Сельва умеет ждать - Вершинин Лев Рэмович (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
– Хой!
Теперь можно рассаживаться.
Никакой суеты. Каждый знает свое место. Кто чаще других бойцов повергает противника и лучше иных стрелков поражает мишень, тот удостоен сидеть ближе к Пришедшему-со-Звездой.
Место прочих – на дальнем конце.
Лица мужчин серьезны.
Совместная трапеза – обряд, завещанный первопредками.
В мирные дни каждый ггани вправе есть то, чем потчует его хозяйка очага. Удачливый охотник услаждает себя жарким мясом, умелый рыболов – нежной печенью чукки, а в хижине бортника всегда найдется для гостя душистый мед.
Всего понемножку, на радость нёбу и на пользу телу. А первым делом, конечно, рис, который всему голова. Есть рис – будет и песня, так говорят в народе.
В дни красной стрелы пища воина – тертые корни жиньши, всем поровну, от вождя до последнего двали.
На разбухшие в кипятке опилки похожа безвкусная бурая кашица, неприятно вяжущая гортань. Но каждый, кто ест ее день за днем, не знает усталости и может обходиться без пищи треть луны кряду, нисколько не теряя сил. Чудесный корень, дар Тха-Онгуа народу дгаа, обостряет взор и утончает слух, помогает руке удвоить твердость, а ноге учетверить легкость.
Но всему есть цена.
Вскипает кровь едока жиньши, твердеют ятра и подобно стреле вздымается могучий иолд. Огневица желания неотступно терзает плоть, если же на рассвете и смыкаются веки, то пляшут перед спящим, призывно изгибаясь, крутобедрые, трясущие выменем; соски их подобны ягоде ам, а пряный запах манит и влечет…
И так изо дня в день.
Ой-ё!
Даже дряхлые мвамби, наевшись каши жиньши, мечутся на подстилках в холодном поту…
Каково ж молодым?!
Дгеббузи, величайшее из табу, наложено Предком-Ветром на близость с женщинами своего поселка в дни красной стрелы. Нарушить запрет означает оскорбить Высь и отдать победу врагам. Дана, правда, и малая поблажка: кто вконец изнемог, вправе облегчиться в селении врага. Но стерегись, нетерпеливый двали! На время успокоится буйная плоть, но и сила магических знаков, нанесенных на кожу дгаангой, истает наполовину, приоткрыв острому ттаю путь к печени твоей, а тяжкому къяхху – тропу к твоему сердцу…
Ой-ё!
Как же быть, если совсем невтерпеж?!
Есть и на такой случай хитрость, заповеданная пращурами!
В просторных загонах на окраинах селений дгаа пасутся особые козы – белоснежные, с шерстью мягкой, как пух, и запретное их по милости Незримых ничем не отличимо от того запретного, что скрыто меж ног женщины. В дни мира свежей травкой и ключевой водою ублажают двали ласковых козочек, приучая к себе, а в суровые ночи войны, войдя в загон, без боязни предаются любви…
Но где они, дозволенные и желанные?
Ой-е-йо-оо…
Остались в пылающем Дгахойемаро!
Вот почему, оказавшись ненароком близ круглого дома, нет-нет, да дрогнет ноздрями молодой воин, и хоть сам пройдет, храня гримасу невозмутимого достоинства, но бестолковый иолд сам собою отклонится в сторону невысокого входа…
Восстань ныне кто-то из первопредков, дабы силой своей поддержать потомство свое, он, несомненно, удивился бы: почему рядом с нгуаби, предводителем воинов, не видно Верховного Вождя? А затем умер бы вновь, узнав, что Вождь – женщина.
Со времен Сотворения не бывало такого.
Но непобедимый Дъямбъ'я г'ге Нхузи кроил законы Тверди без оглядки на Высь…
Исступленно мечтавший о наследнике-сыне, он, почуяв дуновение смертного вихря, велел старейшинам и жрецам присягнуть разбухшему животу младшей жены, и воли его хватило на то, чтобы остающиеся жить подчинились уже почти неживому, рисом и кровью присягнув на верность еще не рожденному Вождю.
Немыслимо преступить такую клятву.
И когда повитуха, обмыв, вынесла к собравшимся на площади тоненько попискивающий сверток, благородные люди дгаа пали ниц, признавая власть Гдламини т'та Тьянги Нзинга М'Панди Н'гулла йа-йа Дъямбъ'я г'ге Нхузи…
Девочки Гдлами.
И – ничего не случилось!
