Самозванцы. Дилогия (СИ) - Шидловский Дмитрий (онлайн книга без .TXT) 📗
Теперь они вернулись в квартиру Басова. Швейцар уже весьма доброжелательно посмотрел на одетого «в полном соответствии с приличиями» мальчика. Когда они вошли в столовую, Крапивин сидел за обеденным столом и как‑то рассеянно смотрел в поставленную перед ним пустую тарелку. Басов кочергой с витой ручкой ворочал горящие поленья в камине.
– Прислуга вернулась, – сообщил он. – Я попросил обед приготовить на четверых. Сейчас будет.
– Хорошо, – кивнул Чигирев, усаживаясь за стол.
Через пару минут миловидная горничная внесла в столовую супницу, из которой распространялся аппетитный запах. Чернина с клецками,[27] безошибочно определил изголодавшийся Янек, втянув носом воз‑дух.
– Угощайтесь, панове. Приятного вам аппетита, – сказала горничная по‑польски и удалилась.
– А прислуга у вас польская, дядя Игорь, – заметил Янек.
– Но мы же в Польше, – спокойно ответил Басов, принимаясь за суп.
– Но ведь вы русский, – не унимался Янек.
– Я человек, который живет, не вступая в противоречия с окружающей его действительностью, – уклончиво ответил Басов.
Несколько минут они молча ели. Янек украдкой разглядывал новых знакомых и сравнивал их про себя. Отец и Алексеев показались ему людьми умными, но немного занудными. Оба превыше всего ценили интеллект, оба видели цель своей жизни в реализации своих научных идей. Правда, если Алексеев был всецело погружен в себя и свои мысли, то Чигирев рьяно пытался обратить окружающих в свою веру, убедить в своей правоте. Да и сфера их интересов принципиально разнилась. Чигирева интересовали люди, их быт и образ жизни. Алексеева же интересовал только его аппарат и все явления, с ним связанные. Но при этом он оставался совершенно равнодушен ко всем историческим эпохам, да и самим возможностям передвигаться во времени ради переустройства мира.
Впрочем, надо признать, что наибольшее впечатление на мальчика произвел Крапивин. Рядом с ним казалось, что стоишь перед мощным утесом, вросшим в землю, на века застывшим в своем суровом величии. Без сомнения, это был сильный человек, возможно, даже не менее сильный, чем дядя Войтек. Впрочем, пан Басовский сильно отличался от Крапивина. Хотя он и был сильным бойцом, но казался Янеку океаном, все время менявшимся по какой‑то понятной только ему логике. То он был спокоен и ласков, то становился вдруг бурным, беспощадным и всесокрушающим, то неудержимо стремился куда‑то, то неожиданно застывал в неколебимом покое. Басовский был непредсказуем, а Крапивин несокрушим – вот что, пожалуй, можно было сказать, сравнивая этих двух людей.
Молчание затягивалось, и Янек заговорил первым.
– И что теперь будем делать? – обвел он глазами присутствующих.
Мужчины переглянулись. В комнате повисла напряженная тишина.
– Ты задал самый сложный вопрос, – сказал наконец Крапивин.
– Почему? – искренне удивился Янек.
– Мы обсуждали его два дня до твоего прихода и так не пришли к общему мнению, – ответил Чигирев.
– В чем же проблема? – спросил Янек.
– А почему ты задал этот вопрос? – вступил в разговор Басов.
– Так, – передернул плечами Янек. – Такие возможности открываются.
– Чем больше возможности, тем выше плата за их реализацию, – усмехнулся Басов. – Да и возможности каждый из нас по‑своему оценивает. Вот ты какие увидел?
– Можно походить по разным эпохам, посмотреть, как там люди жили, – растягивая слова, проговорил Янек.
– Неплохое занятие на год‑два, – одобрил Басов. – Пока не поймешь, что суть везде одинаковая, а меняется только форма. Дальше что?
– Может, и одна. – Янек с сомнением покачал головой. – Хотя, наверное, интересно посмотреть, как там в разные века жили.
– Хорошо, допустим, ты посмотрел, – настаивал Басов. – Все эпохи обошел. Как ты понимаешь, времени тебе на это хватит. Дальше что?
Янек ненадолго задумался а потом встрепенулся:
– Вы ведь говорили, что во всех мирах история развивается так же, как и в нашем мире?
– Насколько мы можем судить об этом, – заметил Чигирев.
