Японская война. 1904 (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич (чтение книг txt, fb2) 📗

— Очень хороший рассказ, — поделился тот своим мнением. — Во-первых, господин Вересаев не только писатель, но и врач. Во-вторых, противопоставляя грязного русского солдата даже пленному японцу, автор показывает ту бездну саморазрушения, из которой никак не может выбраться наш народ.

Я мог бы много сказать про ту же чистоту. Нет, японцы тоже мылись, но на полковые бани, как у нас, у них просто не хватило ни денег, ни привычки. В итоге случаи заражения вшами с нашей стороны были единичными. У них — серьезной проблемой. И я ничего не имею против художественных образов, но не перевирать же ради них реальную картину.

После зарисовки про японца мне показали еще несколько страниц, где оказались наброски уже гораздо более известных Толстого и Горького. Лев Николаевич, который в последние годы стал ярым пацифистом, написал статью под громким названием «Одумайтесь». В ней оба народа, русский и японский, были показаны одинаково обманутыми не нужной никому войной. А вот Горький был гораздо более резким. В его «Жалобах» русские солдаты показывались пессимистами и анархистами, а японцы в противовес организованными, сознательными и бодрыми. «Народ — легкий, снаряжение — хорошее, а главнейшее — свои места, все насквозь они тут знают… Разве с ними совладаешь?»[1]

И опять у меня было много вопросов. И главный из них — а с каких это пор Корея и Китай стали для японцев своей землей? Впрочем, если записки Лондона появятся в окружении подобных статей и рассказов, то даже и лучше. Тогда их прочитают и те, кто в другой ситуации не стал бы даже смотреть в сторону «правительственной писульки», а уж в том, что среди революционеров есть думающие люди, способные приносить пользу России, я не сомневался.

— Рассчитываю на вас, — закончив читать, я пожал Чернецкому руку и под сползшей перчаткой неожиданно заметил следы от химических ожогов на запястье.

Подозрительно. С другой стороны, такие ожоги могут быть и от вполне безобидных опытов, а не только от чего-то опасного вроде взрывчатки. Тем не менее, странного корреспондента я взял на заметку.

— Удивительно, как получается, — задумался Лондон, когда мы покинули выделенный журналистам дом. — Вы просите меня, социалиста и иностранца, написать патриотическую статью об этой войне. Не надо… — он остановил мои возражения. — Я же не дурак, все понимаю. Тем более, даже без ваших желаний то, что я увидел, то, что написал, получилось… весьма патриотично. И при этом ваши правые журналы и газеты, которые живут на деньги царя и министра внутренних дел, не хотят это печатать. А вот оппозиция и революционеры, наоборот, готовы пустить в дело что угодно, словно само упоминание этой войны звучит как приговор. Думаете, они просто не понимают, что все не так плохо, как им хочется верить?

— Честно, не знаю, — признался я. — Возможно, нас с вами еще и завернут, но… Черная метка от кадетов и эсеров сможет открыть другие двери.

— Вы верите в конкуренцию?..

— Я верю в маневры, которые возможны не только на поле боя.

Мы еще какое-то время болтали, когда на меня неожиданно вылетел встревоженный Хорунженков. Если бы мы были на передовой, я бы сказал, что рядом появились японцы, а тут…

— Буденный и Врангель ходят по всему Ляояну, занимают деньги, — капитан принялся вводить меня в курс дела.

— Зачем?

— Вчерашние девушки из юкаку. Изначально договаривались, что мы заплатим за них по 10 рублей за участие в празднике, но с утра нам выставили счет на 120 рублей за каждую[2].

— А эти цены… Они нормальные?

— В Харбине или Владивостоке цена 4 рубля. 10 на передовой — многовато, но объяснимо. А вот сто двадцать… — капитан не договорил, но и так понятно, что отдавать по месячной зарплате офицера за один вечер — это много. При этом та же офицерская честь просто не позволяла про этот долг забыть, что было бы гораздо проще.

[1] Рассказы в нашей истории были напечатаны после войны, но мы решили допустить, что их черновики могли появиться и раньше.

[2] Реальные подставы, которые часто устраивали в тылу вернувшимся с передовой офицерам.

