Белый Север. 1918 (СИ) - Каляева Яна (читать книги бесплатно TXT, FB2) 📗
Самой популярной партией в Архангельской губернии были социалисты-революционеры, в обиходе эсеры. Они и набрали на выборах большинство. Максим помнил о них только услышанную когда-то поговорку «эсер без бомбы — не эсер», но выяснилось, что это давно уже не актуально. От индивидуального террора как метода политической борьбы эта партия отказалась еще в 1905 году, хотя отдельные группировки что-то взрывали аж до 1907. Но даже в те годы основным занятием эсеров была работа с крестьянством: организация кооперации, просвещение, воспитание. В народе эсеровские лозунги понимались просто: «Земля и воля», хотя в Архангельске они скорее звучали как «Лес и воля» и «Море и воля». Эсеры учили, что все, с чего живут крестьяне, должно принадлежать им; естественно, крестьянам это нравилось, потому они за эсеров и голосовали. А вот национализацию фабрик эсеры, в отличие от большевиков, не поддерживали, здесь их программа ограничивалась введением рабочего контроля — который действительно появился здесь с февраля 17-го и действовал до сих пор, большевики его не отменяли.
Еще выяснилось, что эсеры и левые эсеры — это совершенно разные движения, так же, как меньшевики и большевики. Левые эсеры откололись от основной партии, примкнули к большевикам и действовали с ними заодно.
Либеральные центристские партии, октябристы и кадеты, были существенно менее популярны, чем умеренные социалисты. Они выступали за демократические преобразования, но на частную и государственную собственность не покушались.
Где-то по логике должны были существовать и правые, и монархисты, но никаких следов их деятельности в Архангельской губернии Максим не нашел. Они не выдвигали своих кандидатов на выборы, не обращались к народу, не выступали в поддержку свергнутого царя — вообще ничего не делали. Правда, в феврале правые партии были запрещены и распущены, но социалисты-то были запрещены до февраля всю дорогу, и это только укрепило их. Вообще монархия была крайне непопулярна, царя называли не иначе как Николашкой, и многие, произнося это имя, сплевывали. Справедливо или нет, но и в тяготах военного времени, и в развале армии, и вообще во всех бедах страны обвиняли персонально Государя Императора. Известие о его расстреле уже появилось в газетах — правда, о судьбе царской семьи большевики умолчали — и особой реакции в народе не вызвало. Похоже, понял Максим, в двадцать первом веке и фигура последнего императора, и сама идея монархии стали гораздо привлекательнее, чем были для людей, испытавших это все на своей шкуре. Даже ненависть к большевикам не тянула за собой ностальгии по монархии, напротив: их злодеяния сравнивали с беспределом царских жандармов.
Многие работники типографии, да и просто люди на улицах, носили приколотые к груди красные банты. Но это не было, как сперва решил Максим, выражением преданности большевикам — мода на революционную символику пошла с февраля. Людям были близки идеи эсеров, предлагавших землю и волю, и меньшевиков, стоящих за социалистические преобразования без диктатуры и террора.
День, когда воплощение этих идей сделалось возможным, настал первого августа. Хотя никто Максима и не известил.
Глава 5
Дискуссия о цели жизни
Август 1918 года
Кроме политических новостей, газеты писали о местных событиях разного плана — от хозяйственных до культурных. Эту информацию Максим тоже поглощал, сам толком не понимая, для пользы дела или просто из любопытства.
Сейчас он читал о мероприятии, называемом «литературный суд».
Союз учащихся средних учебных заведений предполагает в пятницу 26 апреля в 6 часов в здании городской думы инсценировать «литературный суд» по поводу романа Толстого «Анна Каренина». Героиню будут судить за ее отношение к семье. Будет поставлен вопрос, можно ли считать Анну ответственной за разрушение брака? Имелось ли у Анны достаточно веское основание кончать самоубийством?
В «суде» выступят по делу обвинители и защитник. Будут избраны и присяжные. Недостает только комиссара с красногвардейцами, который бы разогнал суд и учредил революционный трибунал.
