Рацухизация - Бирюк В. (хороший книги онлайн бесплатно .TXT) 📗

Первого марта отметили очередной Новый год. Уже четвёртый мой Новый год в этом мире.

Самый первый мне сильно запомнился. Это когда Степанида свет Слудовна меня подарочком подарила. Внучеку своему любимому Хотенею Ратиборовичу. И чего потом из этого получилось. Масса впечатлений. До сих пор…

В этот раз всё происходило менее… впечатляюще. Обменялись безделушками, посидели за столом, потолковали о делах разных.

Аким чего-то сильно задумался, пытался на пальцах что-то считать. Потом спросил:

— Ваня, по какому святому назван? День ангела у тебя когда?

— По Предтече. Не по Иоанну же Печерскому!

Дружное веселье чуть подвыпившей компании, было ожидаемой реакцией на мою шутку.

Иоанн Печерский был иноком в Киево-Печерской лавре. Недавно преставился, его только что канонизировали. Понятно, что крестить меня в его честь не могли — он ещё живой был.

Прикол в том, что этот, преподобный и многострадальный инок Киево-Печерского монастыря, являл собой пример тяжкой борьбы с плотью и победу над ее вожделениями. Для чего понес многие подвиги: почти тридцать лет пробыл в затворе, изнуряя тело постом, бдениями и тяжкими веригами.

Не помогло. Видать, уровень тестостерона — зашкаливал. Тогда святой закопал себя по грудь в пещере преподобного Антония на всю Четыредесятницу.

Диавол старался устрашить подвижника видением огромного змея, дышащего огнем и готового пожрать святого. Благодаря помощи Божией и своей твердой воле, преподобный в ночь Святой Пасхи избавился от мучившей его страсти и получил от Бога дар помогать и другим в подобном искушении.

Отсидеть добровольно тридцать лет в одиночке… Потом сорок дней морозить гениталии, закопанными в земле… Есть же более быстрые способы достижения такого результата! И фармацевтические, и хирургические. Определённые диеты помогают, дров поколоть, прогулки по свежему воздуху…

Мне иметь небесного покровителя такой направленности… при моём гаремном образе жизни… просто смешно.

Однако Аким не засмеялся, а продолжал загибать пальцы:

— А зачали тебя, стало быть, по весне. По которой?

Если из меня в самом начале сделали «новогодний подарок», то и быть мне «первоапрельской шуткой». При всей разнице календарей.

Насчёт года я давно определился: «миг зачатья я помню не точно», но уверен, что он совпадает с основанием Москвы. Это не ради прикола, типа: мы с Москвою — ровесники. Это средство от склероза: единственная дата, которую помню. Её и выбрал, чтобы не забыть и не перепутать.

Очень удобно. И никаких фраз типа: ты меня забыл, ты обо мне не вспоминаешь.

— Что ты так волнуешься, Аким Яныч? Молодой я, молодой. Той самой весны, когда Свояк здешние места разорял.

— Вижу что молодой. И — глупый. Тебе в этом январе 15 лет стукнуло.

— И чего? «Мои года — моё богатство»…

— Того. В этот год надлежит тебе быть на княжьем дворе.

— Да я же там в прошлом году был! Нечего мне там делать.

— Надлежит быть. Для несения службы.

Та-ак. Опять призыв. Как оно всё мне…

— А отсрочку можно?

— Можно. Ежели жена на сносях.

Дальше Аким начал промывать мне мозги по уже знакомой теме: «Каким надлежит быть боярину доброму». Интересно, что сам он «призыв» не проходил: шёл по другой статье — «детские». То есть — потомственные дружинники, «янычары». Более того, судя по его обмолвкам и хмыканью Якова, отношения между этими двумя группами молодёжи при княжеском дворе — враждебные. Но, получив вотчину и шапку, Аким пытается вести себя «прилично» — соблюдать правила и обычаи сословной группы «бояре добрые, вотчинные».

