Древнерусская игра: Много шума из никогда - Миронов Арсений Станиславович (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
Впрочем… неужели старый маразматик залез в одну из бочек? Вот смешно: сидит там, поджав ножки и затаив дыхание. Аккуратно поддев лезвием меча одну из крышек, я отшатнулся—в нос ударило перекисью квашеной капусты, и смертельно захотелось на свежий воздух. Не-е-ет, в такой атмосфере даже волшебник не выживет. Обидно. Казалось бы: я отчетливо слышал, как хитрый Кащей сбегал по ступенькам именно сюда, в подвал.
Страшно ругаясь в душе, я заставил себя вскрыть оставшиеся две бочки. И точно: третья по счету крышка слишком легко сдвинулась под нажимом клинка и — вместо аромата квашни изнутри мертвяще потянуло сыростью и крысами. Вот он, вход в местный метрополитен. Прыгай, кому не лень.
Мне было не лень. Только сначала — для верности — в глубину подземного хода отправился мой факел: пролетев пару секунд, он упал на земляной пол норы, треща и разбрызгивая плески огнистого масла. Проклиная свою страсть к волшебной обуви, я подтянулся на руках, с края бочки спустил ноги в провал и — попытался аккуратно соскользнуть вниз. Аккуратно не получилось — я приземлился на горящий факел. Очень бодрит, замечу я вам.
Нора была не то чтобы слишком просторная: согнулся вдвое — и вперед. Впереди было так темно и душно, что даже факелу нечем было гореть, освещая мне путь. В неверных мерцаниях пламени я пробежал по коридору метров десять, вглядываясь, не мелькнет ли свет в конце туннеля.
Свет не мелькнул — зато раздался знакомый гортанный голос тощего волшебника, который был совсем рядом. Ничуть не напрягаясь, не беспокоясь и не нервничая, Кащей произнес только одно слово, которое, без сомнения, уже знакомо читающему потомку. Наверное, бородатому хрычу очень приятно было выговаривать это слово. Короткое такое и нерусское. Да-да. Именно.
— Хэ… Бо! — гулко разнеслось по подземному лабиринту, и я почувствовал неприятную прохладу в желудке. Прохлада разнеслась по телу, провоцируя судорожное подрагивание мышц у коленных суставов. Холодно и одиноко. Даже краденый плащ не греет.
В этот торжественный момент я хочу обратиться ко всем своим врагам, недоброжелателям и завистникам. Любезные мои! Ловите каждый миг этой ужасной сцены. Наслаждайтесь каждой секундой, потому что мне действительно будет сейчас немного не по себе. Согласитесь, это забавно: впереди сужается тесный подземный коридор, у вас холодеют конечности, вы сжимаете в руках тоненький декоративный меч и маломощный факел — а прямо из темноты надвигается на вас, едва протискиваясь в своды, мохнатая потная туша озлобленного кинг-конга. Остановись, мгновенье!
Пожалуй, проще было остановить мгновенье, чем подземную обезьяну. К счастью, в полутьме я не разглядел ни мерзкой волосатой морды с плотоядными глазками и клыкастой улыбкой, ни длинных хваталок, агрессивно загребающих воздух… Так и не осознав до конца весь трагизм ситуации, я принялся рефлекторно тыкать лезвием меча в темноту.
Кажется, это только приближало мой конец, раззадоривая мохнатого монстра. Наконец, отмахнувшись от надоевшей железки (правое запястье сладостно онемело, а меч вылетел куда-то во мрак, глухо брякнув о стенку), кинг-конг достал меня когтистой лапкой. Возникли совершенно новые эмоции — из рваного плеча с готовностью потекло что-то жидкое и липкое, и я понял, что моя правая рука временно выпала из контекста событий. Оставалось только бездумно ткнуть наступавшего противника факелом, зажатым в левой, по-прежнему функциональной конечности.
Все великие открытия делаются невзначай. Там, в подземном коридоре, я изобрел новый, чудовищно эффективный способ борьбы с заморскими обезьянами — но догадался об этом не сразу. Я просто отпрыгнул на шаг, вырывая израненное плечо из жадных когтей, и — снизу вверх — ударил горящим концом факела туда, где темнота двигалась, хрипя и потягиваясь ко мне мохнатыми лапами. Золотисто-черный слиток горящего масла выплеснулся, очертив во мраке мощную кривую, на широкий живот взревевшего гоблина, мгновенно одевая его яростным треском пламени, и — отброшенный к стене гулким ударом колючих искр и вонючей копоти, я зажал уши, чтобы не слышать этого визга.
