Стрелок-2 (СИ) - Оченков Иван Валерьевич (читаем книги онлайн .TXT) 📗
Впрочем, сам Ипполит Сергеевич был далек от религии. Наоборот он, как человек мыслящий, был ярым противником как православных попов, так и духовных лидеров старообрядцев. И те, и другие казались ему, в лучшем случае — скучными схоластами, оторванными от реальной жизни, а в худшем — прожжёнными лицемерами, превратившими веру в доходное дело. Но, как бы дурно он не относился к служителям культа, правительство и особенно — царя, он ненавидел ещё больше. Александр Второй казался ему воплощением всего мерзкого, лживого и отвратительного в русской действительности. Убить его, казалось ему, делом, безусловно, правильным и полезным. Ведь вся эта ужасная, подавляющая всё живое, машина самодержавия, подобающая более туркам или персам, а не европейской стране, беспощадно и тупо давила все ростки нового. Великие реформы начала царствования, так обнадежившие всех прогрессивных людей, были остановлены. Возвысивших голос против угнетения — гноили в тюрьмах. И весь этот бездушный механизм держался лишь на одном стареющем сластолюбце, и если убрать из него скрепляющий стержень самодержца, он непременно рассыплется на мелкие осколки, сквозь которые прорастут ростки новой жизни. Наверное поэтому он и пошел в террор.
— Господин Крашенинников! — раздался совсем рядом хриплый голос, вернувший, наконец, Ипполита Сергеевича в реальность.
— Придержи-ка, любезный, — дотянулся он своим зонтиком до спины извозчика и тот послушно натянул поводья.
— Господин Крашенинников, — подбежал к коляске худощавый человек неопределённого возраста в драном пальто и облезлой шапке, некогда бывшей каракулевой. — Как хорошо, что я вас встретил. Нам совершенно необходимо поговорить!
— Ах, это вы? — приподняв бровь, спросил купец. — Садитесь!
Тот, не теряя ни минуты, залез в коляску и плюхнулся на сидение рядом.
— Трогай, скотина! — велел Ипполит Сергеевич и снова толкнул зонтиком в спину вознице.
— Если бы вы знали, что со мной приключилось! — с жаром начал говорить встреченный им господин, но Крашенинников прервал его.
— Не здесь!
Впрочем, через четверть часа они достигли трактира, где купец заказал отдельный кабинет, в котором они, наконец, смогли побеседовать.
— Какими судьбами Алексей…?
— Аполинарьевич.
— Да-да, конечно. Алексей Аполинарьевич.
— Как вы, вероятно, знаете, я был направлен на работу в сельскую местность, чтобы вести агитацию среди крестьян.
— Исполать вам, — равнодушно ответил Ипполит Сергеевич.
— Вы не верите в возможности пропаганды?
— Нет.
— Хм. Хотя, я, в последнее время, тоже очень сильно разочаровался в этом деле!
— Вас стали бить?
— Откуда вы знаете?!
— Я просто так сказал.
— А… понятно. На чём я остановился?
В этот момент показался половой, принесший заказанный ими для виду чай и пироги. Пока разбитной ярославец с угодливой улыбкой раскладывал заказ на столе, они молчали, но как только он вышел, Крашенинников ответил:
— Вы остановились на том, что разочаровались в пропаганде.
— Да-да, — продолжил с набитым ртом Алексей. — Совершенно разочаровался!
— Вы голодны?
— Нет, то есть — да. Изволите ли видеть, почти двое суток ничего не ел. Простите, великодушно!
— Ничего страшного. И что же вам угодно?
— Я хочу участвовать в настоящем живом деле, а не в этом убогом балагане. Эти крестьяне и попы — сущие ретрограды, стоящие за тирана ничуть не менее чем казаки или самые реакционные из помещиков. Прирожденные рабы!
— Что вы говорите! Но отчего же вы пришли к подобным выводам?
— Как я уже говорил, в последнее время я работал в одной деревне под Рыбинском. Народ там тёмный и, несмотря на нищету, а может и благодаря ей — забитый до ужаса. Я долго пытался их расшевелить, пробудить, хоть как-то их человеческое достоинство, но всё тщетно!
— Очень интересно!
— Вот именно! Но самое ужасное, что меня с самого начала невзлюбил тамошний священник. Редкостная скотина, доложу я вам!
— Что так?
— Ну, он сразу распознал мою агитацию и сказал односельчанам, что если они не выгонят меня, то появится полиция и всем будет плохо!
