Аналогичный мир (СИ) - Зубачева Татьяна Николаевна (читать бесплатно книги без сокращений TXT) 📗

— Ух, хороша водичка!

Эркин обернулся. Андрей стоял у берега по щиколотку в воде, ерошил обеими руками волосы. Эркин впервые увидел его обнажённым. Он… он никогда не видел такой белой кожи. Лицо Андрея и кисти рук, и так светлые, казались тёмными, почти обугленными рядом с молочно-белой, чуть ли не бесцветной кожей тела. И такого… страшного тела Эркин тоже никогда не видел. Рубцы и шрамы покрывали Андрея как узором, местами из тела словно куски мяса вырваны, обтянутые кожей ребра в шишках сросшихся переломов. И худой он какой, все кости наружу…

— Ну, чего вылупился? — хрипло с нарастающей злобой спросил Андрей. — Иди, купайся. Красавчик… — он закончил ругательством.

Эркин молча прошёл мимо него к воде.

Плавал он плохо, но на воде держаться умел. В дорогих Паласах были бассейны, и их учили работать в воде. Да и тогда, когда на второе лето гоняли бычков, ему иногда удавалось выкупаться, если лагерь был рядом с ручьём или там речкой, а он оставался днём один.

Вода холоднее и не такая упругая, как в бассейне, но радость от владения телом была сильнее, и не по приказу, а по своему желанию… Эркин с удовольствием ещё раз кувыркнулся в воде, встал на ноги и пошёл к берегу.

Андрей сидел на траве, обхватив колени руками, и смотрел на него таким же внимательным изучающим взглядом. Но Эркин не стеснялся своей наготы, а уж теперь, когда все зажило… Вот только… но Андрей знает, что он спальник, так что пусть… не страшно. Эркин, спокойно выдерживая этот взгляд, подошёл и сел рядом, подставив спину солнцу.

— А что? — вдруг спросил Андрей, — у вас там все с такими, — он сделал выразительный жест, — были?

— Других на сортировке выкидывали, — очень спокойно ответил Эркин. — Ты мне про лагерь расскажешь?

— Ты что?! — немедленно вскипел Андрей, — Охренел?! Да мне вспомнить только…

— А мне вспоминать приятнее? — перебил Эркин.

Андрей бешено посмотрел на него, потом отвернулся и длинно сплюнул сквозь зубы.

— Ладно, не ершись. Просто… гладкий ты…

— Чего?! — теперь уже Эркин обозлился. — Гладкий, говоришь, смотри! Сюда смотри! Видишь?

Крохотные треугольники, словно чуть вдавленные в кожу, еле заметные вмятинки, на запястьях, у сосков, на животе, на лобке, мошонке, щиколотках, висках…

— Говори, видишь?

— Ну, вижу. Ты б мне ещё в нос ткнул. Чего это?

— То самое, — Эркин отодвинулся. — Током когда бьют, прикрепляют такие… пластинки. Ну и остаются… следы, как ни разглаживай потом, всё равно. Так-то не видно, только если знаешь, где смотреть.

— Током? — переспросил Андрей.

— А чем ещё? От плётки кожа портится. Ну и дубинками ещё били. Но тоже чтоб без следов.

— Про дубинки знаю.

— Гладкий… — повторил Эркин. — Знал бы ты каково… как эта гладкость… Э, ладно, — он с силой ударил кулаком по земле. — Нечего душу травить, — но остановиться не мог. — А смотрел я… я таких белокожих сроду не видел. Ты всегда такой был?

— Не знаю, — Андрей вытянулся на траве. — Говорят, в тюрьме кожа светлеет. А я с двенадцати лет по тюрьмам и лагерям.

— Сколько ж тебе?

— Считаю, двадцать. А тебе?

— Двадцать пять.

Забивая пустячными вопросами возникший холодок, они снова и снова возвращались к тому, что разделяло их — спальника и лагерника. Но уже по-другому.

Эркин лёг рядом с Андреем ничком, уткнулся подбородком в скрещённые руки. Прямо перед глазами среди стеблей суетились какие-то букашки, козявки… Андрей перевернулся на живот, искоса глянул на Эркина.

— Злишься ещё?

Эркин покачал головой.

— На всех злиться… Ты своего хлебнул, я своего. Ты тоже… не сердись, что я… смотрел. Не видел, чтоб белого и так.

— Я ещё ничего, — усмехнулся Андрей. — Ты б других, кто постарше, увидал… А насчет хлёбова — это точно. Мало никому не было.

Он стал приподниматься, но Эркин вдруг сбил его, навалился сверху.

— Ты чего?! Совсем…? — забарахтался Андрей.

— Лежи! — прямо в ухо ему крикнул шёпотом Эркин. — Идут сюда.