Глава 22

Печатаю шаг. Каждый все длиннее, резче и злее. Кажется, когда я доберусь до юкаку, кого-то будет ждать разгром. В прямом смысле слова. А будут знать, как связываться с русскими полковниками. Ишь, решили, что раз к ним зашли Буденный и Врангель, которые еще даже новые погоны не надели, то можно ощипывать начинающих офицеров как липку…

— Вячеслав Григорьевич, — Хорунженков неожиданно придержал меня за руку, — а вы не слишком торопитесь?

— Что? — я грозно повернулся к капитану. Уж с его-то мятежным прошлым я точно ждал поддержки, а не осуждения.

— Знаете, что я понял еще в последнюю Русско-турецкую? — Хорунженков продолжил как ни в чем не бывало. — Что солдаты должны видеть злость командира только в том случае, если он злится на них.

— Что⁈ — вот теперь я окончательно растерялся. — Хотите сказать, что орать на своих — хорошо, а на чужих — плохо?

— Я не это говорил, — в голосе капитана добавилось хитрых ноток. — А лучше вы сами вспомните: когда командир злится на вас, да за дело, то все просто и понятно. Да, неприятно, но бывает. А вот когда он злится на врага, просто на кого-то рядом, то как это выглядит? Словно он упустил ситуацию, перестал ее контролировать, и тогда солдат вместо того, чтобы делать то, что должен, начинает волноваться, а не полетело ли вообще все вокруг к чертям собачьим.

Хорунженков замолчал, ожидая новых вопросов. Но их не было.

Вернее, были, и я мог бы еще часок-другой с ним из принципа поспорить, но зачем, если все правильно он сказал. По факту получилась интерпретация шутки про бегающих генералов. В мирное время — смешно, в военное — страшно, и никогда — грозно и величественно. Желание ворваться и силой разобраться с держателями двора развлечений разом сошло на нет.

— И что будем делать? — Хорунженков, тем не менее, не сомневался, что проблему с разорением своих казаков я все равно буду решать.

— Делать… — в голове крутились самые разные мысли. И вот… — Точно! Александр Александрович, поставим на место собак диких! Но вам для начала нужно будет кое-куда съездить.

Казуэ Накамори не выспалась. Сначала работа с полком Макарова, потом странное письмо от брата, встреча с которым захватила все ее мысли. В итоге она пролежала в кровати до самого обеда, благо никому не хватило наглости, чтобы вытащить из постели ту, кто на самом деле руководил юкаку и обеспечивал девушек заказами и деньгами. Потянувшись, Казуэ неожиданно услышала доносящиеся снизу крики Дон Фэй, массивной китаянки, изображавшей их старшую для клиентов и прочих гостей.

Ругается? Казуэ решила не затягивать с подъемом. Умылась побыстрее, накинула самое простое платье и аккуратно спустилась по краю лестницы, чтобы ее до последнего не было видно со стороны входа. Зря, наверно… Несмотря на нехорошие предчувствия, девушка была уверена, что все уже закончилось. Так было всегда: Дон Фэй решала любые проблемы. Но не сегодня — скандал только начинался, и, кажется, хорошо, что Казуэ успела вовремя.

Итак, диспозиция. Взгляд девушки пробежался по расстановке действующих лиц. Дон Фэй с двумя охранниками стояла в центре — вроде бы и главная, но в то же время и под ударом со всех сторон. У дверей юкаку стоял незнакомый китаец: уже старый, но его волосы были еще достаточно крепки, чтобы заплетать их в косу. И последний — в дорогом клиентском кресле сидел полковник Макаров. Единственный не на ногах, словно еще раз показывая, кто тут все решает.

— Итак, вы высказали, почему считаете, что находитесь в своем праве требовать с моих людей так много денег. Также я услышал ваше предложение жаловаться наместнику, если я с чем-то не согласен, — тихо заговорил полковник. Слишком тихо, чтобы его можно было расслышать без проблем, и всем в комнате невольно пришлось замереть, чтобы не пропустить ни слова. — И тут не буду спорить, вы действительно вправе выставить любую цену.