Новый Михаил (СИ) - Бабкин Владимир Викторович (книги бесплатно без онлайн .txt) 📗
Председатель Государственной думы Родзянко.
ГДЕ-ТО МЕЖДУ ГАТЧИНОЙ И МОГИЛЕВОМ 27 февраля (12 марта) 1917 года.
Внизу проплывал февраль 1917 года. Заснеженные поля чередовались с черными массивами лесов. Иногда в это чередование разбавляли русла покрытых льдом рек или проплешины деревень. Попадались и города. Хотя, по меркам двадцать первого века такие населенные пункты тянули скорее на гордое наименование «поселок городского типа». Застроенные, в основном, малоэтажными домами и тем, что в советские времена именовалось «частным сектором» — множеством небольших, как правило, деревянных строений. Но вот церквей было ощутимо больше.
Горшков выбрал маршрут, при котором наш «Муромец» на завершающем участке пролетал ближе к городам и железной дороге. Как он пояснил, так, в случае чего, нам будет легче добраться до Могилева. Резервными аэродромами он назвал Великие Луки, Витебск и Оршу.
Летим уж часа два. Грохот двигателей лишил возможности продолжать разговоры. Поэтому почти все время уходит на созерцание красот внизу и на размышления.
На меня «Илья Муромец» особого впечатления не произвел. Ну, такая вот большая этажерка в три десятка метров, ну четыре двигателя со странными, на мой взгляд, винтами в две лопасти. Ну и что? Видел я его в хронике еще в наше время.
Зато потом, когда это чудо техники загрохотало двигателями, я понял, что видео несколько отличается от реальности. Четыре винта молотили воздух, как бешеные и грохот стоял, мама не горюй. А уж когда мы взлетели… Я понял, почему местные летчики так тепло одеваются. Сквозняк был отнюдь не легкий. Да и вообще, данная конструкция весь полет поскрипывала так, что поначалу вызывало мое беспокойство. Но увидев, что никто по этому поводу не дергается, решил не обращать на это внимания. Зато, как мне с гордостью рассказали, салон «Муромца» отапливался за счет выхлопных газов внутренней пары двигателей, которые по трубкам отдавали тепло экипажу и пассажирам. Ветряной генератор снабжал нас электричеством, а кроме того, на этом чуде техники был даже туалет! В общем, это был аэробус начала двадцатого века.
И еще одно его роднило с аэробусом моего времени — парашютов не предусматривалось. Да и другого варианта не было.
Об этом меня проинформировал лично Кованько, который нас провожал до аэроплана. Посетовав на то, что он вынужден давать добро на столь опасный перелет он, как бы промежду прочим, сказал:
— Вот если бы летели на «Гиганте», то я был бы куда спокойнее.
И я, заглотив наживку, тут же спросил:
— На «Гиганте»?
Усмехнувшись в бороду, Кованько показал на гигантский ангар в отдалении.
— Что это?
— Дирижабль. Дирижабль «Гигант». На нем бы вы долетели без проблем. И не только в Могилев.
Я запнулся. Явно был какой–то подвох. Кованько хитро на меня поглядывал.
Осторожно интересуюсь:
— Так в чем же дело?
— А дело в том, Ваше Императорское Высочество, что нем не отпускают нам водород. Говорят, что полеты на дирижаблях опасны.
— А ваше мнение?
— А я думаю, что дирижабль в сто раз безопаснее аэроплана. Если конечно по нему не стрелять. Да и то, если заменить водород гелием, то дирижабль обставит аэроплан по всем показателям. Но гелия в России нет, а водород нам не дают. И придется вам лететь на этой замечательной машине. — Кованько похлопал по фюзеляжу «Муромца». — А у него радиус действия куда меньше.
Мои воспоминания прервало появление внизу еще одного городишка. Судя по всему железнодорожного узла. Дернул за рукав проходившего мимо бортмеханика и вопросительно показал вниз.
Тот кивнул и прокричал:
— Станция Дно!
Станция Дно. Вот значит, как переплетается история. Я лечу над станцией Дно на встречу с царем, который послезавтра застрянет на этой самой станции, обложенный мятежниками, как волк флажками. Гримаса судьбы.
ПЕТРОГРАД 27 февраля (12 марта) 1917 года.