Андрей как-то по-детски ойкнул и замер, вжимаясь в траву и зачем-то закрыв руками голову.

— Лежи, — повторил Эркин.

Он, не вставая, дотянулся до пня и сдёрнул их одежду, набросил на Андрея его рубашку.

— Одевайся. Живо.

Не вставая, елозя по земле, он влез в трусы. И привстал. Огляделся. Точно. Идут. И вроде… вроде…

— Беляки.

— Отваливаем.

Сидя на земле, Андрей натянул штаны и встал, застегивая рубашку.

— Давай, прикрою.

Джинсы натянуть, дальше уже можно не спешить. Эркин накинул рубашку на плечи и встал, готовый уже прикрывать Андрея, пока тот обуется. Но из-за деревьев их, видно, тоже заметили. Голоса стали удаляться.

— Отбой, — Андрей сел на землю и потряс головой. — Фу, труханулся как.

Эркин не понял слов, но кивнул, догадавшись по интонации о смысле.

— Окунемся ещё?

— С меня хватит. — Андрей огляделся. — А хорошо здесь. Давай что ли… сами посидим.

У Андрея оказались полбутылки выпивки и рыба, Эркин достал купленный по дороге хлеб. Разложили на пне. Андрей выдернул скрученную из обрывка газеты затычку.

— Ну, с материнским днём тебя.

Он глотнул и протянул бутылку Эркину. Но тот мотнул головой, отказываясь.

— Не пьёшь, не куришь, — усмехнулся Андрей. — Зря. В рай все равно не пустят.

— Доберусь до рая, а там видно будет, — ответил шуткой Эркин. — Может, и вломлюсь. А сам? То дымишь, то нет. И с выпивкой…

— Иногда хочется. — Андрей задумчиво вертел бутылку, бултыхая и разглядывая мутную желтоватую самоделку. — Сегодня я б напился, — и поднял на Эркина светлые, неуловимого цвета, серо-голубые глаза. — Придумали же, сволочи, День Матери. А я… я и помню её плохо. Так… Руки помню. Как она меня умывает… Смешно, а? Она всё за чистоту беспокоилась. Чтоб мы руки перед едой мыли.

— Вас… у неё много было? — медленно спросил Эркин.

— Трое… а может и четверо, — Андрей неуверенно пожал плечами. — Били меня сильно, перезабыл, что… до этого было. Я ж в лагерь из приёмника попал, спецприют для перевоспитания. Мы стукачонка одного придушили ночью. И всей спальней… вперёд и не оглядываясь. Это помню. И дальше помню. Может, и путаю, что за чем, но помню. А её плохо…

Эркин машинально, не чувствуя вкуса, жевал. Хлеб ли, рыбу ли, не всё ли равно?

— Иногда вдруг вспомню, прямо как увижу, и тает всё. Будто и не со мной было. И вроде сёстры были. Помню девчонок, они вроде старше были… А… у тебя как?

— Мне нечего помнить, — тихо ответил Эркин. — В питомниках сразу отбирают, дают другим. Выкармливать. И меняют. Чтоб не привыкали, наверное.

— Это… со всеми так? — глухо спросил Андрей.

— В имениях до года разрешают держать. Ну, кто родил. Они и кормят. А потом отбирают и продают.

Эркин говорил спокойно, даже лениво. Так объясняют давно известные, не очень-то важные вещи. Только на упиравшемся в пень кулаке посветлела натянувшаяся кожа, да привычно опустились веки, пряча глаза под ресницами. И Андрей отвёл глаза, давая ему время справиться с лицом.

— Парни, а парни, дайте глотнуть.

Они вздрогнули и оглянулись. Как эта ведьма только подобралась так тихо?! Сама толстая, а руки и ноги костлявые, торчат, в грязной рванине, седые лохмы, на лицо и поглядеть страшно, и не поймёшь, кто по цвету, бурая какая-то… Ну, ведьма и есть.

— Дайте, парни, — канючила она. — Мне б глотнуть только. Горит всё.

— Давай, — не выдержал Андрей. — Во что тебе?

Такая она грязная, страшная, что он побрезговал дать ей бутылку. Она захихикала, подставила трясущиеся ладони.

— Ты ж прольёшь больше! — возмутился Андрей.

— Ты налей, а уж я не пролью.

— Ну, смотри, второго раза не будет, — предупредил Андрей.

Но как только он наклонил бутылку, вся дрожь из её скрюченных пальцев исчезла. Не пролив ни капли, она одним глотком осушила пригоршню, чавкая, облизала мокрые ладони и пальцы и ловко подхватила обгрызенную Эркином рыбью голову, валявшуюся рядом с пнём.