Без права на подвиг (СИ) - Респов Андрей (читать книги полные .txt, .fb2) 📗

Эшелон медленно вполз на железнодорожный мост через реку, затем стал постепенно набирать ход. Всё быстрее и быстрее уносились назад, на восток дома, улицы, а затем и пригороды Перемышля с цветущими палисадниками и квадратами огородов.

На этот раз немцы загрузили в товарные вагоны столько народа, что трудно было уже не только повернуться, но даже вдохнуть полной грудью. Скорее всего, кроме нашего Отстойника на погрузку привели людей из ещё какого-то местного лагеря, но не исключено, что они с пришедшим ночью на второй путь поезда.

Я вспомнил, как едва наша колонна выползла на перрон, за дымящим паровозом стали видны три переполненных товарных вагона. При взгляде на новеньких было заметно, что почти все пленные находятся в значительно худшем состоянии, чем наша партия. Похоже, им не разрешили даже выйти из вагонов. Люди с этих трёх товарных платформ смотрели на нас угрюмо и с каким-то обречённым безразличием, многие находились без сознания, а, возможно, были давно мертвы. Только нахождение в плотной толпе не позволяло им упасть.

Я двигался в том крае колонны, что был ближе к вагонам. Уже приблизившись к краю платформы, я буквально окунулся в ауру безнадёги, в нос шибануло вонью фекалий, гнили и…смерти. Концентрация запахов была такова, что её можно было пощупать руками. Кожа некоторых пленных в прорехах обветшалой формы была покрыта струпьями и следами ран с засохшими потёками крови, грязные раны нехорошо чернели. Стоны, едва различимые проклятия, глубокие вздохи умирающих, лихорадочный бред и едва уловимый шёпот сливались в тревожащий шум, что ещё можно было назвать каким-то проявлением жизни людей, что ещё совсем недавно были бывшими бойцами Красной Армии, а теперь военнопленными.

— Господь вседержитель… — глухо прошептал Иван.

— Ой, лышенько… — чей-то горестный вздох отозвался эхом за моей спиной.

Понукаемая конвойными и охраной вокзала, наша колонна была довольно скоро разбита на группы, и масса военнопленных стала быстро заполнять свободные вагоны. В моей же голове после увиденного надолго засела мысль о том, что, похоже, нашему эшелону до сих пор ещё везло…

То ли по случайности, то ли так было подстроено, но, кроме Ивана, место рядом со мной занял «товарищ Матвей». Потоком пленных мы были втиснуты в ближайший угол товарного вагона. С дальнего края перрона, там, где ещё тянулся хвост нашей колонны, раздались возмущённые крики и даже парочка выстрелов. Затем всё резко прекратилось. Лишь яростный лай овчарок продолжался какое-то время, затихая вдали.

Утреннее солнце уже существенно припекало, и к началу движения все окружающие меня успели взмокнуть и периодически разевали рты в судорожных зевках, жмуря веки, пытаясь стряхнуть заливающий ресницы пот.

Свои стратегические запасы мне удалось завернуть в одну из трофейных гимнастёрок, соорудив импровизированный вещмешок, и устроить у себя в ногах, прижав к борту вагона. В колонне моя поклажа ни у кого не вызвала видимого интереса. Некоторые бойцы даже таскали с собой шинели в скатках или обрезанные с оторванными рукавами на манер куцых бушлатов. Были счастливчики с тощими сидорами за плечами, где хранили кое-какое имущество. Пленные с каждым днём всё больше напоминали какой-то сюрреалистический табор из беженцев, нищих и обезличенных жертв. Что было очень близко к истине.

Разместив свои запасы у себя под ногами, я, конечно, ограничил к ним доступ, что позволило, по крайней мере, не затоптать продукты при погрузке в вагон. Повезло и с угловым размещением в вагоне.

Движение эшелона и весело задувший встречный ветерок всеми бойцами были восприняты с невольным облегчением. Хоть какая-то свежесть.

У противоположного торца вагона над бортом было пристроено с помощью нескольких досок место для конвоира. Своеобразный деревянный насест. Немецкий солдат с карабином устроился, свесив ноги в заношенных сапогах в промежуток между вагонами. Он расстегнул куртку, щурясь на яркое солнце. Соломенные волосы его были мокры от пота, а бледную кожу лица и рук покрывали красные шелушащиеся пятна. Несмотря на жару, немец не спускал бдительно взгляда с голов пленных, то и дело крепко сжимая цевьё карабина.

