Республика - победительница (ЛП) - Щерек Земовит (книги читать бесплатно без регистрации TXT) 📗
Только это не был образ всей Варшавы, а сделать оставалось действительно многое. По сравнению с другими столицами, хотя бы соседними, такими как Прага или Будапешт, не говоря уже о Берлине, Варшава была в чем-то заскорузлым городом. В публикации Развитие столицы от 1938 года президент Варшавы, Стефан Старжиньский, отмечал: "В Варшаве насчитывается 1800 улиц, обладающих названием и проложенных по территории. Длина этих улиц составляет 780 километров. К сожалению, на замощенные улицы приходится только 62%, то есть 485 километров; остальные, то есть 295 километров – не замощенные". На то, чтобы замостить всю Варшаву – делает подсчет Старжиньский – "одноразово потребовалось бы не менее 200 миллионов злотых".
В 1938 году в Варшаве всего 46,1% домов имело канализацию, 62% было подключено к водопроводу, как в статье от 14 июля 1938 года докладывал "ИЕК", ссылаясь на данные из "Малого ежегодника…". Из этой статьи можно узнать еще и то, что Лодзь "в этом плане была наихудшим городом": всего 6,9% домов имело канализацию и 14,7% - водопровод. "Очень плохо еще и в Вильно", - информировал "ИЕК" и добавлял: "только лишь Познань с Краковом положительно выделяются из остальных городов, но и тут ситуация не хороша. В Познани всего 68,2% домов с канализацией и 78% - снабжаемых водой, в Кракове соответственные цифры составляют 54,1% и 54,7%".
Но вернемся в столицу. Президент Старжиньский в "Развитии…" информировал, что "там, где невозможно подвести воду во все дома (…) устраиваются уличные колонки, которые дают возможность окрестным жителям снабжать себя водой".
В варшавских домах царила немыслимая теснота. Старжиньский открывал всем, что в Варшаве 36,9 процентов горожан теснилось "в однокомнатных квартирах", а 24,5 – в "двухкомнатных". "Мы знаем, - писал президент города, - что в группе однокомнатных жилищ в Варшаве приходится целых 4 человека на комнату, и в десятилетии с 1921 по 1931 годы цифра эта выросла с 3,7 до 4", а если отбросить "настоящие жилища для холостяков" [12], "то число лиц на одну комнату окажется еще большим". "Следует помнить, - добавлял президент, - что к электрической сети подключено только лишь 84,5% жилищ, а все средние и мелкие ремесленники пользуются электричеством в очень малой степени". А к газовой сети "подключено только лишь 38,5 процентов жилищ".
Что может удивлять, предвоенная Варшава – столь мифологизируемая в нынешнее время – в межвоенный период считалась некрасивой. Виткацы [13] считал, что она "страшная", а сам Старжиньский признавал, что устоялось "бессмысленное повторение не только лишь еще не сросшимися еще с Варшавой многочисленными ее обитателями, прибывшими со всей страны, но даже коренными варшавянами фальшивое присловье – Варшава уродлива". Не напоминает нам это кое-чего?
Но Старжиньский украшал Варшаву, как только мог. Была отмечена "операция, специально проводимая в направлении ликвидации уродства и открывания красоты". Реставрировались памятники истории, ликвидировались хибары – такие вот "уродливые здания", которые после разрушения "открыли (…) прекрасную пресвитерию церкви ордена Бернардинцев, с готическими, в настоящее время обновляемыми стенами XV века".
Только тех гадких зданий было много. Старжиньский вспоминал, что "трагически представляется жилищная проблема в столице, в особенности для бедняков". В Варшаве пригородов в ужасающем состоянии (да что там, просто трущоб) жилищ было действительно много. Достаточно почитать, как Исаак Башевиц Зингер описывал в повести "Двор" пресловутую улицу Крахмальную.
Помои с размаху выливали прямо из окон во двор. А там не было каких-либо стоков, в связи с чем образовывались глубокие лужи. Вокруг обложенной досками помойки залегали высокие холмы отбросов, и воняли они так сильно, что запах доходил до четвертого этажа (…) Там имелся даже загон с коровами, в который через двор шли женщины с пустыми кастрюлями и крынками.