— Он все–таки улетел…
Возбужденный и раскрасневшийся с улицы Керенский несколько мгновений не мог вымолвить ни слова. Только что он вбежал в кабинет к Родзянко с целью поведать ему о судьбах революции и о значении Лично Керенского для будущего России, а тут его с порога сбивают с настроя. Ну, кому это понравится? Но будучи опытным политиком он сдержал раздражение и вежливо поинтересовался:
— Кто улетел, Михаил Владимирович? И куда?
— Миша. Улетел на «Муромце» в Ставку. И это, Александр Федорович, меня сильно беспокоит.
Керенский в возбуждении прошел по кабинету. Затем повернулся к Родзянко и воскликнул:
— Я, право, удивлен! Михаил Владимирович, вот я не думаю, что сейчас есть время думать о Мише! Об этом ничтожестве! Каких вы ожидаете от него проблем, я не понимаю?
— Да нет, проблем быть не должно, но все же… Что–то меня гложет. Он меня удивил.
— Чем же, позвольте узнать?
— Мне казалось я контролирую процесс. С ним было договорено, что он едет в столицу, а здесь я бы полностью контролировал этого восторженного романтика. Но вот, подкупленные слуги Михаила сообщают о странных событиях. Он вместе со своим секретарем пытается покинуть Гатчину, но вовсе не в сторону Петрограда. Хотя, благодаря хаосу на железной дороге, как и ожидалось, выехать поездом в направлении от столицы ему не удалось, но, как оказалось, я не учел возможности покинуть Гатчину по воздуху. Мне пришлось его срочно вызывать к телеграфу и обещать с три короба.
— И что? Неужели не клюнул?
— В том то и дело. А это так не похоже на прежнего Мишу. Да и разговаривал он со мной как–то… В общем даже огрызнулся.
— Я уверен, что вы себя просто накрутили! Я Мишу отлично знаю!
Родзянко поднял на Керенского взгляд и молча протянул телеграфную ленту разговора с Михаилом Александровичем. Керенский бегло просмотрел переписку и изрек:
— В любом случае, чем нам может помешать этот романтический охотник за чужими женами? Кстати, я уверен, что это козни Брасовой.
— Вряд ли. Я уверен, что она спит и видит себя регентшей.
— А я уверен, что вы напрасно уделяете Мише и Брасовой столько внимания! Не цари с князьями творят историю ныне! Я только что с заполненных народом улиц и вот, что я обязан сказать в это торжественный час — на улицах нынче творится история! Я уверен, что старая власть доживает последние дни! Да, что там дни — последние часы, я бы сказал! И тот, кто поднимется над толпой, покорит ее своим напором и суждениями, кто сумеет возглавить ее, тот и станет новым вождем — вождем революции! И я прилагаю все усилия для того, чтобы революция победила, дорогой мой Михаил Владимирович! Именно улица, именно народ, в эти судьбоносные дни призовет к правлению новую власть — призовет нас!
Керенский постоял выпуская пар, а затем заговорил уже тише, но все так же с напором:
— А касаемо того, что Миша укатил к Николашке, так может это именно Брасова мужа надоумила, что нужно быть ближе к царю, на случай падения короны. Чтобы, так сказать, успеть подхватить!
Родзянко хмуро смотрел на традиционно рисующегося Керенского. Всех политиков раздражала эта его особенность — не делать различий в своем поведении, как перед многолюдным собранием, так и перед одним–двумя собеседниками в приватной атмосфере. Кереснкий всегда вел себя так, словно он римский трибун — он вещал пафосно и с надрывом. Но вслух Родзянко решил завершить беспокоившую его тему.
— Может быть. В любом случае необходимо воспрепятствовать их возможной встрече с царем. По моим данным рано утром царь выедет в Царское Село. А значит, до утра Миша не должен оказаться в Могилеве. По–хорошему, он вообще не должен там оказаться. Генералы поддерживают смещение царя, но они против упразднения монархии как таковой. И нам совсем не нужно, чтобы рядом с Алексеевым оказался регент. Тогда армия может оказаться совсем не на нашей стороне. Придется задействовать наших людей на местах. А вы, Александр Федорович, на всякий случай, будьте добры отправить одну из ваших великосветских проныр к Брасовой. Пусть разузнает что там и как.
