Дороги Младших Богов - Сердюк Андрей (электронные книги без регистрации .TXT) 📗
Но, блин…
А над бабульками измываться и за штуку девяностого года штуку ноль четвертого — это по закону? И унижать их при этом — по закону?
В задницу такие законы!
Я знаю, что социальная справедливость — химера. Не было ее никогда, нет и никогда не будет. И знаю, что всякие там революции — чушь несусветная. Знаю и никогда на это дело не подпишусь. Тем более сейчас, когда…
Но.
Но тем, кто мамок наших мамок на такое кидалово подсадил, стоило бы, пожалуй, горло перегрызть.
Зубами перегрызть. И бросить подыхать…
А потом, конечно, спасти.
Великим Деланием…
В домике у Железного Дорожника было тепло — в углу чадила буржуйка, сработанная из небольшой бочки. Из-под неприкрытой ее вьюшки сифонил и расползался по полу сизый угар.
Изнутри стало видно, что домик собран из старых шпал. Шпалы были настолько щербаты, что казалось, это именно у них по законам сталинского шариата расстреляли всех смертников ГУЛага.
Гошка сразу плюхнулся на топчан — был там такой, и даже с матрасом, — и стал расшнуровывать правый бот. Он уже несколько часов ныл, что, видимо, натер от этого новья мозоль. Решил проверить.
Я спросил у хозяина, куда стекло примостить. Дорожник махнул на металлический шкафчик, в котором висела грязная спецовка, и сказал:
— За него просунь. — И добавил: — Хорошо, что нынче со своим пришли.
— А зачем оно вам? — спросил я, увидев, что стекло в единственном окне было цело и даже нигде не треснуто.
— Не напасешьси на вас, — хмуро ответил Дорожник.
— Мы передохнем у вас пару часов, — спросил-предупредил Серега.
— Валяйте, — кивнул Дорожник. — Передохнуть, оно не борщ хозяйский лопать.
Он подошел к заваленному всякой всячиной столу и зачем-то сдвинул разом весь этот хлам на одну половину. Впрочем, сразу стало понятно зачем.
— Кому? — спросил он у Сереги.
— Ему, — показал Серега на изучающего свою пятку Гошку.
— А ну-ка подь сюда, — поманил американца Дорожник.
Гошка чертыхнулся, но поскакал на левой к столу. Дорожник вынул из кармана засаленную колоду, встал так, чтобы заслонить от нас с Серегой обзор, и метнул на свободное пространство стола три карты.
— Запомнил? — спросил он.
— Запомнил, — кивнул американец.
— Посмотри-ка еще раз, в каком порядке, — сказал Дорожник, потасовал колоду, дал Гошке сдвинуть и еще раз метнул на стол три верхние карты.
— Да запомнил я, запомнил, — пробурчал Гошка и поскакал назад к топчану. Досматривать мозоль. Спасение мира спасением мира, а мозоль мозолью.
— Осталось к Оракулу, — прикинул Серега вслух. Я спросил у Дорожника:
— Не знаете, он на самом деле оракул?
— А хрен его знает, — ответил он.
Потом помолчал. Еще помолчал. И вдруг, глядя в окно, в углу которого показался кусок луны, стал рассказывать:
— Не знаю, какой он там оракул, а одного оракула я знавал. Два-Слова-Блядь звали. Это еще до Полигона. Ага… На той станции, где я до того служил. Был там у нас главным инженером Кузьма Егорыч. Кузьма Егорыч Бубенец. Вот, доложу, воистину голова мужик был! Всё на станции только через одного его и крутилось. Начальники-то наши всяко-разно и года не задерживались, пришли-ушли. Одно слово — номенхалтурщики. А Егорыч, почитай, с пацанов на станции. Без малого сорок пять годков оттрубил. Как пришел поммашиниста, так до инженера голавного и дорос. Все ходы-выходы на станции знавал, такой мужик был: и по железкам тебе дока превеликий, и с людями мог обходительно — где по батюшке, а где надобно — и по матушке. И на пенсию когда вышел, так всё к нему народец наш домой бегал, всяко-разно — и путейщики там, и машинисты, и ремонтники, опять же — из депо. А потом Егорыча нашего инсульт прижал. Страшное дело, скажу вам, — вся правая сторона как неживая… И язык отнялся. Сперва-сначала напрочь. А потом на «два слова б….» его пробило. Ничего не мог сказать, окромя: «Два слова …». Во как Егорыча заломало… А народ чего? А народец ничего — всё одно к нему по всем своим делам шастал. Как к Ленину. Ага. Придет один такой ходок, спросит: «Егорыч, я тут вот надумал ботинок тормозной по-новому смастырить, ну и, стал быть, вот тут вот так вот у меня, а вот здесь, вот не знаю, как с вот этим вот быть». И в чертеж пальцем тычет. Егорыч помолчит-помолчит, а потом ему, значит, и советует делово: «Два слова …» А этот, из рационализаторов который, хлоп себя по лбу: «А ведь точно! Втулку-то надобно на три сантиметра дальше ставить!» И уже побег в мастерскую — вытачивать. А быват, придут бригадиры ремонтников и докладают за беду свою, что, мол, струмент один на всех, претензиев при передаче полно, потому на пересмену времени уходит незнама скока. А Егорыч им на то опять же свое. И бригадиры: «Ешкин кот, как же мы до того сами не докумекали?!» И бегут на склад второй комплект выписывать. Ага… А другой раз придет парторг и жалобится, что с одним из поммашей беда натуральная — запиваться стал паренек. И не сказать, что только по праздникам. А паренек толковый. Как быть? Ну, Егорыч сразу ему и режет: «Два слова б …» Строго так: «Два слова…». Парторг беломорину домусолит и соглашается: «Ладно, завтра в кадрах поговорю, нехай оформляют старшим на сто шестой». Ага… Вот так вот. Такой вот оракул. Скажете, нет?
— Отчего ж, — ответил я. — Продвинутый оракул — он и есть такой. Он не ответ тебе дает, а понимание, что ответ ты уже знаешь. Что он, ответ, не где-то там, хрен знает где, а в тебе самом.
— Вот то-то ж, — сказал Дорожник, а потом засобирался: — Ладно, вы тут мироедствуйте, а мне на обход всяко-разно. Пойду, колеса обстучу.
Схватил фонарь, еще кувалдометр какой-то и действительно вышел. В будке сразу стало темно и мистически — освещал ее теперь только огонь буржуйки, который дразнил нас через щели перекошенной дверцы.
— Я дверь открою, — сказал я. — Лучше замерзнуть, чем угореть.
— Открой, — согласился Серега.
А Гошка ничего не сказал. Он уже посапывал. И всей своей расслабленной позой — разутая нога на топчане, обутая на полу — выражал одну-единственную просьбу: «Not to Distur!»
Глядя на его лицо, белеющее в темноте подобно гипсовой посмертной маске, я подумал: «Прости, Господи, — или кто там вместо него! — в гробу Гошка был бы, пожалуй, страшен».
Через приоткрытую дверь стали доноситься звонкие удары молотка по легированным колесам. Меня это торкнуло: нет, это уже была не кроличья нора, это уже была нора имени гражданина Франца Кафки. В натуре. И мы, как те его пассажиры, что застряли в метро: света в начале уже не видно, света в конце — еще. И темнота такая, что нет никакой возможности верить в существование начала и конца. Наваливающееся безверие в наличие координатной оси вводит чувства в полное смятение, что делает запутанную игру еще более рульной. Настолько рульной, что вопросами типа «Что мне делать?» и «Зачем мне это делать?» уже не задаешься.
Через несколько минут Железный Дорожник вернулся. Не просто вернулся, а ворвался. Захлопнул дверь, вбил в паз задвижку и с криком: «Валитесь на пол!» сам рухнул на пол
Мы с Серегой, пребывая в легкой полудреме, ничего не поняли, но выполнили команду мгновенно. А Серега еще и Гошку за ногу рванул — тот свалился с топчана вниз, как мешок с картошкой. Причем с гнилой, потому что с каким-то смачным хлюпом.
Правда, тут же криком: «Что за йоп!» дал понять, что всё же не мешок, но сапиенс.
Едва мы успели залечь, пошла дикая пальба — задолбили из многих стволов длинными очередями. И по двери, и по окну.
Если дверь была обшита стальным листом и ей было глубоко это дело по фиг, то стекло в окне мгновенно разлетелось вдрызг, оросив наши спины обильным стеклянным дождем.
Влетающие в проем пули вгрызались голодными короедами в деревянные стены. Впрочем, шпалам, из которых были сложены стены, похоже, было тоже на это глубоко наплевать — не привыкать им. Видели всякое. И это надеялись пережить.
Железный Дорожник пополз к печке и, добравшись, энергичным толчком сдвинул ее в сторону — дымоходная труба выскочила из паза и с грохотом упала. Буржуйка стояла на жестяном листе. Дорожник сдвинул и его. Открылась дыра в полу.
