Подрывник - Корчевский Юрий Григорьевич (книга бесплатный формат TXT) 📗
— О, харчи! Это хорошо.
Полицай подобрал Сашин автомат, повесил его ремнём себе на плечо и начал вдевать руки в лямки ранца. Вот удобный момент!
Саша повернулся левым боком к полицаю, сунул руку в карман брюк и вытащил браунинг. Предохранитель у него был автоматический, на задней стенке рукоятки. Сжал рукоятку в кулаке — и предохранитель снят.
Он резко повернулся к полицаю и выстрелил — раз, другой, третий… Пистолетик был слабенький, а мужик крепкий — не надеялся Саша его свалить с одного выстрела.
Он попал все три раза. Мужик поглядел на Сашу удивлённо, покачнулся, попытался неуверенно поднять винтовку. Саша выстрелил ещё раз — в голову. Пуля угодила в лоб, и только тогда полицай тяжело осел на колени и завалился лицом вниз. М-да, это не «ТТ» или «Парабеллум» — там бы и одного выстрела хватило. Слаб пистолетик, хлопушка, но жизнь Саше он спас.
А полицейский дурак! Проверил ранец, убедился, что оружия там нет, и отдал бы Саше нести, а сам только автомат подобрал бы. Куркуль, все трофеи сам нести решил, чтобы не пропало ничего. Вот и поплатился за жадность свою.
Саша беспокойно посмотрел по сторонам — не слышал ли кто выстрелы? Но пистолетик — не винтовка, звук выстрела слабый. А ведь он вначале и брать его не хотел. Саша сунул пистолетик в карман. Выручил он его один раз — может и в другой раз пригодиться.
Он спустился с насыпи, ухватил полицая за ноги и потащил за деревья. Нечего ему тут, на самом виду валяться. Потом вернулся, подобрал винтовку полицая и тоже бросил её в посадке. Снял с полицая автомат, повесил себе на шею и уже повернулся было уходить, как взгляд его упал на повязку полицая. Надо снять её и нацепить себе на рукав — какое-никакое, а прикрытие будет. Только бы от своих пулю не заработать.
Саша стянул с руки убитого повязку, натянул себе на предплечье, поправил. Затем обыскал карманы его пиджака. Нашлась бумага. Текст, отпечатанный на машинке, гласил, что Левадный Мыкола Павлович является шуцманом 14-го участка. Надо запомнить, чтобы не проколоться.
Сложив бумажку вчетверо, Саша сунул её в нагрудный карман. Фотографии на бумаге нет, может помочь при случае. Он подобрал ранец, надел его и двинулся к станции, но, не доходя немного, углубился в посадку. Надо поесть немного — лучше тяжесть в животе носить, чем на спине.
Открыв ножом банку, Саша понюхал её содержимое. Пахло вкусно, но понять, что внутри, по этикетке было невозможно. Оказалось — бобы с мясом.
Саша с аппетитом поел. Хлебушка бы ещё сюда! Тут он вспомнил про фляжку в кармане. Открутил крышку, понюхал. Не шнапс — это точно, пахнет качественным спиртным.
Саша приложился к горлышку и сделал пару глотков. Да это же коньяк, причём из дорогих, выдержанных! На языке осталось тонкое послевкусие. Саша сделал ещё пару глотков. Неплохо! Он убрал фляжку в карман. Потом снял свои пропотевшие сапоги, носки, протёртые на пятках до дыр, закинул их подальше и с удовольствием надел трофейные. О, другое дело! Помыться бы ещё и побриться. Но побриться — в первую очередь.
Полицаи набирались из местных, те на службу бритые ходили, и в начищенных сапогах. Немцы во всём требовали порядка. Поэтому недельная щетина подозрение вызовет.
Бритвенный прибор и мыльце в ранце были — вода нужна. Но ни речки рядом, ни ручейка. Подосадовал Саша и решил идти на станцию так, небритым. Закинул ранец за спину и бодрым шагом, по тропинке вдоль железной дороги направился к станции. Чего ему скрываться? Он шуцман, представитель властей, пусть его боятся и ненавидят.
У входной стрелки стоял немецкий часовой. Он покосился на Сашу, но ничего не сказал, и остановить не попытался — повязка на рукаве сыграла свою роль.
Только миновав часового, Саша понял, что он напряжён, нервы, как струны натянуты, а во рту сухо. «Что-то ты, Саня, волнуешься! Как будто немцев не видел», — укорил он себя. Потом понял — ему не немцев бояться на этой станции надо, а полицаев. При станции — небольшое село, жители друг друга в лицо знают — так же, как и полицаев. Да и в полицейском участке их не может быть много. Потому надо ему отсюда уносить ноги, и как можно быстрее.
