Белый Север. 1918 (СИ) - Каляева Яна (читать книги бесплатно TXT, FB2) 📗
Они с сестрой Дуняшей занимали четверть деревянного дома. Дуняша, рябая старая дева, встретила их если не приветливо, то хотя бы без явного раздражения — заставила только разуться, выдав взамен уличной обуви шерстяные носки. Чистота в доме стояла безупречная, всюду плетеные коврики, салфеточки, на столе — вышитая скатерть. Полочка, на которой обыкновенно стоят иконы, пуста — поповщины Миха на дух не выносил. Под ней — фотография молодого, безусого еще Михи и худенькой девушки, которая изо всех сил старалась выглядеть серьезной, но по чертам лица видно было, что она часто смеется. Молодые люди явно неуверенно чувствовали себя в роскошном интерьере фотоателье, среди бархатных портьер и вазонов. В кресло никто из них не сел, они так и стояли возле него и, хотя для семейных портретов такое было не принято, держались за руки.
— Это Танюша моя, — мягко сказал Миха. — Всего-то год и четыре месяца мы с ней прожили.
Максим чуть поколебался, но потом понял, что, кажется, уместно будет спросить:
— А что случилось с ней?
— Первенцем не смогла разродиться. Двенадцать часов мучилась, — Миха осторожно провел пальцами по силуэту девушки на фотографии. — Товарищи весь город обегали, но на Соломбалу не выехал ни один врач, а своей больницы там тогда не было. Я же, как Танюша отошла, в петлю полез. Не знал, как простить себе, что ей помочь не смог. Ребята меня из петли вынули, а доктор Мефодиев после в разум привел. Его не было в городе в ту ночь, уж он бы никому не отказал. Сказал, это позор для города, что такое происходит, и что я могу жизнь свою, мне теперь не нужную, положить на то, чтобы ни один рабочий человек в Архангельске больше не остался без помощи.
— Мефодиев? Но он же не социалист…
— Не, какое там, кадет. Но он из тех, кто понимает, что ежели трудящимся человеческой жизни не дать добром, так они сами ее попытаются взять, и ничего хорошего из этого не выйдет. Так что теперь у нас при каждом профсоюзе больничная касса, и больницы есть всюду при заводах и доках, и кареты скорой помощи днем и ночью дежурят.
Дуняша выставила вяленую треску, селедку и картошку в мундире.
— А лука к селедке не найдется, хозяюшка? — спросил Максим.
— Не, лука с самой революции не завозят…
Дуняша ушла к себе. Миха разлил самогон по рюмкам.
— Ну, за наш Архангельск! — подмигнул он. — Да пребудут с нами треска, доска и тоска, во веки веков, аминь!
— Аминь, — не стал спорить Максим.
Самогон обжег нёбо, но дальше пошел хорошо, особенно под закусь.
— Как ты, обжился у нас, Максимко?
— Да, твоими молитвами.
— Все там же квартируешь?
Максим кивнул. Вообще-то теперь средства позволяли ему переехать в центр, в доходный дом с электричеством и, главное, телефоном. С другой стороны, на квартире он только ночевал, и мысль, что его смогут сдернуть на службу и в редкие часы сна, не воодушевляла. А канализации все равно не было нигде, так что в любом случае придется всю зиму морозить задницу в нужнике либо пользоваться, как бы это не было неловко, ночным горшком. Привык он как-то и к квартире этой, и к ее хозяйке — главное было не оказаться случайно у нее в койке в минуту душевного упадка. Впрочем, к чему это, завтра же свидание с Наденькой… надо бы не напиться в стельку, вот чего. Хотя Миха уже снова разливал самогонку.
— Ну так чего тебе не так с Земельным кодексом-то? — спросил Максим после второй.
— На первый взгляд все вроде и так, — признал Миха. — Только там общие слова больше… Как говорил один английский матрос — отличный парень, кстати — дьявол-то, он в деталях. Сколько десятин расчисток кому выделить, это какая-то земельная комиссия должна еще решить, а ее и не собирали…
— Понимаю, тебя расстраивает, что все вопросы землепользования один кодекс не описывает, — Максим на автопилоте валидировал негатив. — Ну а как ты хочешь? Нельзя вот так взять и проблемы, которые сотни лет копились, разрешить в два дня. Работаем постепенно, шаг за шагом.