— Хм. И ведь нельзя сказать, что он не прав! И чем же всё кончилось?
— Они потребовали, чтобы я убирался, а когда я отказался…
— Вас стали бить?
— Да, — поник головой неудачливый агитатор. — Я готов был положить свою жизнь на алтарь просвещения, а они…
— И как же вам удалось спастись?
— О, это очень интересная история! За меня заступился отставной солдат.
— Что вы говорите?!
— Да, именно так.
— И чем же вы вызвали такую симпатию? Или он сторонник прогресса и противник существующих порядков?
— Боюсь, что нет. Я пытался агитировать его, но он сразу отказался меня слушать и пообещал оторвать голову, если я буду приставать к нему с ерундой.
— И почему же он передумал?
— Не знаю. У меня сложилось впечатление, что он просто враждует со всей остальной деревней и был бы рад досадить им.
— Каково!
— Да-да, именно так. Кстати, он первый кулачный боец в тех краях и когда он заступился за меня, добрая половина мужиков тут же разошлась, не желая принимать участие в потасовке.
— А вторая?
— Что, вторая?
— Вторая половина. Ну, тех, у кого желание подраться не пропало?
— О, им пришлось не сладко!
— Даже так?
— Именно так. Это просто какой-то ужас творился, как даст одному в лоб — тот и лежит, будто покойник. Потом другому, потом третьему, а когда один из мужиков попробовал схватиться за оглоблю, он пообещал ему её засунуть прямо в…
— Спасибо я понял, куда именно! И чем же всё кончилось?
— Я сбежал!
— Что значит, сбежал?
— То и значит. Я очень испугался. К тому же моя миссия явно кончилась крахом, и в моем дальнейшем присутствии не было ни малейшей необходимости.
— И вы бросили своего заступника одного?
— А что мне оставалось делать? Вы бы видели этих людей… да они же дикие, разве что сырым мясом не питаются! К тому же этот солдат и без меня прекрасно справлялся, пока не подоспел этот ужасный отец Питирим.
— И как же звали этого солдата?
— Не помню, кажется, Дмитрием.
— Любопытно… опять солдат из-под Рыбинска…
— Простите, а можно я ещё покушаю?
— Да-да, конечно. Вы пока ешьте, а потом пойдете по этому адресу. Я предупрежу, вам там помогут.
— Большее спасибо. Вы не представляете, как я вам благодарен!
— Не стоит. И не торопитесь так, у вас еще уйма времени. Это мне пора.
— Вы уже уходите?
— Да. Дела, знаете ли.
— Простите, а вы не знаете, кто такой Троцкий?
— Э… кто?
— Троцкий.
— Нет, а что?
— Просто этот солдат, Дмитрий, когда я пытался его агитировать, сказал мне, будто я … как бы это… лгу, как Троцкий. Я думал, может, вы знаете?
— Никогда не слышал!
На заводе появление Будищева в парадной форме не осталось незамеченным. Только что начался обеденный перерыв, затих шум станков, стук инструмента, и мастеровые группами и поодиночке покидали рабочие места. Те, кто жили неподалеку, спешили домой, чтобы пообедать. Другим узелки с немудрящей снедью принесли дети. Третьи доставали харч из котомок и устраивались, где придется.
Степаныч с самого утра чувствовавший себя не в своей тарелке, едва прозвучал гудок, поспешно оставил свой пост и почти рысью направился на выход.
— Что это с ним? — недоуменно спросил один из подручных — молодой парень с чудным именем Афиноген.
— Да какой-то постоялец у него объявился, — угрюмо пояснил рябой слесарь Прошка. — Вот и торопится, старый хрыч!
— А зачем?
— Затем, что дочка без присмотра осталась.
— Зря ты так, — насупился сообразивший, наконец, в чём дело парень. — Стеша — девушка хорошая!
— Все бабы — шкуры! — зло мотнул головой слесарь и сплюнул.
Несмотря на несогласие, никто не стал ему возражать. Во-первых, у Прохора был взрывной характер и тяжелая рука. А во-вторых, все знали про его горе. Несколько лет назад от него ушла жена и с тех пор характер некогда спокойного и обстоятельного мужика совершенно переменился. Он стал крепко выпивать, буянить, драться с соседями и грубить мастерам на фабрике. Последнее приводило к тому, что его постоянно штрафовали, и получать за работу оставались самые пустяки, что тоже не улучшало характер несчастного слесаря. Всё шло к тому, что Прохора выгонят, но пока что, спасало мастерство, которое, как известно, не пропьешь.
