Алый король (ЛП) - Макнилл Грэм (книги хорошего качества .TXT) 📗
Сейчас они оставались руками Хатхора Маата, но кто знает, как долго это продлится? И когда мятеж плоти распространится на весь организм?
Уже скоро, но, возможно, Маату хватит времени.
Здесь, в недрах Черного корабля, стены и палубу покрывали грубые, прямолинейные обереги. Не настолько мощные, чтобы лишить чернокнижника Тысячи Сынов его умений, но вполне способные держать несчастных псиоников в трюмах.
Нижний транзитный коридор «Озирис-Пантеи», частично освещенный мигающими люмен-полосами, тянулся на километр по прямой линии. По обеим его сторонам располагались камеры с пси-защитой, закрытые секционными ставнями. Звездолет перевозил живой груз из ведьм, мутантов и колдунов; Толбек хотел вышвырнуть их всех в пустоту, однако Ариман решил, что для псайкеров еще найдется применение.
Разумеется, звезда Азека клонилась к закату после провала в космической тюрьме. Погибли десятки воинов кабала, а спасти удалось только женщину-летописца с незначительной ментальной силой. Каллимака они не нашли, и Ариман даже умудрился потерять бывшего послушника, которого захватили Волки.
Главный библиарий редко приходил в ярость, но после незаметного побега на Черном корабле он бесновался уже несколько дней. До налета на станцию Азек был совершенно уверен, что найдет там один из осколков примарха.
Ариман уже четверо суток не выходил из каюты, где заперся с Афоргомоном и «Книгой Магнуса»: корвид старался определить, куда им плыть дальше. И, пока воины ждали распоряжений, плоть Хатхора Маата злоумышляла против него.
Следуя по коридору, он подмечал угловатые символы-коды, начерченные мелом на ставнях камер. Сестры Безмолвия прекрасно понимали, что в словах таится сила, поэтому обозначали степени угрозы, пси-ранги, процент заполнения и вероятный коэффициент выживаемости только примитивными пиктограммами.
Через полкилометра пути Хатхор увидел поврежденный ставень с именно той комбинацией обозначений, которую он искал. Набор символов указывал, что здесь содержатся опасные мутанты. Поднявшись в четвертое Исчисление, Маат заметил в нижнем углу секционной двери недавно вырезанный сигил, почти скрытый за направляющим желобом.
— Тутмос, — заинтригованно произнес воин.
Он для проверки дернул за цепь ставня и не удивился, когда створка с лязгом поехала вверх. Изнутри хлынула волна ментальной боли; Хатхор отшатнулся, почуяв зловоние человеческих отходов и безумия. С неохотой он поднял дверь до упора.
Прерывистый свет из коридора проникал во тьму грузового трюма только на десять метров. Дальше начинался почти осязаемый мрак, непроницаемая угольно-черная стена. Вдоль переборок сидели примерно девяносто смертных, закутавшихся в длинные покрывала. Когда Маат вошел, все они отвели взгляд; в их позах читалась униженная покорность.
Опустив глаза, Хатхор увидел на пороге еще несколько защитных сигилов магистра Тутмоса. Здесь их уже не пытались спрятать.
— Кто-то не хочет, чтобы посторонние узнали о происходящем здесь. — Голос легионера звучал так громко, что по отсеку раскатилось эхо. — Почему?
Из темноты выступил мечник со снежно-белыми волосами и лицом, которое Маат сделал прекрасным.
— Люций? — удивился павонид. — Что привело тебя сюда?
— Увидишь, — сказал сын Фулгрима. — Обещаю, тебе понравится.
— Я знаю, что ты не мог начертить Знак Тутмоса, — сказал Хатхор. Он расширил зону восприятия, но ощутил только новые очаги боли, телесной и духовной. — Так кто же еще здесь?
— Тот, кто способен помочь тебе, — ответил Афоргомон, возникая из мрака. При его появлении узники корабля вжались в стены. Заметив их ужас, Люций ухмыльнулся, и даже красота Фулгрима не скрыла гнусности воина.
— Помочь в чем?
— Ну же, тут нас никто не услышит, — произнес демон, подойдя ближе. — Тебе не нужно утаивать свою патологию.
— Нет у меня никакой «патологии».