Такого плана мероприятия проводились нередко — возможно, они в некотором роде сделались предтечами телевизионных ток-шоу. Едкие шуточки в адрес комиссаров тоже были в печати обычным делом. Это радовало: раз над советской властью смеются, значит, по-настоящему ее еще не боятся.
Рядом лязгал типографский станок, Максим привык к нему и почти не обращал внимания на этот шум. Когда станок замолкал, становились слышны разговоры рабочих второй смены — архив отгораживался от типографии всего лишь занавеской. Максим вернулся к газете и узнал, что перемыванием косточек литературным героям учащиеся Архангельска не ограничивались. Далее статья сообщала:
Союз учащихся не так давно проводил дискуссию о цели жизни. По рассказам, дискуссия прошла удачно.
Не успел Максим порадоваться за прогрессивных учащихся — он-то цели своей жизни так до сих пор и не нашел — как из коридора донеслись тяжелые шаги и лязг металла. Максим тихо подошел к занавеске и заглянул в щель. В типографию ворвалась женщина, за ней — двое солдат с винтовками. Латыши, самые лояльные большевикам бойцы в городе.
— Товарищи, срочное задание от Исполкома! — голос женщины был высоким и звонким, в нем сквозило напряжение. — Что бы вы сейчас ни набирали, немедленно это отложите!
— При всем уважении, никак не возможно, сударыня, — басовито ответил метранпаж, он же старший по смене. — «Архангельск» должен поступить в печать в срок, мы и так уже отстаем от графика на…
— Дело безотлагательное! — перебила женщина. — Подождет ваша газета! В городе контрреволюционный мятеж! Нужно срочно обратиться к населению! Приказ Исполкома!
Рабочие хмуро смотрели на полузаполненные гранки. Если сейчас прервать эту работу и начать новую, весь дневной труд, считай, пойдет насмарку.
— Премиальные в тройном размере! — нашлась женщина.
Максим никогда ее прежде не видел, но понял, кто она. В Исполкоме служила всего одна женщина, левая эсерка Мария Донова — Миха по-свойски звал ее Марусей, но, скорее всего, только за глаза. Максим ожидал, что комиссарша окажется разбитной бабенкой в кожанке и с прилипшей к губе папиросой, из тех, что путаются с матросней. Но это была девушка в наглухо закрытом черном платье и волосами, собранными в тугой узел на затылке.
Метранпаж переглянулся с наборщиками.
— Ну, раз в тройном… давайте текст.
— Нет текста! С голоса моего набирайте.
Метранпаж возмущенно всплеснул руками:
— Никак не возможно! Работа только по машинописному тексту!
— Возможно! — отрезала Донова. — Необходимо, а следовательно, возможно. Все по местам! Диктую.
Латыши синхронно, словно по команде, взяли винтовки наизготовку. Ладони Максима вспотели, рука сама схватилась за наган. Он знал, что оружие есть не только у него — времена неспокойные, многие носят револьвер или пистолет, благо закон не запрещает.
Наборщики нехотя, словно по принуждению, вернули на места уже использованные для газетной полосы литеры и приготовились набирать новые строки.
Донова пару секунд кусала губы, сосредоточенно глядя в потолок, потом ровным голосом, без интонаций, принялась выдавать текст:
— Товарищи, восклицательный знак. Белогвардейцы подняли мятеж запятая чтобы впустить в Архангельск иноземных захватчиков точка. Они заблокируют железную дорогу и отрежут нас от поставок хлеба точка. Все на защиту родной земли и власти Советов восклицательный знак. Пункты сбора добровольцев…
— Не так быстро! — возопил метранпаж. — Ничего в нашем деле не понимаете, а туда же, лезете приказывать! Текст по строкам сперва набирается. Сейчас по слуху разбивать буду. Повторите медленно…
Максим, до сих пор никем не замеченный за занавеской, сжал рукоять нагана. Эта женщина говорила по-настоящему опасные вещи. Если бы она ограничилась трескучими большевистскими лозунгами, это ни на кого бы не подействовало. Но она била по больному. За хлеб, даже за обещание хлеба архангельцы станут драться насмерть, и многие ли сразу разберутся, что никакого продовольствия по железной дороге большевики не подвозили и не собираются…
