Последнее звено - Каплан Виталий Маркович (книги онлайн бесплатно серия TXT) 📗
– Ох, еще и старик… – Распорядитель грустно покачал головой. – Он совсем уж головой плох, да и хворь на хвори… Ничего делать не может. Правильный владелец, линейный, такого продавать не должен. Коли отработал холоп свое, состарился – так пусть доживает тихо-мирно, в сытости да заботе. Так и линии твоей лучше будет, и ученые люди говорят, для народной оно полезно… Да только, я гляжу, у старичка этого линия круто вниз пошла. Его сперва в столице продали, с полгода уж тому, новый владелец в Курск привез, потом помер, наследники стали все распродавать, ну и этого продали одному купцу здешнему, по дешевке, тот и соблазнился. Сюда, в Корсунь, привез, к промыслу красильному приставил. Работа пустяковая, краску в чанах разводить. Засыпал сухой порошок, палкой размешал до полного растворения, и всего делов. Так дедуля даже этого не потянул. Ну, его и ко мне… А куда я денусь? Лекарь осмотрел, говорит, заразы нет, ходить сам может, принимай его…
– И что ж теперь с ним будет?
– Ой, лучше и не напоминай. Завтра, может, из каменоломни приедут за новыми рабами. Вот на них вся надежда. Отвалы там разгребать, еще чего. Месяц уж под землей протянет… А сколько дадут, даже и не знаю. Мне торговаться-то не с руки, кроме как они, уж никто меня не спасет…
– И сколько думаешь за него выручить? – зачем-то спросил я.
– Ну… – замялся он. – Если молодой крепкий холоп туда за пять-шесть гривен уходит… Тут, наверное, четыре запрошу.
– Ну, дядя, у тебя и хватка! – поразился я. – Знаешь, сколько в Кучеполе молодой крепкий холоп стоит? Две гривны. По опыту знаю.
Разумеется, я не стал уточнять, по чьему именно опыту.
– Так всюду же свои цены! – удивился моей непонятливости торговец. – Там город большой, народу много, а чем больше город, тем холопы дешевле. Известная вещь. А у нас? Кто у нас купит? Бояр не так уж и много, бояре все больше по северным землям сидят. Купцам-то особо холопы и не нужны, разве что как товар разменный. В лавке обычно свои, семейные помогают. То же и ремесленники. Отдыхающих к нам много ездит, да только им мой товар не нужен. Они или в холопах не нуждаются, или со своими приезжают.
Точно, дядя, в корень зришь. Опять же знаю на личном опыте.
– И думаешь, тебе за деда дряхлого четыре гривны дадут?
– Сомневаюсь, – честно признал распорядитель. – Но ведь последняя же надежда.
Я знал, что уже через пять минут начну ругать себя всеми известными и неизвестными мне матерными выражениями. И по-русски, и на словенской речи, и на несуществующих языках. Урод, идиот, псих! Променять возвращение на старого маразматика. Где я теперь достану денег на лодку?
И в то же время я понимал, что никуда не деться, что от меня уже ничего не зависит. Какая-то сила теперь сидела во мне и крутила моим языком.
– А что, дядя, если б его за три гривны взяли – ты был бы сильно доволен?
– Спрашиваешь! – расплылся торговец. – С паршивой, как говорится, овцы… Только ведь не возьмут…
– Возьмут, дядя, возьмут. Я и возьму. В детстве мне мама говорила, что старость нужно уважать… Короче, вот тебе твои гривны, – я вынул серебро, позвякал у торговца перед носом. – Пойдем писаться, да?
– А бумага у тебя с собой? – шепотом, боясь спугнуть нежданное счастье, спросил торговец. – Этому, – кивок в сторону регистратора, – бумага на владельца нужна. Удостоверение, понимаешь, личности.
– Все есть, дядя, – я вынул из внутреннего кармана добытый для меня Арсением документ. – И давай пошустрее, а то дома уж заждались.
Дед Василий поначалу меня не узнавал, растерянно всматривался слезящимися глазами и бормотал что-то невнятное. Но потом все же до него дошло – судя по расширившимся зрачкам.
– Дед, – шепнул я ему в волосатое ухо, – если хочешь, чтоб все путем было, ты меня не знаешь. Ты меня сейчас впервые видишь, понял? Ляпнешь чего не то – и живо поедешь в каменоломню.