Смысл «призыва» — понятен. Каждый, достигший «зрелого» возраста «боярский сын» должен явиться к князю и принести личную клятву. Я уже говорил, феодализм — сплошной «культ личности»: вассал всегда клянётся в верности лично сюзерену. «Возраст клятвы» на «Святой Руси» — 15 лет. С этого времени юноша становится совершеннолетним, обязан идти на войну «оружно и конно». Может жениться, отделиться, служить… Взрослый.

Помимо собственно клятвы, приходя на княжий двор, недоросль завязывает знакомства и устанавливает личные контакты. На него смотрят и оценивают. Часто смотрят конкретно: проходят смотрины, совершаются помолвки и свадьбы. Юноши определяют свой жизненный путь: кто остаётся в княжеской службе, кто оседает в городских усадьбах, кто разъезжается по вотчинам.

Здесь нет оттенка гарнизонной службы, как в Англии: каждый вассал в очередь должен явиться на 40 дней для охраны замка сюзерена. Смысл более ознакомительный:

— Эт что за морда? — Да наш это! Мы с ним вместе сортир драили.

Но, естественно, проверяются и боевые навыки подрастающего поколения. Наряду с прочими, полезными для князя, талантами.

— Я чего волнуюсь, Ваня. Дети боярские идут более по родне. Служит дядя в стольниках — стольник отрока к себе и забирает. А у меня-то родни нет. Не смогу я тебя так… пристроить. И чтоб служба не в тягость, и чтоб у князя на глазах. Чтоб показать себя мог, а не чужим кобылам хвосты заносить.

Аким был весьма смущён ограниченностью своих возможностей по части блатного трудоустройства с карьерными перспективами.

— Тю! Аким Яныч! У тебя ж половина города — сослуживцы-соратники. На что мне родня, когда у тебя друзья есть? Вон тот же Гаврила — классный мужик. Неужто он мне в оружейной — местечка не найдёт?

— Мда… Так-то оно так. Только… вишь ты… все други мои… не то чтобы в опале, но… С них-то высоко взлететь… чтоб к самому князю в ближний круг… Да я-то и сам… а ты ж — мой… мда… «добрая слава лежит, а худая бежит».

— Да ну, фигня. Я к князю в сапог мягкой стелькой — не напрашиваюсь, я и со стороны посмотрю. А эта служба… долгая?

— Э-эх, Ваня. Боярская служба — всю жизнь. До доски гробовой иль кельи монашеской. А в «боярских детях на княжьем дворе» — год. Каждый год съезжается десяток-полтора недорослей. Проверяют, конечно: может ли на коне ехать, саблей рубить, письмо прочитать, не ссытся ли, в бога верует… Кого сразу отправляют. Ежели вовсе негожий. Далее по-разному. Кто в службе остался, кто домой отъехал. Кто — сам, кто — с женой молодой. Иной — годика два-три послужит, обженится да уходит. А на его место меньшой братец садится. Главное — чтобы светлый князь благоволил. Тогда и место можно высокое…

Аким с сомнением разглядывал меня. А я его — с пониманием. Что семейство Рябины у Благочестника не в чести — понятно обоим. Акиму старые дела аукаются, мне — и его старые, да и свои новые. Не будет у меня с Благочестником любви, а будет на мотив той «цыганской дочери», которая «за любимым в полночь»:

— И я! И я в город хочу! Сколько ж мне тут в глухомани терпеть?! Последние годочки своей жизни бесталаной в дебрях лесных переводить! Ваньку везёшь — и меня возьми! Я подружек сто лет не видывала, по церквам святым не хаживала…

— Цыц!

Бурно начатый монолог Марьяши был оборван Акимом, но, как сразу видно, это просто пауза. Я уже достаточно знаю свою «сестрицу» — она не остановится. Она будет долбать и добьётся своего. Тогда зачем нам лишние «запахи и звуки»?

— Марьяшу и вправду надо везти в город. А то она здесь совсем паутиной подёрнется. Надо бы и Ольбега прихватить. Нечего деревенщиной расти — пусть в городе оглядится. А ехать нам… У нас нынче дел много… давай позже. Давай по первопутку.

Аким поморщился. И на моё согласие с Марьяшой, и на время выезда — крайний срок. Но согласился, и мы разбежались по делам своим.