Точка (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
Мориц прихватил кружку, и Искин живо представил, как эти же пальцы, крепкие, поросшие бесцветными волосками, стискивают чужое горло.
— Убили?
— Чего? — повел глазами Мориц.
— Мальчишку — убили?
Мориц хмыкнул.
— На черта? Сгрузил полицейским. Дальше — не знаю. Но перед этим я его спросил. За что, говорю, боретесь, дурачки? Богатство — это то, что любой человек копит всю свою жизнь. А вы против. Каждый человек хоть как-то стремится выползти из бедности, обеспечить сносное, сытое существование себе и своей семье, детям. А вы что предлагаете? Всех в коммуны, в трудовые лагеря и на зоны? Скопом, как скот, в стадо и никому ничего? Лишь по маленькой пайке? Жены общие, дети общие, одежда и то — день твоя, день моя.
— И что он?
— Засмеялся, — сказал Мориц. — Я хотел было его затылком о брусчатку пристукнуть да пожалел. Не его, себя пожалел. Чего уж, думаю, малохольного на душу брать? А тут и полиция по нашему вызову приехала…
— В Фольдланде было также, — сказал Искин.
— Чего-о?
— Всех, кто был против Национальной партии, или изгнали, или посадили, или убили. Особенно деятельные исчезли, будто их и не было.
Мориц потряс перед Искиным пальцем.
— Именно так и достигается единство!
— Так кто кого в стадо, получается, загнал? — спросил Искин. — Если никому против и не пикнуть?
Его собеседник с ухмылкой отклонился назад.
— А-а! Так ты из этих!
— Нет.
— Не из коммунистов?
— А похож?
— Я разных коммунистов видел, — сказал Мориц. — Некоторые выглядели — хрен от фабриканта отличишь. В костюмчиках с иголочки. С портмоне и портфелями из свиной кожи. Голубая коммунистическая кровь!
— Нет, я не коммунист. Я беженец.
— То есть, сочувствующий?
— Единство, которое предложил народу Штерншайссер, это единство колонны, ведомой на убой, — сказал Искин.
Мориц фыркнул.
— Ты-то откуда знаешь? Я вот газеты читаю. Радио слушаю. Хорошая там жизнь. Все при деле, все работают на благо страны. А планы? Дух ведь захватывает! Корабли! Автомобили! Авиация! Нашему Шульвигу десять процентов от таких планов озвучить, у него бы в Остмарке ни одного политического противника не осталось. У нас ведь, куда ни плюнь, всюду ваше — «мерседес», «кэссборер», «штильманн», «рейнметалл», «крупп», «фольдмоторс». И ты мне говоришь, что канцлер вас ведет на убой? Да у нас полстраны мечтают перебраться к вам навсегда. О зарплатах ваших рабочих, знаешь, как говорят? С придыханием!
Он значительно поднял палец.
— А юниты? — спросил Искин.
Мориц поморщился.
— Это да. Это ваши что-то недодумали. И меня, честно говоря, не особенно тянет всякие винтики глотать, которые ко мне в мозг полезут. Я и без винтиков политику вашего канцлера одобряю. На черта мне винтики? Впрочем, если ты по этому поводу из Фольдланда сбежал, то все равно дурак. Я слышал, с этим собираются заканчивать.
— Вроде бы, — сказал Искин.
Он допил кофе.
— Да, — мечтательно вздохнул Мориц, — будет единый Асфольд, таких дел наворотим — весь мир вздрогнет!
— В этом я с вами полностью согласен.
Искин попытался встать, но Мориц придержал его за рукав.
— Знаешь, — сказал он, — таким, как ты, пора подумать о бегстве куда-нибудь еще.
— Я думаю, — сказал Искин, выкручивая руку из чужих пальцев.
— И лучше не во Франконию.
— Разумеется.
Мориц кивнул.
— И про островитян забудь.
Он свесил голову, двинул ногой и захрапел. Искин наконец освободил руку, снял с вешалки плащ и, одевая его на ходу, направился к стойке, за которой стоял, внимательно наблюдая за ним, хозяин кафе.
— Что-нибудь не так? — спросил мужчина с напряженным лицом.
— Ваш друг, кажется, утомился, — улыбнулся Искин.
— Простите его, пожалуйста. Надеюсь, Мориц не слишком донимал вас, — сказал Стефан. — От кафе я могу предложить вам лишь кусок штруделя с собой.
— Нет-нет, все в порядке, — сказал Искин и полез в карман за портмоне. — Мы прекрасно побеседовали. Я думаю, что должен все-таки расплатиться.