Как только автоматон вышел на свет, Маат понял, что на его эмалированном корпусе прибавилось меток: звезд из перекрывающихся стрел, по-змеиному извилистых спиралей, что притягивали взор, и формул, написанных исключительно иррациональными числами. Эфирное пламя в яйцеобразном черепе ёкая мерцало, словно искажаясь в треснувшей линзе.
— Знаешь, на секунду мне отчетливо показалось, что у тебя в голове пылают два огня.
— Ты ошибаешься, — возразил Афоргомон.
— А ты лжешь.
— Как и ты.
Хатхор Маат развернулся на пятках.
— Все, я ухожу.
— Подожди, — вмешался Люций. Мечник грубо поднял с пола испуганного юношу в лохмотьях, симпатичного по меркам смертных. — Выслушай эту штуку. Я знаю, на что способен демон; у него впечатляющий дар.
Обернувшись, Хатхор с сожалением взглянул на Люция.
— Ты что же, теперь на побегушках у «этой штуки»? — поинтересовался Маат и усмехнулся, видя, как помрачнел мечник. Тот крепче сжал пальцы, и подросток захныкал в его хватке.
— Ты оказал мне услугу, — напомнил Люций. — Я возвращаю долг.
— Как?
— Смотри, — велел мечник. Сорвав с узника тряпье, воин передал его автоматону. — Потом решишь, уходить или нет.
Хатхор скривился: красивым у юноши было только лицо. Его тело покрывали шишковатые хрящи и вздувшиеся наросты, симптомы какого-то недуга обычных людей.
Потом одна из опухолей зашевелилась.
Над грудью паренька поднялась уродливая голова, в разбухших глазницах которой вращались незрячие слезящиеся буркалы. Другие кисты оказались бесформенными конечностями или органами чувств на разных стадиях неестественного развития.
Афоргомон провел по ним металлизированными руками, как будто извлекал сведения о жизни узника из структуры его плоти.
— Это Дориан, — начал демон, приложив ладонь к колеблющемуся животу юноши. — На тринадцатую годовщину своего прихода в бытие он впервые уловил мысли окружающих. Сначала потекла струйка шепотков — случайное раздумье там, истовое желание здесь, но вскоре она усилилась до оглушительно ревущего потока.
Ёкай зажал пареньку уши.
— Можешь представить, каково это — внимать каждой глупой мыслишке и бездумному бормотанию в тупых головах смертных? Бедный Дориан ничего не знал о братстве Атенейцев, не понимал, что с ним творится. Думаю, он немножко сошел с ума, но… с людьми точно не скажешь. Чем больше слышал мальчик, тем заметнее перерождалось его тело, и однажды происходящее с ним открылось. Сородичи, конечно же, испугались способностей Дориана и донесли о нем ведьмознатцам. Когда Безмолвное Сестринство пришло за юношей, он уже превратился в настоящее чудище.
— Лучше бы мать вытравила его из лона, — произнес Хатхор Маат, с отвращением взирая на уродства Дориана. — Таких монстров и тех, кто их породил, ждут одни лишь страдания.
— Возможно, — сказал демон, — но не обязательно.
Погрузив кисть в живот паренька, Афоргомон сжал и повернул кулак. Дориан завопил и попробовал вырваться, но ёкай держал его крепко. Из тела автоматона хлынула беспримесная энергия варпа; проникнув в юношу до мозга костей, она разрушила кошмарные искажения плоти.
Гротескные опухоли и жуткие выросты рассосались один за другим, и скверна мутации покинула мальчика. Однако за исцеление пришлось заплатить.
Дориан избавился от безобразия, но с ним ушли молодость и красота. Узник одряхлел и высох: его тело очистилось от порчи ценой утраты всех жизненных сил. Он испустил дух, и, когда ёкай разжал хватку, на палубу рухнул обтянутый кожей скелет.
— Ариман заявляет, что справится с перерождением плоти, но он лжет, — заключил Афоргомон. — Такое подвластно лишь мне.
Рассмеявшись, Хатхор Маат указал на груду мощей.
— Твой метод не годится, — заявил воин. — Я найду иной способ.
— Ах, это? — отозвался демон. — Просто демонстрация моих умений. Я покажу тебе, как использовать смертных в качестве гомункулов, живых хранилищ для жутких проявлений твоей хвори. Благодаря моим знаниям ты снова станешь цельным.