Не дрогнула Твердь, не рассекли Высь слепящие къяххи; печень жертвенного оола сулила благоденствие, гром барабана был звучен и раскатист, а дым высокого праздничного костра вознесся над сельвой прямее копья.
Смышленые поняли: воистину, слово Дъямбъ'я г'ге Нхузи, посмертно прозванного сородичами Мппенгу вва'Ттанга Ддсели, Тот-Который-Принес-Покой, весомо звучит у престола Тха-Онгуа!
Прочим смысл знамений разъяснили мудрые мвамби.
Уж кто-кто, а они, хранящие память, знали: стоит оборвать нить поколений, и тотчас, подобно бусинам, рассыплются по сельве поселки дгаа. Не звонким ливнем, а душной кровью умоется тогда Твердь, ибо скажет брат брату: «Это – мое, и то – мое, и опушка за рекою – тоже моя», и ттаи воинов дгаа скрестятся с къяххами иных воинов дгаа, доказывая право самозванцев на синие тао-мвами – серьги власти. Вот почему лишь первенцу прямого потомка Красного Ветра по старшей линии дозволено быть Вождем…
А если первенец – девочка?
Ну что ж, неисповедимы пути Незримых, и потом: разве не трясет млекообильным выменем Ясноглазая Вва-Дьюнга?.. Разве не расчесывает черепаховым гребнем длинные кудри Мстительница Тальяско?.. Разве есть иолд у Безликой Ваарг-Таанги?
И прекратились расспросы.
И стало по сему.
И было долго.
Опытнейшие из стариков обучали дочь Дъямбъ'я г'ге Нхузи нелегкой науке обустраивать жизнь селения, и она стала истинным мвами, устроителем повседневности.
Славнейшие из говорителей наставляли наследницу Того-Кто-Принес-Покой в искусстве разбирать тяжбы, и Гдламини выросла подлинным кфали, примирителем спорящих.
Большего и не нужно в дни мира.
Когда война, все иначе.
Долг мужчин – сражаться и побеждать.
Удел женщин – ждать мужей и беречь детвору.
В тайные укрытия, под защиту дремучих болот увела Великая Мать Мэйли длинноволосых, сумевших спастись в страшную ночь, когда пал священный Дгахойемаро…
Всех.
Кроме Гдламини.
Вождь – Удача народа дгаа, и место Вождя – среди воинов.
А потому без зависти смотрят воины вслед своему нгуаби, когда, завершив трапезу, направляется он к женской обители…
Лишь один двали из новобранцев, тощенький и прыщавый, судорожно сглатывает слюну, но тотчас жалобно взвизгивает. Треххвостый бич всевидящего Убийцы Леопардов, стремительно взмыв, опоясывает щенка кровавыми полосами.
– Тти'Тъямба! – рычит сержант.
Сосунок съеживается.
Он больше не будет. Он не хотел кощунствовать.
Он знает: это не муж, гонимый вожделением, идет к жене своей, но военачальник к Вождю…
Что, кстати, вовсе не радует Гдламини.
Всего лишь час отведен им на совместную молитву.
Как только удлинятся тени, за кожаным пологом осторожно закашляет Мкиету, напоминая, что время истекло…
…а она, между прочим, живая, она еще не старуха, и ей смертельно остхаонгуело сидеть в полутьме!
И Дмитрий, заранее готовый ко многому, побледнел.
Никто не устоит против целого стада, но и тот, кто против целого стада устоит, оробеет перед озверевшей женщиной…
– Кто я? – Черное пламя кипело и ярилось в прекрасных темных очах. – Молчишь? Как всегда? А ты не молчи! Ты ответь, только честно: кто я теперь?
– Гдлами…
– Молчи! Что ты можешь сказать? Я уже девятнадцать весен Гдлами, а кто я теперь? – Оскал ровных белоснежных зубов напоминал сейчас улыбку атакующего клыкача. – Отвечай! Нет! Я сама скажу… – Вороная грива всколыхнулась. – Я идол! Почему вы еще не мажете мне губы кровью?!
– Гдлами…
– Умолкни, шьякки! Дай тебе волю, ты с радостью начнешь мазать мне губы всем, чем придется! А я не идол…
– Не идол, – покорно сказал Дмитрий.
– Да-а? – почти проворковала Гдламини. – Не идол? А кто? Если я женщина дгаа, почему я торчу здесь, в лагере? Если я Вождь, почему меня не пускают к воинам? Если я твоя жена, почему я не сплю с мужем?
– Спишь, – уточнил Дмитрий.
И лучше выдумать не мог.