Он извлек две сине-зеленые банкноты.
— Что ж, тогда от штруделя вам не избавиться, — сказал повеселевший Стефан. — Тем более, что я его уже приготовил.
Он подвинул Искину бумажный пакет.
— Благодарю, — кивнул Лем.
— И пятьдесят грошей.
Монетка стукнула о стойку.
— Благодарю еще раз.
Искин прихватил и пакет, и монетку.
— Доброго дня! — напутствовал его Стефан.
— И вам!
Выходя, Искин попридержал дверь для мальчишки, который протиснулся внутрь с большим, перехваченной бечевкой отрезом полотна. Из-под полотна свешивались рыбьи хвосты.
— Наконец-то, Веро! — воскликнул хозяин кафе.
На улице Искин вдохнул весенний воздух и зашагал в сторону деловых кварталов. Было уже за шесть, город преображался, зажигал яркие вывески и окна. Где-то звенел колокол, призывая к вечерней мессе. Отзвуки интенсивного дорожного движения долетали до Искина настырным шепотом — продернувшейся сквозь арки и переулки смесью из шелеста шин, стрекота двигателей и гудков.
По крышам домов скакали отсветы Бушелен и Роварри — самых помпезных, дорогих, искристых, самых неспящих кварталов.
Прохожих стало больше. Мелькнула вывеска кинотеатра «Utloff». К Искину сунулись продать лишний билет.
— Нет-нет, — со смехом сказал он.
С открытой эстрады в тени деревьев негромко заиграли что-то легкое, джазовое. Никакой войны, что вы! Никакого предчувствия.
Впрочем, здесь Искин обманулся. Буквально через сотню метров он наткнулся на собравшуюся на крохотной площади толпу, которая внимала седому мужчине с пышными усами. Оратор стоял у бюста, кажется, императора Иосифа (Искин не так хорошо знал остмаркских императоров, как старался произвести впечатление на Стеф) и, кутаясь в темное пальто, энергично, по-военному, рубил воздух рукой.
— Что может Шульвиг? — спрашивал он, освещенный фонарем. — Что может наш вечно испуганный Гольм? Ничего! Они не имеют таких способностей! Они не знают, что движет людьми, не знают, что почти двадцать лет в наших с вами сердцах горит яростное пламя неприятия итогов последней войны.
— Так и есть! — крикнул кто-то.
За порядком следил хаймвер. Пробираясь краем толпы, пахнущей пивом и соленой рыбой, Искин заметил, как молчаливо курят у урны несколько парней в серой полувоенной форме.
— Нас унизили. Да, нас унизили и, прикрываясь благими намерениями, залезли в каждый карман, плюнули в каждую душу! И мы, и Фольдланд потеряли три миллиона человек, мальчишек, воинов, сынов империи! Но этого победителям оказалось мало. Они покусились на наше будущее, обложили ежегодной контрибуцией и ограничениями на развитие промышленности, армии и военной авиации. А стоит нам чуть поднять голову, они душат нас экономически. Вы помните, насколько обесценились кроны? Помните, как ввели шиллинги? Помните, как за одну ночь кусок свинины подорожал в десять раз?
Люди загудели.
— Они могут тоже самое сделать и с маркой — рубанув вечер надвое, заявил седой оратор. — Закрыть поставки необходимых нам товаров, бензина, пшеницы или ввести запрет на торговлю нашими железом, мясом и молоком. Но в наших силах сделать очень простой шаг. Они боятся этого шага, как огня, потому что этот шаг будет означать, что мы возвращаемся из того небытия, в которое они нас сбросили. В наших силах сказать объединению с Фольдландом «да»!
Толпа вскинула руки.
— Да! Да!
— И мы вернем…
Дальше Искин уже не слышал. Он пересек улицу, ежась от долетающих возгласов. «Асфольд! — чудилось ему. — Асфольд превыше всего!» И не надо никаких юнитов. Никаких, к дьяволу, юнитов! Непростое экономическое положение и грамотная политическая кампания. И сильный сосед под боком, пылающий родственными чувствами.
Оседлать недовольство, направить его в нужное русло. Тем более, что есть ветераны, бредящие былым величием, и юнцы, которым это величие расписывают в красках.
Искин нашел пустую лавочку под каштаном. Мимо прошла пожилая парочка. Проехал фургон санитарной службы. Мальчишки погнали мяч по тротуару, азартно выкрикивая: «Я — Синделар! А я — Бицан!»