Несмотря на все это, столица европеизировалась. В Варшаве имелись, как, впрочем, вспоминал Цат-Мацкевич, проблемы с уличным движением, вызванные неприспособленностью городских улиц к растущему числу автомобилей. А как можно было проехать по Варшаве?
"К Мокотовскому Виадуку ведут две дороги, - читаем мы в "Газэте Польскей" в статье, касающейся планов расширения городских артерий, - одна через Медовую, Новинярскую и Бонфратерскую улицы, другая – через Налевки". Дорога через Налевки – "узкая, непригодная и забитая, это трасса, по которой пешеходы вскоре будут продвигаться быстрее транспортных средств". Налевки, впрочем – да и весь еврейский квартал, растянувшийся вокруг – был как бы отдельным миром. Это было самое подвижное и запруженное место в Варшаве – но еще и беспорядочное, застроенное пашивого качества каменными домами, обладавшие, похоже, всеми перечисленными Старжиньским недостатками.
ПАРШИВО ЕЗДИТСЯ ПО ПОЛЬСКОМУ ГОСУДАРСТВУ
Если говорить о путях сообщения в межвоенной Польше, то за Варшавой с качеством еще более-менее превращались в классический польский дорожный кошмар. Причем намного, гораздо более худший, чем тот, с которым мы сталкиваемся сейчас. Ярослав Ивашкевич так описывал выезд из Варшавы в рассказе "Как по Польше ездится автомобилем": Из города отъезжаем (…) от оцарапанных стен, мимо которых мы как раз и едем, чтобы выбраться на груецкое шоссе (Вроде как, это сборище выбоин называется шоссе!) (…).
За Груйцем – хороший город! – даже выбоин на шоссе стало поменьше, и дорога, подобная ленточке, изгибается под транспортом, завоевывает его, на мостики забрасывает, вьется – подвижная и белая – сквозь позолоченные поля (…). За Радомом, в Зволене, нам нужно свернуть направо – карта указывает нам узенькую красную тропку на Ожарув; мы читаем пояснение знаков; "утоптанные дороги (шоссе)". Глядим, а про такие и речи быть не может! Самая обычная дорога, да еще такая, как на Украине, по узкой полосе почвы из комьев словно ленточка тянется узенькая тропка (…). Если кто чего говорил до сих пор о выбоинах, так он просто смеялся – вот сейчас есть что показать людям; похоже, что целые орды слонов всю зиму, весну и лето издевались над этой дорогой, в дождь рыли, в хорошую погоду подрывали, чтобы под наш проезд подготовить путь. Ну да ничего, чего там, едем! (…) За Опатовом шоссе хорошее. Год назад, - обращаюсь я к участникам поездки, - по этому шоссе чесал я пешком; так оно недалеко доходило. Был тут такой фольварк, перед которым стояла машина для щебня, а дальше одни сплошные камни и гравий насыпаны, только не утоптанные… - и только я эти слова договорил, глядим – вот он, маленький фольварк и машина для боя щебня! За год ничего не изменилось! Ну а дальше сплошной дикий камень и насыпанная им дорога, по обеим сторонам канава, никакого объезда нет, так что несчастный додж движется дальше, калеча себе лапки, через эти острые и твердые каменюки. Ну ладно, если бы с километр, только камней этих все больше, и сами они все крупнее, и шины рвут все сильнее. Нечего сказать, хорошее шоссе (а на карте красная линии как провод до самых Кельц); чтоб тебя черти взяли, карта дорогая, любимая польская работа!
Так было в 1922 году. То было началом независимости межвоенной Польши; дороги носили следы военных разрушений. Но и в последние годы Второй Республики так же не было хорошо: "Все гибнет, и если даже что-то и остается, это остатки давних галичанских свершений, - писал Ивашкевич в 1937 году в рассказе Висла, - но и это мы способны уничтожить, как разрушили познаньские немецкие дороги, которые сейчас, словно две капли воды, похожи на дороги в бывшей Конгрессовке. И вот я спрашиваю себя и других: ну почему оно у нас так все? Современная Гдыня и деревянные бесполезные хархары [14] на реке? Высокое искусство и пахота чуть ли не сохой? (…) Неужели во всем этом виноваты только разделы страны?".