Меня поначалу согревала злорадная мысль, что к концу дня таким макаром бравый германский вояка с закатанными рукавами заработает очень неприятные солнечные ожоги, потом я сообразил, что пленным от солнца достанется гораздо больше неприятностей. Тяжело было бессильно наблюдать вот так, совсем рядом, страдания сотен людей, когда сам чувствуешь себя довольно неплохо.

Частично утолённая в ночном приключении жажда мести давно была перекрыта новым растущим по часам счётом к фашистам. Оказалось, наиболее сложной в моей ситуации является необходимость сохранять хладнокровие и не срываться.

Терпеть и ждать своего часа. А жаль! Иметь великолепную возможность прекратить существование одного-двух десятков солдат противника в первую же ближайшую ночь и не сделать этого по рациональным соображениям — оказалось мучительным испытанием для анавра, уже почувствовавшего свою силу в этой реальности. Ничего, всему своё время.

Видимо, я всё же плохо контролировал выражение своего лица при разглядывании конвойного, так как Матвей, стоявший в шаге от меня, решил воспользоваться случаем и продолжить начатую в Отстойнике беседу. Похоже, так просто от меня «товарищ командир» не отстанет. И на что я ему сдался? Явно же взял курс на сотрудничество с врагом. Или он задался целью спасти заблудшую овцу и заняться агитацией и контрпропагандой?

Ню, ню. Флаг в руки! Всё равно, скучно ехать просто так. Эшелон едет, дай бог, со скоростью 50–60 км. в час, а то и меньше. По моим расчётам, до Дрездена или до лагеря такими темпами добираться максимум двое суток. Хотя, на территории Рейха вполне может быть и более благоприятная транспортная обстановка. Но мы же неприоритетный груз. Живая рабочая сила, априори предназначенная, чтобы сгнить во славу победы великой Германии. Соответственно, рассчитывать на курьерскую доставку не стоит.

— Чего нос повесил, боец Теличко?

— А чего радоваться, Матвей Фомич? Не к тёще на блины едем.

— Ну, плен, Петро, — это же не конец света? Есть и другие возможности бороться за победу над врагом.

Мы разговаривали вполголоса, так что слышать могли только стоящие рядом бойцы. Ветер, перестук вагонных колёс, гул голосов и звуков заглушали наш негромкий разговор для остальных. Я, кстати, сразу отметил, что лица ближайших бойцов мне как будто знакомы. Именно с ними Матвей находился рядом в Отстойнике, когда приглашал меня подсесть к нему. Да ещё Иван, притулившийся слева, также внимательно прислушивавшийся к нашей беседе, не забывал внимательно поглядывать по сторонам. Похоже, меня всё-таки решили «прощупать» поглубже. Что ж, это и в моих интересах тоже.

— Согласен, Матвей Фомич. И твой намёк про другие возможности я прекрасно понял, — я замолчал почти на целую минуту, пристально вглядываясь в лицо собеседника, находившееся менее чем в метре от меня.

Всё происходящее, видимо, имеет целью прощупывать меня на предмет свой чужой. Или это провокация? Стоит мне, что называется, проникнуться, открыться — и в лагере на фильтре меня примут под белы рученьки, а затем перенаправят в концлагерь. Паранойя какая-то. Не похоже.

Мда-а, или я начинаю страдать извращённой манией величия? Городить такой огород ради какого-то рядового красноармейца? При этом Матвей ведь и сам подставляется. Он явно полностью в курсе моих попыток подмазаться к недополицаям. И случаи с эпизодами добычи воды для пленных и выменянными у поляков продуктами заставляют проявлять ко мне совершенно другой интерес. Да и Иван ему наверняка кое-что обо мне порассказал.

Пожалуй, стоит рискнуть. Один я в лагере точно долго не протяну. Это не обсуждается. Слишком мало шансов. Полностью ложиться под Вайду и ему подобных? Да ну его на хрен! И не только потому, что противно. Их по-любому рано или поздно заключённые по одному выловят и грохнут. Статистика, что озвучивала мне Моисеевна, очень красноречива и однозначна в этом вопросе. Да и полицаи не тот уровень, чтобы мараться. Нет, мне нужно пролезть глубже, работать с немцами напрямую! Как говорится, поиметь — так королеву, а украсть — так миллион. Иначе овчинка выделки не стоит.