Судя по кивкам трясущейся головы, в ней еще оставалось немножко мозгов.
…Дома действительно ждали. Дома уже начали тревожиться. Баба Устинья стояла во дворе, уперев мощные руки в бока и явно собираясь много чего высказать. По праву возраста и по всем прочим правам. Она уже и рот раскрыла.
А потом увидела деда Василия.
Я редко видел, как бледнеют люди, как меняются у них лица. Когда читал в книжках о таком, это казалось мне литературными красивостями. Чтобы полностью негатив превратился в позитив? Не смешите мои тапочки.
Но сейчас тапочки могли бы смеяться хоть всю ночь подряд. Загорелое едва ли не до черноты лицо бабы Устиньи сделалось снежно-белым. Она глядела на деда как на привидение. Глядела так, как глядел на меня Алешка после расправы с Лыбиным.
А потом был крик. О, это был великий крик. Никакая колонка с усилителем не дала бы таких децибелов.
– Вася! Васенька!
И бросилась старику на шею. Вернее, происходило это так: подбежав к деду Василию, которого я держал за плечо, она схватила его, не замечая веса, подняла в воздух и прижала к груди.
Старик растерянно мычал, совершенно ничего не понимая.
Я, впрочем, тоже.
В закрутившейся суете, в смехе, слезах и соплях меня даже чуть отпустило угрюмое отчаяние. Отступило на шаг перед буйством радости и заботы. Но я прекрасно понимал, что всю ночь пролежу без сна, скрипя зубами и все глубже погружаясь в темный омут, где есть вход, но не предусмотрено никаких выходов.
Идиот! Кретин! Сопливый филантроп! Так бездарно растратить последний свой шанс! Зря будет ждать меня рыбак Тимоха, не дождется он своих гривен… Вот его гривны, в бабкиной светлице на семи перинах возлегают. И вот из-за вредного и глупого старикашки, который ведь все равно помрет, чуть раньше ли, чуть позже, я не вернусь домой, я навсегда останусь мертвым для мамы с папой, для сестренки и еще кучи родственников и знакомых. Никогда не зазвучат больше «Бивни мамонта», никогда я не получу диплом инженера по агрегатам пищевой промышленности, никогда не засуну его в дальний ящик и не устроюсь менеджером или сисадмином в какую-нибудь крутую контору… Так и придется провести всю жизнь здесь… Пускай уже не холопом, пускай ученым… зато без права завести семью. И та ночь в Киеве так и останется светлым пятнышком в море мрака…
Я почти не ужинал и, как только это оказалось возможным, тут же сбежал наверх, в предоставленную мне каморку… справедливости ради замечу – светлую и не слишком тесную. Бросил на пол сумку с теперь уже совершенно ненужными вещами… Наверное, вторую, точно такую же с виду, придется-таки распаковать. И читать до одури, до рези в глазах эти учебники с аринакской премудростью… Поступать-то теперь придется…
А внизу веселились. Там никому и в голову не могло прийти, что творится со мной. Нечасто людям этого мира достается такая радость – наверняка вредная для линии.
История была ну точно как в мыльных операх, до которых большая охотница моя мама, а лет с девяти к ним пристрастилась и Ленка… в смысле, сестра моя, а не эта вот Ленка Фролова… которая, уверен, тоже запала бы на всяческие слезы-розы и охи-вздохи.
Дед Василий оказался вовсе не таким древним, как я полагал. Было ему около шестидесяти, чуть старше бабы Устиньи. И родился он в холопьей семье, там же, в Киеве, неподалеку от Фроловых. Лет в семнадцать они случайно столкнулись – и вспыхнула та самая пошлая и невозможная – с первого взгляда. Дед Василий тогда еще не слишком заботился о прямизне своей линии, он бегал к Усте по ночам, дарил срезанные с господской клумбы цветы и вообще совершал всякие безумства.
Баба Устинья – тогда еще, разумеется, вовсе не баба, а розовощекая девка с толстенной косой – тоже была без ума и всячески стремилась замуж. Даже с госпожой посекретничала, с матерью Арсения и Лены… которых тогда еще и в проекте не было. Поликсения Фокинична нисколько не возражала… Владелец Василия, обедневший боярин Ошуйцын, тоже поначалу не имел ничего против… Только вот линия его искривилась до невозможности и потянула за собой всех привязанных.
