Республика - победительница (ЛП) - Щерек Земовит (книги читать бесплатно без регистрации TXT) 📗
- И блокировали доступ к этим профессиям! Вы не интегрировались с поляками!
- А вы с нами интегрировались? Сколько это евреев желало стать поляками?...
- …а сколько поляков – нотариусами?...
- …историю Польши считали своей, любили польскую культуру, ба, участвовали в ее творении, а им всегда говорили: ах ты жид, жидок [92]…
- А к нам обращались: "гой, гойим"! А кроме того, разве я защищаю тех, кто не позволял евреям ассимилироваться? Я говорю о тех евреях, которые не желали ассимилироваться!
- А почему это именно мы должны нести всю вину за неудачную ассимиляцию. Здесь мы уже тысячу лет!
- А поляки – дольше! И их больше!
- А еще раньше здесь были кельты и германцы! Каждый тут когда-то появился, и что, будем считаться? Так может сразу организуем спортивные соревнования, и больше прав будет у того, кито дальше прыгнет в длину?!
- Но ведь это поляки создали государственные учреждения!
- Правильно, но только для себя!
И вот приблизительно таким образом мы разговаривали до позднего вечера. Или до раннего утра.
Поезд на Ольштын был идеальным местом на то, чтобы пережить похмелье: удобным и с кондиционером. Поездка продолжалась недолго – всего-то несколько часов. Я тупо пялился в окно. Мазовецкие деревни были грубоватыми и скромными, несколько одичавшими. Но за старой германской границей начался уже какой-то постапокалиптический пейзаж. Деревни и местечки, мимо которых мы ехали, сохранили германскую форму, а то, что в них прибавили при независимой Польше, походило, скорее, на нечто временное, чем на цивилизационную плоть. Толь на крышах, несуразные ограды из различных материалов, иногда стянутые проволокой, вывески на ДСП…
В Ольштыне Польша выглядела печально. То есть, давняя архитектура этого города обладает вкусом, вот только Польша с ним не справилась. Ее цивилизационный налет походит на свалку, а к прекрасным в своей архитектурной тонкости зданиям отнеслись так, как обычно относятся к жестяным будкам. Зато центр был отреставрирован, в свою очередь, слишком сахарно, искусственно, а вот кварталы за пределами центра – заселенные семьдесят лет назад переселенцами из центральной Польши и Кресов, и где теперь проживают их потомки – похожи на Рим, захваченный варварами. Только Польша в Ольштыне без борьбы не сдалась – модернистский новый центр, возведенный неподалеку от старого, представляет собой пример неплохой архитектуры и городского планирования, вот только весь он как-то посерел, нет в нем ни грамма достоинства, приданного ему во время строительства.
Я поехал дальше, на север, в ту часть Кенигсберга-Крулевца, которая после войны осталась под польской администрацией. Ведь Крулевец, о чем мало кто помнит, разделен – город вместе с его историческим центром и островом Книпава принадлежит Вольной Самбии, а вот старый Хаберберг, то есть предместье, расположенное к югу от Преголы – Польше. В Хаберберге, который в Польше называют просто Южным Крулевцем, ничего интересного не было. Польская культурная накидка мало чем отличалась здесь от ольштынской. Я вышел из железнодорожного вокзала и шатался по улицам среди ободранных домов, направляясь к пограничному мосту. Крулевец выглядел не ахти. Создание отдельного города из предместья было не самой лучшей идеей. Польская часть Крулевца представляет собой провинциальную дыру, забитую немецкоязычными рекламами парикмахеров, дантистов и сигарет – всего того, что по польской стороне дешевле, чем по немецкой. И как раз именно так – размышлял я, идя по направлению моста на Преголе – выглядит могущество и слава Республики, победившей Германию. Атомной, что ни говори, державы. "Friseur" и "Zigaretten" – эти два лозунга, выписанные на ДСП, спроектированные провинциальными рекламными графиками, которые, должно быть, нажрались кислоты, повешенные теперь на стенах, с которых осыпалась немецкая еще штукатурка, категорически свидетельствовали о том, кто здесь в Пруссии победил, а кто выиграл. Люди, населяющие оставшиеся от немцев дома, выглядели, словно бы сюда их перетащили прямиком из сельских халуп: какой-то мужик в белой майке курил сигарету в окне, не обращая внимания на то, что нависающий над ним карниз выглядит так, как будто вот-вот рухнет и упадет ему на голову; какая-то женщина вывешивала на балконе стирку: скорее всего, то были вещи ее дочки, химичеси-розовые, короткие, все в блестяшках.