Миха пожал плечами и снова разлил самогонку:
— Шаг оно, конечно, за шагом, вот только придем-то мы куда? Верховное наше правительство сидит в Уфе… то есть в этом, как его, Омске теперь… где это все вообще… И оно, между прочим, никакой земельный вопрос не решает, все откладывает до Учредиловки. А Учередиловка соберется после победы над большевиками. А большевики живы-живехоньки и только силу набирают. Выходит, все эти наши местные кодексы все равно что вилами по воде писаны. А ну как Верховное это, едрить его налево, правительство возьмет и государственную землю отчуд… отчужд… вернет себе, в общем? Мы же этим лесом и этой рыбой живем, понимаешь?
— Ну слушай, там те же самые эсеры, в Омской Директории, — попытался урезонить его Максим. — Это их программа, «землю крестьянам», большевики у них ее украли. Это наше, революционное правительство. Никому они нашу землю не отдадут.
Миха криво усмехнулся:
— Знаешь, как говорят? «Спроси эсера, какова его вера? Землю — крестьянам! А крестьян — англичанам!»
— Да англичане-то чего тебе сделали? — взорвался Максим. — Ты Чаплина с Чайковским сюда притащил ради хлеба, и вот, привезли союзники хлеб! До весны теперь дотянем, а там навигация откроется!
Миха пожал плечами и разлил самогонку… как уже остаток?
— Не из милости, чай… Курс обмена леса на хлеб грабительский. И будто того мало, коммерсанты ихние повсюду шныряют, вынюхивают, где чего по дешевке урвать, как на нашей народной беде нажиться… Кому война, а кому мать родна. А офицерье союзное смотрит на нас, как на грязь! Будто мы от своих мало натерпелись, теперь еще иностранцы о нас ноги вытирают… Так, за вином пойдем?
Максим почесал в затылке. Одна часть его помнила, что завтра работа, потом Наденька и надо бы соблюсти умеренность. Другая тупо знала, что после событий последних недель срочно необходимо что-то вроде анестезии. Так что он сказал себе, что не дело это — расставаться с Михой на такой ноте. Это ведь был не первый случай, когда Миха довольно агрессивно высказывал недовольство происходящим. Пожалуй, следовало его реморализовать.
Оделись, путаясь в рукавах. Морозец слегка освежил, только деревянный тротуар отчего-то сделался очень скользким. Бабка-самогонщица не ложилась, бутыль была у нее наготове. Пока они ходили, святая женщина Дуняша убрала со стола рыбные кости и освежила закуску. Первая же рюмка быстро согрела.
— Вот ты главного не понимаешь, Миха, — решительно перешел к агитации Максим. — У нас тут куча проблем, кто бы спорил. И вояки уже достали грызться и между собой, и с правительством. Только и могут, что старые счеты сводить, никакого конструктива, ей-богу. И союзники эти, блин… как обещать, так рубаху на груди рвут, а когда доходит до дела… ну сам знаешь. Правительства наши тоже не сахар, первое только болтало целыми днями, а в новом жуки какие-то, два пишем, три в уме… Рабочие гундят. Крестьяне фигу в кармане держат, а сами чуть ли не заживо друг друга жрут. Коммерсанты схематозы мутные крутят… Но знаешь, что важно в этом, Миха? Вот это все — мы. И если мы со своими проблемами не справимся, не выступим как одна команда… конец нам тогда, Миха. Потому как большевики — это худшее, что только может случиться в русской истории. Это всему конец. Налей-ка еще, а.
— Да ты уже, того-этого, заговариваться стал, Максимко, — буркнул Бечин, но самогонку разлил. — Чего уж так прямо конец-то…
— А того, что они только обещают всем землю, а чуть дорвутся до власти, так сгонят всех в колхозы! — каждая следующая рюмка добавляла полемического запала. — Оно похлеще крепостного права будет! И миллионы людей сгноят в лагерях ни за что ни про что!
— В каких еще лагерях? Навроде Мудьюга нашего, что ли?
— Больше, Миха, намного больше! В Мудьюге сколько преступников сидит, пара сотен? Ну, три сотни уже почти. А большевики такие же лагеря построят, да чего там, куда хуже — только для миллионов! И просто расстреляют столько же!
— Построят? Расстреляют? — Миха нахмурился. — А ты пошто это все знаешь, Максимко? Они что, так тебе и говорят на допросах: миллионы, мол, людей порешить хотим за здорово живешь?