Я понял, что скоро умру. В трех шагах от меня билась о стены, слепо натыкаясь на твердое, пылающая горилла. Сладковато-удушливая копоть черными струйками взбегала по опаленной шерсти к потолку пещеры, и за дымной завесой гари не было видно, как ярко занялась обезьянья спина, и плечи, и даже лапы. А я лежал и умирал — не потому, что горячо пульсировало в разорванном плече, и не потому, что, падая, я слегка вправил себе шейный позвонок о глинистый выступ стены. Мой мозг не выдерживал этого убийственного, подземного рева, при помощи которого обезьяна давала знать о своих проблемах.
Наконец золотисто-пламенное месиво в дальнем конце коридора перестало махать лапами и кататься по полу в безуспешных попытках сбить пламя — не дожидаясь, пока заглохнет этот вой, я поднялся на ноги и, пошатываясь от впечатлений, тронулся дальше по коридору. По стеночке.
В подземелье становилось совсем удушливо — даже слезы полезли в глаза. Надо активнее двигать ногами: сейчас мартышка погасит пламя и благодарно побежит вослед… Поэтому я ничуть не обиделся, когда впереди забрезжило что-то светло-туманное, и вскоре над головой очертился яркий полумесяц люка, неплотно прикрытого крышкой. Кащей был здесь минут пять назад, не больше: у меня еще остались какие-то шансы. Нащупав пальцами ног холодные скользкие ступени, я уперся теменной частью черепа в тяжелую крышку и, зажмурившись, сдвинул ее.
Оба глаза как по команде привыкли к дневному свету: в нескольких шагах впереди начиналось, тяжко и грязно поднимаясь из свежевзрытой земли, древесно-смолистое основание огромного многорукого идола. Я вылез строго посередине кумирни, внутри священного кольца, огороженного частоколом. Прямо перед глазами валялось в пыли мертвое лошадиное копыто с маленькой зеленой мухой, флегматично чистившей натруженные волосатые лапки.
Устало оторвав взгляд от мухи, я посмотрел значительно выше — туда, где в небесной высоте затмевал полуденное солнце чернеющий кумир. Солнечные блески слепили меня, и я не видел деталей. Я не видел лица, но я узнал негодяя. Увешанный венками куриной слепоты, забрызганный по пояс кровью зарезанных в жертву петухов, он рукасто возвышался, расталкивая прежних деревенских божков и властно простирая паучьи конечности по славянскому небу. Это был кумир самого Чурилы — деревянное лицо завешено пучками вороного конского волоса, золотистая плеть в задравшейся к солнцу руке — и… черные, смолой по дереву нарисованные, волшебные сапоги внизу столба, у самой земли.
…Кто-то гулко пробежал возле моего люка — мелькнули только пыльные сапоги и волнующийся подол темного пальто. В щель под крышку люка ударило песком, и я снова зажмурился, инстинктивно пригибаясь ниже вместе с тяжкой крышкой. И вдруг — ужасно знакомый голос истошно заорал совсем близко:
— Жила! Жи-ила! Э-ой!
И тут же, рванувшись вверх на октаву:
— Во-во-во! Побег! Дер-р-ржать вора!
Знакомый паренек с синими глазами, самый молоденький из Корчалиных дружинников, не был, оказывается, съеден голодными кинг-конгами в Дымном урочище! Он был жив, здоров и — более того — еще пытался кого-то ловить. Крепкие парни у нас в спецназе.
Высунувшись из люка сантиметров на десять, я поспешно заметался глазами по сторонам — где ж ты, милый друг? Справа, между лошадиных трупов, и верно, подвижно мелькнуло чем-то темным. Но это был отнюдь не голубоглазый дружинник. Это был бородатый Кащей собственной персоной. Со страшной скоростью мелькая тощими ногами, он торопливо пересекал священный пятачок перед кумиром, а позади, отставая корпуса на два, несся еще один слуга Чурилы, задевая за плетень полами форменного плаща. Забыв о сломанном плече, я рванулся вперед, отбрасывая крышку: в руках у Кащея были сапоги.
Причем не два, а сразу четыре — по паре в каждой руке. Две пары: одинаковый цвет, размер и дизайн — братья по конвейеру. Ну дела! Волшебные предметы плодятся, как жители юго-восточной Азии!
