Колонист - Лернер Марик (Ма Н Лернер) Н. "lrnr1" (серия книг .TXT) 📗
Кто-то думает, что жизнь индейцев весела и легка на природе, не требует излишнего труда? Застрелил оленя и кушай. Ага, хватает забот — от выделки кожи до шитья одежды и обуви. Самой грязной и тяжелой занимаются пленницы.
— Пиво хорошее, — сообщил я, наливая в кружки. — Вина мы не нашли, да здесь и не бывает приличного. Дикая кислятина даже на мой невзыскательный вкус.
Он уставился на появившихся на стене людей. Троих пленных индейцев-мужчин приволокли, поставили на колени, накинули петли на шеи. Черные Глаза вскочил, а его воины схватились за оружие. Мои парни тоже выставили штыки, готовые драться.
— Раз обмен не состоится, — объяснил я, когда три тела повисли на веревках, дергаясь в агонии, — зачем кормить бесполезных и, возможно, опасных?
У вождя в глазах светилась ненависть. Будь он помоложе — непременно бы не выдержал, и началась бы свалка. Может, меня и достали бы, но он сам и два десятка его воинов, а также десяток только что обмененных тоже очутились бы в могиле. У нас в овраге уже имеется массовая, и не одна. Сначала воины, потом погибшие при штурме и убитые позже, а также помершие от болезней. Таких тоже хватает. Только своих мы хороним отдельно. А то место называется «последний путь индейца».
Черные Глаза сумел удержаться. Даже выдавил из себя нечто вроде понимающей улыбки и скомандовал своим воинам вести себя спокойно.
— Но если сделаешь, как я просил, у меня еще есть воины на обмен. Какое-то время подожду, а потом… — Я провел рукой по горлу.
— У меня тоже есть для тебя подарок, — сказал вождь, подзывая жестом одного из воинов и посылая его в лагерь, сказав нечто на ухо.
Решил поинтриговать. Я молча выпил пиво, дожидаясь сюрприза. И получил его в полной мере. Приведенная женщина смотрелась жутко. Нос сломан, лицо в рубцах от ударов и всех цветов радуги. Судя по походке, и тело все в синяках, и как бы ребра не поломаны. На руках следы от ожогов, а ноги замотаны в какие-то тряпки, и когда ступает по снегу, остаются кровавые следы.
— Она крайне строптива, — сказал Черные Глаза, якобы сожалеюще мотая головой.
И вновь стоят друг напротив друга разъяренные вооруженные люди, а старый индеец смотрит с неприкрытой усмешкой. Теперь он проверяет мое терпение и умение держать своих воинов в руках.
— Не могу не ответить тем же, — сказал я, растягивая в улыбке рот. — Подарок за подарок. Белую Рубаху сюда, — потребовал, повышая голос.
Минут через десять девушку привели. Вот уж натурально дикая кошка. Горячая, среди товарок по плену влиятельная, несмотря на молодой возраст. На глаз лет семнадцать. Трижды пыталась сбежать, и на работу ее уже не водили. Сидела взаперти, гордо отказываясь стирать вещи белых в качестве наказания. Можно было бы запороть в назидание остальным, однако мне ее открытость даже нравилась. Прямо говорила что думает, не стесняясь в выражениях. Не часто такое увидишь. Большинство станет в глаза улыбаться, а повернешься спиной — загонит нож под лопатку. Это я и про белых, и про краснокожих, и про черных, и наверняка желтые не отличаются по поведению.
— Я мог бы ей прямо сейчас сломать обе ноги, чтоб наказать за попытки удрать, — заявил я достаточно громко для всех, — но уважаю мужество и силу характера.
Ага, моргнула. В очередной разубедился: прекрасно франкский понимает и наверняка разговаривает. Специально не показывает и три ломаных слова демонстрирует публике.
— Надо ценить храбрость, даже если это твой враг. Ты свободна, — толкнул ее в спину к остальным индейцам. — Обмен есть обмен. Голова за голову. А тебе, вождь, скажу так: калечить женщину без очень веской причины — вообще поведение отвратительное. Я думал об ирокезах гораздо лучше, уважая их прежде. Теперь пересмотрю отношение. Враги — да. Но не звери, алчущие крови. Я ошибся.
— Они убили Альфонса, Марселя, Огюста, Анну…
То есть мужа, его брата, свекра и свекровь. Всех.