– И насколько еще не вмешались в этот процесс, – добавил Басов.
– Вот и надо вмешаться, – решительно заявил Янек.
– И что бы ты хотел изменить? – с интересом спросил Крапивин.
– Все! – запальчиво заявил мальчик.
– А поконкретнее? – попросил Басов.
– Матерь Божья, да все! – взмахнул руками Янек. – Чтобы коммунизма этого проклятого не было. Чтобы Вторая мировая война не начиналась. Чтобы раздел Польши предотвратить…
– Подскажи еще, как это сделать, – прервал излияния юноши Басов. – Ведь это ты считаешь, что знаешь будущее. Для тех, с кем ты будешь говорить в других эпохах, это будет лишь одна из точек зрения. При том она будет очень раздражать их, если не совпадет с их собственными воззрениями.
– Так ведь не обязательно переубеждать, – предположил Янек. – Пристрелить того же Ленина в семнадцатом – и не будет никакого СССР.
– Это только кажется, что, если бы в сражении при Ватерлоо маршал Груши пошел по другой дороге, вся мировая история поменялась бы на двести лет вперед, – возразил Басов. – Глобальные изменения связаны с состоянием самого общества. Если какая‑то страна оккупирована или распалась, значит, она прогнила. Если бы это был здоровый организм, то территория, потерянная дураком‑генералом, была бы вскоре отвоевана. Если бы народ ценил свою дер‑лову, он бы не дал продажным политикам разорвать ее на части. Мерами, о которых ты говоришь, можно изменить форму, но суть остается неизменной. Народ, который хочет завоевывать и покорять, всегда найдет способ развязать войну. А произойдет это под коммунистическими, имперскими или религиозными лозунгами – не суть важно.
– Так что же, ничего нельзя сделать? – упавшим голосом спросил Янек.
– Почему же, можно, – ответил Басов. – Только для кардинального изменения истории нужны глобальные преобразования, которые изменят менталитет народа. Чтобы предотвратить русскую смуту, менять надо как минимум политику Ивана Грозного еще до начала Ливонской войны. Ты хочешь не допустить раздела Польши? Но Россия, Пруссия и Австрия воспользовались тогда гражданской войной в Речи Посполитой. А чтобы предотвратить ее, еще в семнадцатом веке надо было строить централизованное государство и не допускать всевластия магнатов. Реформировать страну надо было как минимум при Яне Собесском. Вот так‑то, малыш. Непростое это дело – менять историю. И неблагодарное. Поколение, совершившее великий перелом, никогда не видит подлинных результатов своего труда. Так уж повелось, что проявляются они только при жизни следующих поколений.
В комнате повисла гнетущая тишина. Бесшумно открылась дверь, и в столовую вошла горничная. Она поставила перед собравшимися тарелки с аккуратно разложенным на них бигусом,[28] забрала супницу и пустую посуду и так же тихо вышла.
– А знаешь, Игорь, я не соглашусь с тобой, – ска‑зал Чигирев, когда дверь за горничной закрылась. – С одной стороны, ты, конечно, прав. Но с другой, говоря о том, как добиться заданного результата, мы опять придем к необходимости конкретных действий. Надо предотвратить убийство какого‑то политика или способствовать свержению другого. Надо содействовать назначению одного генерала и отставке другого. Ведь не только сознание нации влияет на события, но и происходящие с народом коллизии влияют на его менталитет. И что греха таить, все мы дети своего времени. Мы живем представлениями и надеждами, бытовавшими в ту эпоху, которую мы считаем своей. На самом деле нас не очень волнует, как жили наши предки, нас волнует, как живем мы в своем времени. Обрати внимание, как Ваня выбрал цепочку событий, которые предложил изменить. Ведь он себя вполне ощущает поляком, живущим в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. Больше всего ему не нравится в Польше социализм, Ему претят власть коммунистов и экономические неурядицы. Вот он и предложил предотвратить появление коммунизма. Полякам коммунизм был принесен извне, в ходе Второй мировой войны. Он предложил предотвратить и ее. И наконец, Ваня прекрасно знает, что слабость Польши перед началом Второй мировой во многом связана с тем, что это было очень молодое государство. До восемнадцатого года оно было разделено между тремя великими державами, «Вот если бы не было раздела Польши в конце восемнадцатого века, может быть, она и в тысяча девятьсот тридцать девятом отстояла бы свою независимость», – думает он. И предлагает предотвратить раздел. Правильно я говорю, Ваня?
