Якудза - Силлов Дмитрий Олегович "sillov" (читать книги полностью .TXT) 📗
Ответ катаны пришел немедленно:
– Учитель и ученик – это больше чем братья. Однако сейчас один мечтает уничтожить другого. К тому же ты знаешь, что мне всегда было приятно убить красноволосого! [126] При всех их недостатках у них очень сладкая кровь.
Виктор видел беседу мечей, видел разговор оядзи и его ученика. А еще он видел намерение обоих.
Граберт действительно собирался убить своего учителя.
А учитель не собирался защищаться.
Он сидел, закрыв глаза, и по его ауре было ясно видно – хозяин тела Виктора все глубже погружался в состояние медитативного транса. Его глаза были закрыты, кисти рук расслабленно лежали на коленях. И если бы сейчас Граберт решил нанести удар, никто и ничто не помешало бы ему это сделать.
Виктору стало жаль своего тела – все-таки как-никак свое, родное, привычное, пусть сейчас ему уже не принадлежащее. Вот сейчас достанет фашистский фюрер из ножен черный вакидзаси, рубанет разок – и все. И одна дорога Виктору Алексеевичу – за ворота призрачной и страшной страны Токоё. Потому как в царствие небесное, наверно, якудз не берут, даже изначально православных.
Но Граберт почему-то медлил.
Наверно, потому, что за его спиной родился еле слышный звук, от которого замерли все, находящиеся на арене.
При этом Виктор ясно видел, что звук этот исходит из низа груди оядзи. Не изо рта, а именно из груди. Именно там был эпицентр тугой спирали, похожей на копье, острие которого медленно разрезало пространство. Так нож ночного убийцы-синоби осторожно вспарывает цветной полог, отделяющий его от намеченной жертвы. В черном разрезе, возникшем прямо в воздухе, шевелились полупрозрачные, еще плохо различимые сущности, ужасные своей непохожестью на что-либо привычное для человеческого глаза.
С каждой секундой разрез расширялся. Вот уже изнутри него показались чьи-то неестественно длинные суставчатые пальцы и, ухватившись за края мироздания, стали помогать работе энергетического копья.
Виктор уже однажды видел подобное. В своем видении. Когда тот, кто сейчас управлял его телом, также приоткрыл сёдзи [127], разделяющую миры, и вызвал из страны мертвых моно-но кэ – мертвецов, заставивших три тысячи китайских воинов покончить жизнь самоубийством в декабре тысяча девятьсот тридцать седьмого года. А еще Виктор помнил, каких усилий стоило оядзи вернуть привидения обратно и захлопнуть дверь между мирами.
Но сейчас оядзи вызывал далеко не моно-но кэ. В стране Токоё имелись гораздо более ужасные чудовища. А личной силы для того, чтобы задвинуть сёдзи обратно, у оядзи уже не было.
«Невероятно… Он решил уничтожить Новую Швабию и населить ледовый материк чудовищами! Но кто даст гарантию, что выходцы из преисподней уничтожат только базу фашистов и после не распространятся по всему миру?!»
Сознание Виктора заметалось в поисках выхода. Но какой может быть выход, когда тебя выперли из собственного тела, оставив лишь осознание самого себя и способность мыслить?
«А может, это не так уж и мало?.. Помнится, как-то сихан говорил, что в древности синоби стихии Пустоты могли входить в контакт с самым страшным божеством ниндзюцу. И хотя до стихии Пустоты мне сейчас как до Токио…»
Слова магической формулы вспомнились сами собой, словно кто-то или что-то насильно впечатало их в матрицу его сущности.
«Намаку саманда бадзаранан… сэндан макаросяна… соватая унтарата камман…»
Складывать пальцы в положение печати «хэй» было нечем. Мандары, схематичного изображения вселенной, необходимого для медитации подобного рода, также не имелось. В общем, не было практически ничего, кроме слов. Которых и произнести-то было нечем.
Но иногда и беззвучно произнесенных слов бывает достаточно…
Воздух за спиной оядзи внезапно подернулся рябью, словно в прозрачную воду озера кто-то бросил увесистый камень. А потом в нем родился огненный шар, из которого на песок арены шагнуло подобие человека, гораздо более ужасное, чем даже лишенный кожи фюрер Новой Швабии.
