Золотой империал - Ерпылев Андрей Юрьевич (первая книга TXT) 📗
Лагерь давно угомонился, но Николаю, которому сегодня выпало дежурить до двух ночи, несмотря на дневную усталость, давно ставшую привычной, даже не хотелось прикрыть глаза.
Он молча лежал, закинув руки за голову и изредка попыхивая дымком самодельной сигареты в сторону какого-нибудь комара, излишне наглого или вообще «отмороженного», решившегося на самоубийственное пике, да следил за тусклой красноватой полоской, медленно перемещавшейся по горизонту, но так, похоже, и не собирающейся исчезать. Недаром в народе про пору, которая вскоре должна была наступить, метко говорят: «Зори целуются»…
Судя по багровой звездочке по другую сторону костра, то разгорающейся, то затухающей, бодрствовал не только капитан.
– Знаете, Петр Андреевич, – как-то непроизвольно, само по себе вырвалось у Александрова. – Давно хотел вас спросить… Можно?
– Спрашивайте, – после недолгого молчания так же негромко донеслось из темноты.
Николай поворочался, поудобнее устраиваясь на своей далеко не мягкой постели.
– А как вы вообще оказались здесь, господин ротмистр?
– Простите?.. А-а, вы про это… Я же рассказывал, помнится, еще в первую нашу встречу: погоня за Кавардовским…
– Да нет, я не об этом. Тут-то все понятно: служебный долг, самоотверженность… Я вообще… О том, как вы оказались на Урале. Вы же столичный житель, граф, за версту видно.
На этот раз Чебриков молчал дольше, даже огонек его сигареты погас, и Николай уже было решил, что ротмистра неожиданно сморил сон, как это бывает после длительных переходов, но тот все же откликнулся:
– Вы правы, Николай Ильич, – отозвался наконец граф. – Я родился и вырос в Санкт-Петербурге, там же закончил Кадетский корпус, далее пошел по военной линии… Там же продолжил службу после стажировки в Берлине, туда же вернулся после Заокеанских Владений… Женился…
– Вы женаты, ротмистр?
– Естественно. Жена, урожденная баронесса фон Альборн, родила мне двух детей: мальчика Сережу и девочку Лизу. Они так и живут сейчас в столице, с мамой. Сережа, ему сейчас двенадцать, состоит в Пажеском корпусе, Лиза, ей семь, должна этой осенью начать учебу.
– Так почему же вы…
– Почему я живу вдали от семьи? – перебил Чебриков.
– Да…
В кострище сначала засветилась красным, а потом вспыхнула трепещущим язычком пламени искра, описавшая крутую дугу и затеплившая вторую – огонек новой самокрутки: ротмистр, видимо экономя спички, прикурил по-мужицки, от прутика.
– Банальнейшая история, капитан…
Ротмистр поведал нехитрую и в самом деле банальную для персонажей романов из дореволюционной жизни (каковым, впрочем, он для Николая и являлся) историю.
Некий светский хлыщ, между прочим довольно прочно связанный родственными узами с августейшим семейством («Вы наверняка сами понимаете, капитан, что ничьи имена здесь названы не будут…»), проявил, так сказать, интерес к некой молодой особе, графу Чебрикову приходящейся в определенном смысле родней («Вдаваться в подробности не стоит, право…»), затем, поступив не по-джентльменски, проще говоря, подло поступив… Далее все понятно: встреча, объяснение, пощечина, секунданты, барьер…
– И…– поторопил заинтригованный Николай снова надолго замолчавшего ротмистра.
– Что «и»? Вы с дуэльным кодексом знакомы, Николай Ильич? Ах да, я, простите, запамятовал. Поехали в Удельный парк, за Ипподромом… Вы бывали в Петербурге? Еще раз простите, все время забываю… Это… Ну как вам объяснить… Ну… За Большой Невкой, за Новой Деревней… Словом, на севере города. Впрочем, какое это имеет значение…
Моим секундантом был Николенька Юсупов, поручик-конногвардеец, ваш тезка…– неторопливо и, как Александрову казалось, даже лениво, продолжал граф, глубоко затягиваясь в паузах. – У князя Ма… Ну это не важно… Стрелялись на двадцати шагах… Как водится, предложили нам мировую, оба отказались. Я – понятно почему, князь… Да бог его знает почему… Взбрело в голову, вот и отказался. А может, не верил, что я буду стрелять. Думал, наверное, что не решусь на серьезное: пальну в воздух, и все – приличия соблюдены. Первый выстрел, как всегда, за оскорбленным, за князем, то есть… Он мне прострелил плечо… Левое… Неплохой, к слову сказать, выстрел: вершком ниже или правее, и… А я не промахнулся.
