Расплата за предыдущую жизнь (СИ) - Косенков Евгений Николаевич (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
— Ты! Идти со мной! — коверкая слова, проговорил офицер и отошёл в сторону, пропуская вперёд двух солдат с винтовками.
Тюляпин зажмурился от утреннего солнца, ударившего прямо в глаза. Гимнастёрка без ремня болталась как обычная рубаха. Два немецких солдата, выставив в его стороны винтовки, смотрели со злостью и ненавистью. Офицер время от времени, весь путь от сарая до бывшего правления колхоза, поглядывал в его сторону, словно раздумывал, что лучше сделать.
Вошли в здание, прошли по коридору. Комната, куда впихнули Тюляпина, напоминала красный уголок, только всё связанное с советами убрано. Письменный стол у окна и ряд стульев по обе стороны от входа. Грузный офицер со шрамом на правой щеке внимательно смотрел на Тюляпина. Создавалось впечатление, что офицер видит каждого изнутри, заставляя нервничать. Тюляпин ощутил внутренне беспокойство и остановился недалеко от дверей, не дойдя до центра комнаты.
Сидящий за столом что-то спросил у сопровождавшего офицера по-немецки. Тот ответил и вместе с охранниками покинул комнату. Грузный офицер откинулся на спинку стула и закурил сигару, не отводя взгляда от Тюляпина.
Через минуту в комнату заглянул небольшого роста плюгавенький мужичок. Немец кивнул и указал рукой подле себя. Мужичок быстренько подбежал и уставился на офицера.
— Господин офицер спрашивает, ты — коммунист?
У Тюляпина в голове мелькнула мысль, что можно сохранить жизнь. Согласиться на службу у немцев, а потом сбежать.
— Нет, — ответил он, и добавил, сам не зная для чего, — не успел.
Офицер кивнул переводу мужичонки.
— Ты настоящий солдат. Германская армия ценит настоящих солдат и предлагает тебе службу в её рядах.
Мысль о возможности выжить с новой силой застучала в висках. Он ощутил своё новое молодое тело, словно только сейчас произошёл перенос из будущего.
— Как говорил… один мой знакомый: меня плохо приняли бы здесь, и на меня плохо посмотрели бы там, — что я говорю, застучала барабанная дробь в голове Тюляпина, но остановиться он уже не мог. — Идти в армию врага, когда принял присягу и поклялся до последней капли крови защищать свою родину, есть предательство. Я простой солдат из народа, но я не предатель.
— И не боишься смерти?
— Смерть все боятся. Только и смерть бывает разной.
— Над твоим мозгом хорошо поработали комиссары. Сталин — чудовище, уничтожил миллионы людей в концлагерях!
— Пусть чудовище, но это наше чудовище. И нам решать, кто правит страной. Это внутреннее дело государства, не так ли?
— Ты слишком грамотен для обычного солдата. Командир?
— Не дослужился. Не успел. Мне всего восемнадцать. Почему как мне жить в моей стране должны решать те, кто к моей стране никакого отношения не имеет? У нас своя история, свой уклад, свои интересы и взгляды, зачем нам ваши? Народы мира и ценны тем, что у каждого всё своё. Народы мира отличаются друг от друга так же как один человек от другого. Я вот люблю манную кашу, а он, допустим, её терпеть не может. Так что мне его убивать за это?
— Странный ты, — офицер расстегнул мундир, долго рассматривал дымящуюся сигару. — А если народ не в состоянии свергнуть своё чудовище?
— Это вы так решили? А не подумали, что народ не желает его свергать?
Офицер тяжело встал со стула, прошёлся мимо мужичонки и Тюляпина, вернулся к столу и положил сигару в стеклянную пепельницу.
— На начало войны ваша армия составляла целую сигару, а теперь меньшую часть от неё. Сталин проиграл войну. Каждый хочет жить и боится смерти. Комиссары понятно, а вот ты почему готов умереть за Сталина? Что лично он для тебя сделал?
— Мне плевать на Сталина. Мне важен народ. Люди. Счастливые люди.
— Ты хочешь сказать, что те, кто сидит в тюрьмах и умирает в лагерях счастливые люди? — брови офицера вопросительно поднялись.
— Всё не так однозначно, как и во всём мире.
— Ты уходишь от ответа, — жёстко оборвал офицер.
Тюляпин, вдруг, усмехнулся.
— Лес рубят, щепки летят. Разве у вас в стране было не так, когда строили свою модель общества?
— Это разные вещи!