Только лишь ближе к Преголе город сделался более элегантным: дома украсили новой штукатуркой, улицы замостили, похоже, затем, чтобы не было слишком стыдно перед немцами. Но вот вывески не поменяли: на этих вылизанных стенах все так же висели, нацеленные в сторону Кенигсберга все время повторяющиеся два лозунга: "Friseur" и "Zigaretten". И еще: "Polnische Wodka". Здесь крутилось довольно много немцев и англичан – находящихся в увольнительной моряков с базы. Они покупали эту несчастную polnische Wodka вместе с не менее несчастными Zigaretten. Пограничного контроля, в рамках договоренностей внутри Союза Европейских Народов, не было. Я перешел через мост и затерялся в густой застройке Книпавы, не посленемецкой – а просто немецкой. Здесь был совершенно иной мир.
- Мы представляем собой часть немецкого экономического пространства, кроме того, являемся так называемым налоговым раем, так что живется нам вполне ничего, - рассказывал Удо Квётек, самбийский журналист. На носу у него были очки в проволочной оправе, которые он все время нервно поправлял. Мы пили пиво в одной из прибережных пивных. За Прегодой уже была Польша и дома, притворяющиеся лучшими, чем были в действительности. – К полякам какой-то особой нелюбови нет, ну, если не считать стереотипов. Это значит, понимаешь, - он сделал глоток, - очень многие жители Кенигсберга, это потомки людей, которые потеряли в Пруссии землю, имения. Но, видишь ли: потомки. Связи слабеют. Кроме того, поляки – это соседи. Так что все как-то укладывается.
- А как здесь общегерманские тенденции к объединению?
Удо усмехнулся.
- Трудно сказать. Немцы всегда были разделены, распределены по регионам. За последние несколько сотен лет объединены они были недолго, хотя признаюсь: интенсивно. – Журналист усмехнулся еще шире. – И по причине той же интенсивности – снова разбиты. Знаешь, - поправил он очки, - мне кажется, что большинству немцев подходит нынешняя ситуация и уклад. Крепко связанные в экономическом плане отдельные государственные образования. Порядок имеется, скандалов нет. Имеется спокойствие. Ведь и так, - захихикал он, - Европа сама к нам идет. Вот поглди: Чехия, Словения. Дания об этом думает, Люксембург, Голландия, Бельгия. Даже, сам погляди, задумываются Литва, Латвия и Эстония. Польская Силезия…
- Ну а оккупационные войска? Они вам не мещают?
Удо махнул рукой.
- То, что вытворяли поляки после войны, никак как глупостями не назовешь. "Край вендов", Лужица, Генеральный Протекторат, я тебя прошу. Но потом все успокоилось. Так ведь и так тайной полишинеля остается то, что страны, оккупированные поляками, по сути своей надзираются тремя остальными державами. – Удо снова усмехнулся. – Знаешь, - продолжил он через какое-то время, - мы знаем, что Европе нужна экономически сильная Германия. Это мотор для развития, огромный рынок. Ну а оккупация, - оскалил он зубы в усмешке, - кто знает, не позволяет ли она защищать нас от нас же самих.
На польской стороне Крулевца я встретился с писателем Адамом Липой. Он занимался региональными, прусскими вопросами. Региональной тождественностью. Сам он называл себя "новопруссаком".
- Новопруссаки – это люди, которые родились уже здесь, но осознают, что их корни не в этой земле, - говорил он. – Мы потомки народа с Кресов, из центральной Польши, но ведь нам необходима региональная идентификация, малая родина, так что мы как-то пытаемся найти ее здесь, точно так же, как находят ее у себя малополяне, силезцы и так далее.
