Крепостной Пушкина 2 (СИ) - Берг Ираклий (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT, FB2) 📗

— Нет! Нет! И ещё раз нет! Безумие. Абсурд. Государь Всероссийский — бастард, а родной отец его жалкий лакей во дворце? Право, это уж слишком. — Безобразов вновь ощутил как наваливается усталость. Он тяжело дышал.

Аркадий задумчиво побарабанил пальцами по столу.

— Не столь и жалкий лакей, Пётр Романович. Да, поначалу был истопником, но давно уже целый гоф-фурьер, практически полковник от тарелок.

— Да-да, — поддержал Пётр, — живой, здоровый, невредимый. У всех на глазах. У тех «кто знает» на глазах. Живёт и радуется жизни.

— Всё так. Радуется. Отчего не радоваться? Служба хорошая, место тёплое. Хлебное. То ему премию выпишут, то подарок какой. Перстень с бриллиантом, например. Женат. Дети пристроены за счёт казны. Вы не верите?

— Извините, но нет.

— Напрасно. Даниил Григорьевич на хорошем счету. Принимал участие в захоронении императора Александра, за что и получил перстенёк. Да вы бы глянули на него, Пётр Романович, сомнения бы и отпали. Похож на него Николай, зело похож.

— Мало ли похожих людей. — буркнул Безобразов, чувствуя как волосы его на голове шевелятся.

— Есть бумаги.

— Бумаги?

— Бумаги. Документ-с. Собственноручно рукой Павла Петровича писанный. В нем — смерть Кощеева, как сказал бы дорогой нам поэт.

— И те бумаги в тайнике хранятся, верно? В фузеях? — от напряжения и ощущения абсурдности Безобразов рассмеялся. — И их не уничтожили?

— Немцы. Аккуратность и порядок. — невозмутимо кивнул Нелидов.

— Вы извините, Аркадий Аркадьевич, но вы сошли с ума.

— Не более чем вы, Пётр Романович. Уверяю вас, я совершенно здоров. Да и не все бумаги можно уничтожить. Не те, что в чужих руках.

— Ого! Есть и такие?

— Да. — припечатал Нелидов с такой убежденностью, что Безобразов только охнул. — Государь Павел был человеком чести. Он не желал мириться с подобной несправедливостью как незаконные царевны и царевичи.

— Царевичи⁈

— Конечно. Михаил Павлович тоже не вполне Павлович. Вообще их всех детей императрицы-матери лишь трое первых от государя. И вот он, Павел Петрович, пишет манифест об объявлении всех прочих бастардами с лишением прав наследства.

— Ваша неправда, Аркадий Аркадьевич. Император Павел разжаловал бы первым делом их в рядовые.

— Ого! Да вы уже шутите, Пётр Романович.

— Только шутить и остаётся, когда слышишь подобную нелепицу.

— Продолжу. Итак, манифест написан. Пора публиковать. Но вмешалась советники.

— Ещё бы. Ведь всё было так хорошо и вдруг такое! Кто же были эти люди, позвольте полюбопытствовать.

— Ближайшие и вернейшие подданные, кто же ещё? Ростопчин и Безбородко уговорили императора не делать задуманного.

— Он, конечно, послушался.

— Таков удел всех властителей, — развёл руками Нелидов, — это ведь дело посущественнее пуговиц для гренадерского мундира.

— Что было далее?

— Далее умер Безбородко. Затем скончался государь. Кстати, вы помните казус с присягой Александру?

— Нет, я был слишком мал. Вас же и вовсе на свете не было.

— Верно. Но человеку свойственно знать не только лишь то, что он видел сам. В данном случае я говорю о факте столь общеизвестном, что и вы не можете не знать его.

— О каком именно?

— Как неохотно государыня допустила до трона собственного сына. Немку манил пример свекрови. Хотела сама царствовать, ведь Александр ещё так юн и неспособен. То ли дело мудрая женщина!

— Да, слышал о том. И что же?

— Немка упиралась несколько дней, но, к счастью, до Великой ей далеко, гвардия ещё не протрезвела от счастья и претензии были отвергнуты.

— Бывает. Человек слаб, иногда даже искренне любящая мать чересчур усердствует во имя блага собственных детей.

Аркадий рассмеялся.

— Временами в вас проглядывает что-то иезуитское, Пётр Романович. Но продолжим. Оставался один Ростопчин. Человек этот отражал собою три эпохи и десяток характеров. Среди прочего он был неизлечимо болтлив.