– Убили?
Николай даже приподнялся на локте. Подумать только: неужели где-то может существовать мир, где вопросы чести решаются так вот – легко и просто? Пиф-паф… Ведь, если вспомнить: сколько же раз Александрову приходилось, скрипя зубами, запихивать обиду в дальний угол души, разжимать намертво стиснутые кулаки.
– Наповал, – буднично откликнулся граф. – У меня ведь тогда кровотечение началось обильное. Как из барана хлестало: адреналин там и все такое… Оставь я князя в живых, пришлось бы снова все начинать, а там бог знает… Отправили бы князюшку родичи куда-нибудь в Европу, к посольству, пока бы я на больничной койке валялся… Поэтому я в лоб и целил – на палец выше переносицы. Туда и угодил…
– И что?..
– Да ничего. Репортеры, конечно, шум подняли, разнесли до небес. Покойного князюшки родичи взвились все разом, тетушки, дядюшки, кузены. Сам Государь изволил выразить высочайшее неудовольствие… Меня и перевели, от греха, в Наместничество. Обещали: на годик, а вышло – на пять.
– И что же получается: у вас дуэли не запрещены разве?
– Формально – нет. Его императорское величество покойный Александр Петрович, батюшка нынешнего императора Николая Александровича, разрешил собственноручным высочайшим указом решать вопросы дворянской чести единоборством. Забияка и бретер, нужно заметить, был Александр Четвертый, прости господи его душу грешную. Будучи еще цесаревичем, дрался он на поединках несчетно и часто терпел за это от Петра Алексеевича… Даже в крепость как-то, говорят, угодил за особенно громкую дуэль. А воцарившись, значит, наконец решил он узаконить сию благородную забаву. Сын его, Николай Александрович, к дуэлям весьма холоден и участников их не жалует, но и уложения батюшкины не отменяет, слава богу.
– Так что же получается?.. – нетерпеливо перебил ротмистра Николай.
– Спали бы вы, господа хорошие! – раздался недовольный и сонный голос Берестова. – И другим бы спать дали! Завтра, завтра поговорите!
Словно мальчишки в пионерском лагере, застигнутые вожатым в тихий час за болтовней, Николай и граф разом замолчали.
19
Задерживаться здесь надолго не хотелось совершенно.
В этом краю, судя по всему, царила даже не полярная, а вечная ночь и к тому же страшный холод. Конечно, солнце здесь всходило и садилось, как обычно, но из-за плотного облачного покрова до земли пробивались лишь жалкие крохи света, позволявшего судить только о времени суток – не более. Полдень здесь напоминал поздние зимние сумерки, а ночью, которая царила больше двадцати часов, вообще не было видно ни зги.
Жуткий ветер гнал по обледенелым и вылизанным до блеска, очень похожим на катки слегка всхолмленным равнинам жидкие лоскутья поземки, а из низко, чуть ли не над головой, нависших грифельно-темных туч не выпадало ни снежинки. Унылый пейзаж оживляли только хилые кустики, кое-где видневшиеся над плотным и, казалось, шершавым, словно асфальт, настом.
– Куда-то не туда нас занесло! – сообщил упавшим голосом приунывшим спутникам главный «миропроходец» Берестов, повернувшись к ветру спиной и озабоченно сверяясь с картой, которую, несмотря на предосторожности, все равно злобно рвало из рук.
Как назло, следующий переход находился где-то у подножия неразличимых в полуденных сумерках гор, более чем в трех десятках километров отсюда, судя по первому впечатлению, грозящих превратиться в три сотни, если не тысячи…
Ко всему прочему, в воздухе, несмотря на собачий холод (не выше минус пятнадцати по Цельсию), совершенно не чувствовалось свежести. Дышалось с трудом, словно в наглухо запертой комнате или высоко в горах: явная нехватка кислорода. На языке чувствовался противный металлический привкус, слезились глаза.