Не нужно было гадать, кто это. Виктор не раз видел изображение этого бога в додзё [128] сихана.
Фудо Мёо…
Защитник мира людей от демонов, обладающий непоколебимым умом и несокрушимым телом.
Бог был ужасен. Его лицо искажала жуткая гримаса ярости. Из оскаленного рта выглядывали звериные клыки. Когтистая лапа сжимала обоюдоострый меч. В другой лапе бога была зажата веревка с петлей на конце, сплетенная из языков холодного белого пламени.
– Ты снова решил сломать границу между миром живых и миром мертвых, Дух провинции Оми? – прорычал Фудо Мёо.
– А ты снова разгадал мое намерение и пришел помешать мне? – невозмутимо спросил оядзи.
– Неужели ты думаешь, что в этом мире настолько нарушено Равновесие?
Виктору показалось, что голос бога прозвучал несколько неуверенно. А еще он заметил, что Граберт, поднявший с песка меч и уже начавший вынимать его из ножен, остановился на середине движения. Похоже, время остановилось, и беседу Фудо Мёо с оядзи слышал только он.
– Я думаю, что еще немного – и эта база разрастется по планете как раковая опухоль, – произнес оядзи. – Людям земли сейчас нечего противопоставить немецким технологиям. В случае победы Четвертого Рейха Закон Будды перестанет существовать для этого мира. И тогда будет поздно что-то менять.
Фудо Мёо покачал клыкастой головой.
– Иногда ты слишком торопишься принимать решения, мастер. Ты так и не постиг гармонии Пустоты.
Оядзи опустил голову и едва заметно усмехнулся.
– Что ж, возможно, ты прав. В таком случае путь бодхисатвы [129] не для меня. Да и вряд ли когда убийца-синоби сможет стать бодхисатвой.
– Для истинного воина нет ничего невозможного, – сказал Фудо Мёо.
Он шагнул вперед, прошел мимо фюрера, застывшего на середине движения, и остановился возле прорехи в мироздании, откуда пыталось протиснуться наружу нечто, утыканное рогами вперемежку с шишковатыми наростами.
Клыкастый бог ударил по самому большому рогу навершием рукояти огненного меча, отчего рог надломился у самого основания. Выходец из страны Токоё взвыл дурным голосом, подхватил суставчатыми пальцами обломок рога и подался назад.
Фудо Мёо сноровисто запахнул края разрыва и в мгновение ока заштопал дыру при помощи огненного меча и веревки, которую он держал в руке. При этом – странное дело – когда он закончил свою работу, пылающая ледяным пламенем веревка снова была зажата в его кулаке, не потеряв ни единого бу [130] от прежней длины.
Швы еще некоторое время горели белыми языками пламени, но менее чем через минуту пространство было таким же, как и прежде, словно и не лезло из него только что не пойми что.
Фудо Мёо подошел к оядзи.
– Пойдем со мной, – сказал он. – Но прежде взгляни и убедись, что человеку незачем пытаться изменить Закон Будды.
Медленно, очень медленно мир снова пришел в движение, словно остановившаяся на какое-то время и вновь набирающая разгон электричка.
Фюрер Четвертого Рейха, словно специально давая зрителям рассмотреть красоту отточенного движения, почти завершил извлечение клинка из ножен, конечной фазой которого должно было стать отсечение головы учителя. Которая, согласно канонам совершенного удара, должна была не покатиться по земле, а, свесившись на грудь, повиснуть на лоскутке кожи в последнем поклоне благодарности тому, кто освободил ками от оков бренного тела.
Между сверкающим клинком и шеей оядзи оставалось меньше ладони… когда раздался еле слышный хлопок – и тело Граберта, так и не завершив идеального удара мечом, резко подалось назад.
Фюрер Четвертого Рейха, пролетев пару метров, грянулся спиной на песок и застыл, глядя полными изумления глазами на вершину сферы, накрывающей арену словно громадная треснувшая чаша.