— Гм.

— Он обожал крылатые фразы и выражения пережившие века, отчего старался оставить после себя как можно больше подобных, но, увы, не преуспел. В погоне за количеством потерял в качестве.

— У всех свои недостатки и устремления.

— Как человек пытливого ума, граф пришёл к выводу, что его исторический вес для подобного недостаточен. Большая часть тех самых «исторических фраз» принадлежит людям ранга королей, великих поэтов и философов. Прочие могут выразиться ничуть не хуже, но мало кому интересны. Что делать — жизнь несправедлива!

— Вы ошибаетесь, — холодно заметил Безобразов, — жизнь справедлива.

— Не с точки зрения человека желающего больше, чем у него есть. Впрочем, не будем становиться сейчас философами. Итак, Ростопчин решил, что для придания веса своим изречениям, или, хотя бы изречению (ах, этим потомкам так сложно угодить!), следует привязать оное к персоне весомее его с точки зрения истории.

— Логично.

— При этом, граф считал себя человеком лишенным тщеславия, порока свойственного людям обделенным, отчего взял в привычку говорить более прямо и куда больше чем следовало. В том числе письменно. Он рассыпал свои остроты в письмах с щедростью Креза, и просто не мог обойти молчанием столь важную и щекотливую тему как положение в семье императора и тайны ему доверенной. Вы вновь не верите?

— Я внимательно слушаю как вы обвиняете человека заслуженного в подлости и измене.

— Отнюдь. Только в чрезмерной живности характера и любви к афоризмам. Разумеется, граф никогда не писал прямо, но намёков дал предостаточно. Намёков, которые невозможно трактовать иначе как если бы писал прямо. Самое важное — он допустил их в письмах довольно большому кругу людей. Поскольку человек был заслуженный, как вы любезно отметили, то одернуть мог только сам государь, но…

— Другими словами, кроме сплетен опирающихся на какие-то намёки человека говорливого, который для красного словца не пожалел бы и отца (эта ваша характеристика графа, не моя), у вас ничего нет. Ах, да, некое внешнее сходство государя с лакеем. Во дворце живут сотни людей, верно уж кто-нибудь да похож.

Нелидов задумался.

— Убедить вас можно только фактами? — спросил он задумчиво.

— Железными.

— И ничьи слова вас не убедят? Письма?

— Ничьи.

— Даже императрицы матери?

Безобразов вздрогнул. На этот раз удар был нанесён метко.

— Императрицы матери? — услышал он свой разом охрипший голос.

— Да, Марии Фёдоровны. Немки. Знаете, от неё тоже остались письма.

— Зачем вам это?

Пётр все ещё не был до конца убеждён, вся натура его противилась верить Нелидову, но, правду сказать, поколеблен он был. Уверенность Аркадия смущала. Тот словно забавлялся его неверием, ничуть не раздражаясь.

— Разве непонятно?

— Нет.

— Ах, Пётр Романович. Вы что же, вообразили себе, что я открыл вам семейную тайну ради похвальбы? Тайну, за которую можно и двести лет спустя лишиться головы? Или вы правда не понимаете, что дело не в нашем родстве, а в вопросе этики, как ни смешно? Права на престол вещь порою одновременно незыблемая и на нити висящая. Дело в том как тогда выглядит роль Романовых в Смуте. Получение ими короны.

— А вы чем недовольны, Аркадий Аркадьевич? Семья ваша обласкана. Желаете кусать руку кормящую?

— Нет. Я стараюсь донести до вас мысль, что последним Романовым был Константин. И то… По женской линии. Но хоть так. А Николай нам никто. Служить верноподданейше сыну лакея — увольте.

— Вас казнят. И я не уверен, что государь будет столь же милостив как к мятежникам на Сенатской.

— Государь. — скривился Нелидов. — Вышедшие на площадь не являлись мятежниками, он это знал лучше прочих. Оттого и не рискнул пойти на суровые кары.

— Кто ваш претендент? — внезапно спросил Безобразов.

— Так ли это важно. Земский собор…

— Более чем. Вы меня совсем за дурака не держите. Неужели человек столь деятельный не примет живейшего участия в принятии нужного ему решения? Вот вы были сама решимость, представим, что у вас всё вышло как задумано. Тут-то вы и говорите, мол, всё, умываю руки. Не интересно. Выбирайте кого пожелаете. Такому верить?