Но он не успел. На небольшую площадь перед станционным зданием, которое и вокзалом назвать язык бы не повернулся из-за его малых размеров, выкатился мотоцикл с коляской. Из коляски выбрался молодой — лет двадцати пяти — немец в запылённом мундире. Увидев Сашу, он махнул ему рукой, подзывая:
— Ком!
Саша подбежал и вытянулся по стойке «смирно».
— Шуцман?
— Яволь, герр офицер!
— Аусвайс!
Саша достал из кармана бумагу и протянул офицеру. Он попытался прочитать, однако текст был на русском языке — откуда в полицейской управе возьмутся люди, знающие немецкий язык, или пишущая машинка с немецким шрифтом? Но немец смог прочитать знакомое слово «шуцман» и увидел печать. Он вернул Саше бумагу и направился к мотоциклу.
— Ком!
Саша пошёл за ним.
Немец уселся в коляску и показал Саше на заднее сиденье.
Делать нечего, назвался груздем — полезай в кузов. Саша уселся за водителем. Мотоцикл тронулся.
«Чёрт, вот ведь вляпался! Куда меня везут? Может, пока не поздно, достать пистолетик да в голову стрельнуть обоим?» — мысли в голове у Саши метались самые разные.
Но он решил подождать. Всё-таки по селу едут, выстрелит он — и погоню за ним быстро организуют.
Они выехали на окраину села. На земле сидели наши пленные красноармейцы — человек пятьдесят, а может быть, и поболее. Около них стоял долговязый рыжий молодой немец в очках, на его плече висел карабин. Явно из тыловых, скорее всего — из нестроевых.
Мотоциклист подкатил к нему. Офицер лихо выскочил из коляски. Слез с сиденья и Саша.
Офицер что-то быстро залопотал солдату, а может, судя по нашивкам на рукаве — и ефрейтору. Потом повернулся к Саше.
— Конвой, марширен! Ферштеен зи?
— Яволь, герр офицер!
Офицер кивнул, довольный тем, что полицай его понял, и крикнул:
— Ауфштейн!
Пленные начали медленно подниматься. Кто в гимнастёрке, кто в одной нательной рубахе, единицы в сапогах, большинство — в ботинках с обмотками; кто-то и вовсе босиком. Лица обросли щетиной — недельной, а то и поболее — давности. Глаза потухшие, апатичные.
Саша понял, что пленных поведут в какой-то сборный лагерь, а его немец привлёк для сопровождения, для конвоя. Всё-таки одного немецкого солдата для полусотни пленных было мало.
— Строиться в колонну по четыре! — крикнул Саша, демонстрируя перед офицером усердие в службе. Офицер кивнул довольно.
Солдат вышел вперёд колонны, Саша пристроился сзади. Солдат молчал, видимо, не зная русского языка. Саша крикнул:
— Колонна, вперёд — марш!
Пленные нестройно зашагали. Офицер постоял несколько минут, потом запрыгнул в коляску, и мотоцикл запылил по дороге. Куда они идут и сколько до лагеря, Саша не знал. Скорее всего, к вечеру дойдут.
На него обернулся красноармеец из последней шеренги:
— У, сука! Немцам продался!
— Шагай!
— Наши придут — повесят тебя на дереве, как собаку!
Пленный зло сверкал глазами.
— Ещё раз рот откроешь — пристрелю! — пообещал Саша.
Боец был без гимнастёрки и обут в сапоги. Саша сообразил — наверное, офицер. Гимнастёрку сбросил, чтобы немцы по петлицам звание его не определили. А может, и политрук. У них на рукаве гимнастёрки красные суконные звёзды были нашиты. Немцы их в плен не брали — расстреливали на месте, как евреев и цыган.
Остальные пленные брели молча, берегли силы. А скорее всего, смирились со своей участью. Да и куда бежать? Они в немецком тылу, для них война с её ужасами уже закончилась.
Но так думали не все.
Тот пленный, который грозился Саше, периодически оборачивался и крутил головой по сторонам. Он явно хотел дать дёру и ждал удобного случая.
Саша приотстал от колонны метров на пять-семь. Чего доброго пленный неожиданно кинется на него да камешком по башке угостит. Быть искалеченным или убитым своим же красноармейцем, пусть и пленным, не хотелось.