— Это одно и то же. И вы это прекрасно знаете.
Офицер махнул рукой, мужичонка выбежал за дверь и в комнату вошли два прежних конвоира.
Грузный что-то сказал по-немецки вошедшему младшему офицеру. Тот согласно кивнул.
Тюляпина повели не в сарай, а в другую сторону. Люди украдкой выглядывали из-за своих оград, из окон домов, останавливались и провожали взглядом, если встречали на улице.
На расстрел, билась мысль. Немец поговорил по душам и со спокойной совестью к стенке.
Он не ошибся. За последним огородом у края оврага стоял ряд немецких солдат с винтовками у ног. По самому краю стояли четверо. Священник в порванной рясе и с окровавленной бородой, два командира Красной армии, старший лейтенант и капитан, и юноша с синим от побоев лицом. Тюляпина воткнули между командирами и священником.
Внутри всё оборвалось. Винтовки уже смотрели в его сторону, дыхание участилось. Хотелось как можно больше надышаться. Мысль, что жизнь оборвётся сейчас, пронзила мозг, а внутри ехидный голосок пробурчал: а вдруг, ещё жизнь дадут?
Раздались выстрелы. Тюляпин хотел вскрикнуть от острой боли в груди, но перехватило дыхание, он полетел вниз спиной вперёд. Небо и земля перевернулись и исчезли…
Первое ощущение от прихода в сознание отвращение. Запах, смрад, затем боль в груди. Жуткая, отбирающая силы. Но запах придавал сил. Дышать не представлялось возможным. Ночная прохлада не ощущалась. Ветра в овраге не было, и смрад разлагающихся трупов забивал нос. Тюляпин полз по трупам, куда-то вверх, превозмогая боль и слабость. Ему казалось, что надо просто выбраться наверх, повыше, и всё будет хорошо. Он полз…
Сознание пришло, но глаза открыть было тяжело, словно налитые свинцом веки не желали подниматься.
Жив. Во всём теле слабость. Запах. Прелый немного и ещё какой-то неуловимый аромат травы. Точно, жив. Пошевелить ни рукой не могу, ни ногой. Недалеко услышал звук и прислушался. Разговаривали две женщины.
— Маша, ты с ума сошла! Нас же расстреляют за него! Зачем притащила?
— Не в лесу же ему лежать? Там скорее найдут.
— Если кто видел, донесут, — всплакнула одна из женщин.
— Батюшку расстреляли только за то, что неправильно посмотрел на офицера. Странно, что нас вместе с ним не расстреляли…
Следующий приход в себя от ощущения мокрой тряпки на губах. Кто-то обильно смачивал их влагой. Веки дрогнули и открыли взору милое девичье лицо в чёрном платке.
— Ой, — отдёрнула она руку, — напугали!
Тюляпин хотел ответить, но губы не повиновались и только искривились, в голове зашумело от приложенных усилий.
— Не двигайтесь и молчите! — предупредила девушка. — Вам нельзя!
Когда в очередной раз вернулось сознание, в комнате или где он лежал, царили тишина и темнота.
Пока ещё жив, отметил он, попытка улыбнуться не удалась. Он хотел поднять руку, но смог только пошевелить пальцами. Устал. Грудь ныла от тупой боли, словно что-то положили, а оно стало продавливать, и воздуха так мало…
Тюляпин сквозь сон услышал разговор.
— Уходить вам надо, Фёдоровна, уходить.
— Куда уходить? И раненый вон ещё на мою голову.
— Господин Гюнце сказал, что вы неблагонадёжны. Я обещал отцу Владимиру, что побеспокоюсь о вас. Уходить вам надо сегодня ночью, завтра может быть поздно. Насколько я понимаю, готовятся списки. Молодёжь в Германию, а всех неблагонадёжных в овраг.
— Ты сам-то, Дорофей, почему не уходишь?
— Не могу я уйти. Тут моё место. И здесь я полезен больше буду, чем где-либо ещё.
— Мы с Машенькой не сумеем раненого унести, а на ноги он ещё не скоро встанет.
— Ты вот что, Фёдоровна, — мужской голос на несколько минут замолчал. — Я постараюсь достать подводу и сопровождение. С деревни выйдете, езжайте к северу, к Ведьминому болоту. Немцы туда не сунутся. Там вас встретят.
— Спаси тебя бог, Дорофей! Я ведь сразу поняла, что не зря ты в старосты пошёл. Не такой ты человек, чтобы немцам продаться…