— …Ничего не говоря и не требуя, просто стали бить томагавками и ножами. Даже не стреляли. Мужчин — во дворе, когда те вышли по хозяйству с утра, я потом видела тела, — она не плакала, а почти выла, — их рубили, как скотину, на части, уже мертвых.
Я абсолютно не представлял, как ее успокоить и надо ли вообще. Может, она должна выговориться и сама успокоиться. Только и остается беспомощно гладить по обрезанным вкривь и вкось ножом волосам и продолжать слушать. Не кюре же к методистке звать для исповеди. Вот уж сюрприз подкинул вождь, задави его медведь. И очень похоже, не случайно. Веселое замужество у Рут вышло, не дай Господь такого никому.
— Я слышала, как они кричали, но стояла, будто парализованная. Анна кинулась наружу, и ее встретили прямо в дверях. Сразу голову проломили. Мозги с кровью аж потолок заляпали. Я стала заряжать ружье и не успела. Когда индейцы ворвались, первого только и сумела прикладом ударить. Сильно била. Ему не понравилось. Сбил на пол и принялся избивать ногами.
Она всхлипнула, и я с изумлением осознал, что это смех.
— Будь на нем сапоги — там бы, наверное, и осталась. А мокасины что, мягкие. Неприятно, но терпимо. Я теперь большой специалист по разным видам битья. Как правильно пинать, чтобы следов не оставалось или как раз были, но при этом не калечить. А как двинуть, не испортив товарного вида, или нарочно разделать лицо навечно. Но тогда… я не понимала. Все болело, когда выволокли из дома и бросили прямо в грязь, поджигая дом. Я еще не поняла, что кровь из меня течет не от побоев, а от выкидыша. Я ведь была беременна… — Она в голос зарыдала.
— Все хорошо, — беспомощно повторял я, гладя ее по голове, — все закончилось, Рут. Твои все живы, Жак, Мария, Кэтрин и Том. Все уцелели. Ты можешь вернуться домой.
— Потом меня погнали по дороге, и навстречу стали попадаться другие отряды. Иногда с ними были пленные, чаще дети. Совсем маленьких, громко плакавших или не имеющих сил, почти всегда убивали. Какое-то время мы шли вместе с Синтией Паркер, — я машинально отметил очередное, прежде в списках не обозначенное имя, — и несли по очереди маленькую девочку. Ее звали Мишель, но фамилию и откуда она сказать не могла. В первый же вечер они избили меня снова до крови, раздели догола и все по очереди изнасиловали.
Ну не учили меня правильно реагировать на подобные откровения. Не знаю, как утешать и что говорить. Белых женщин у нас тут не водится, а после штурма городка многие индианки на себе попробовали ничуть не лучшее отношение. Во всем мире с побежденными не церемонятся. Полагаю, если некоторые этого избежали, так не по доброте душевной ополченцев. Слишком много оказалось пленниц. Можно было позволить выбирать помоложе и посимпатичнее, а не задирать подол первой попавшейся.
Просто когда об этом говорит хорошо тебе знакомая девушка, совсем иначе воспринимаешь. Хочется кого-нибудь убить. А ведь и у самого рыло в пуху. Уже которую неделю мне греет постель Оленья Спина. Единственная разница — не заставлял и уж точно не измывался. Еще и подарки дарю, уйдет домой зажиточной по здешним меркам. Потому и не против. А белых пленниц нарочно унижали, с целью сломать.
— Нас не кормили, и когда Синтия протянула руку за куском мяса, один из них порезал ей локоть до кости. Одним движением, ничего не говоря. Через три дня, — продолжала Рут горячечно, — когда вышли к озеру, отряды разделились, мы очутились в разных каноэ, и больше я о них обеих никогда не слышала. Тот индеец продал меня какой-то старухе, — она скривилась, — за пару одеял и немного пороха.
Уж не знаю, что больше ее обижало — сама низкая стоимость или превращение в рабыню. Как-то неуместно напоминать, что я у них на ферме тоже не от большого желания работал и законы белых ничуть не лучше. Приходилось слышать и про избиения кабальных слуг, и выжимание из них всего. Чего жалеть, раз срок четко обозначен. Не буду врать, иной раз приходилось несладко, однако все же ненависти к хозяевам я не испытывал. Черты даже Мари не переходила, и мы жили по правилам, пусть и диктуемым религией методистов. Я был временный, но все же раб. Трудовая сила, которую надо использовать, не доводя до крайности.
