Вечник - Кирпичев Вадим Владимирович (первая книга .txt) 📗
— Запомните, святой отец, малый дар вызывает презрение, чрезмерный дар выдает презрение дарящего.
«Бедненький, взятку ему чересчур большую дали, — буркнуло из темноты чудовище. — Так верни сдачу. Но ведь ни за что не вернет, гад».
— Не ценностей ждал от вас душеблюститель, а аксиологии: правильного отношения к нашим ценностям. С элитой Настоящего не общаетесь, лучших людей его избегаете, якшаетесь с нищими. Гордыню свою победите, святой отец, и тогда вам откроются все двери и пути. Даже если вы шпион, а мы привыкли, что посланцы Будущего все являются шпионами, даже в этом случае мы не позволим покушаться на основы времени, не позволим вам их преступать. Утешайте, но не соблазняйте грешных заповедями. Учите, но понимайте. А то бывали случаи: отпустишь в провинцию оголтелого праведника, поманит он невинных овец от их скотства идеалами да заповедями, так глядишь, уже бунт кровавый требуется подавлять! Вы меня понимаете? Вот и ладно. А решение по вашей просьбе я вынесу в течение ближайших дней.
Стоило священнику оказаться на улице, как чудовище заворчало:
«Опять ты не расцеловался. А вдруг откажет в лицензии? Ведь взятки здесь ничего не гарантируют. Рифмач прав: ни обман, ни честность — ничто в Настоящем не гарантия».
«Не целуюсь я не по своей воле, и ты это отлично знаешь. Просто у некоторых гордыни чересчур много. И вообще, не мешай мне сочинять проповедь».
— Сволочь, говорил тебе: не смотри туда, не смотри, убью гадину!
Пьяный отец орал на крохотную, лет трех девчушку в громадных бантах, с края лужи зачарованно глядящую в сторону Стены Гладкая поверхность стеллита горела розовым зеркалом. Смотреть на закатную Стену считалось в Настоящем дурной приметой.
На перекрестках закрутились стайки торгующих собой подростков — мальчишки и девчонки. Из подвалов тянуло приторным запахом пропарушки. Бродяги и собаки на помойках соображали себе ужин. Прошли бандиты, заставляя всех встречных прятать глаза. Закатный, вымороченный, насквозь прогнивший мир Настоящего разворачивался перед идущим по нему священником во всей своей красе. Пока святой отец сочинял гладкие периоды о всеобщей любви, чудовище в своей левозатылочной темноте размышляло.
Рифмач прав. Настоящее — это кровавое болото с бандитствующей властью наверху и властью бандитов внизу. Судья здесь может быть главарем банды, а бандит — вершителем правосудия, здешняя еда — отрава, зато отрава кормит целые города. И все-таки зря глобалыцики надеются на самоуничтожение этого времени, плоховато они видят сквозь Стену. Произошла стабилизация. Сколько десятилетий минуло с Войны Времен, а здесь ничего не изменилось. Болото само не высохнет. Да и охранители у него изощренные имеются, не просто мастера-взяточники, а еще и философы, об аксиологии как бойко рассуждают. Эх, плюнуть бы на лицензию, сорвать накидку да рвануть по Настоящему с боевой секирой в руке! Да нельзя. Шпионов здесь в достатке, власти сбросят информацию бандитам, блюстителям, и тут такая охота начнется, что не до задания будет, и никакое джагри не выручит. Здесь обожают убивать пришельцев из Будущего. А что будет, если лицензию не выдадут ни за какие взятки? Что тогда? Мой священник что-то вяло хлопочет по делам своего чудовища. Другим занята его голова. Кстати, чего это он вдруг подтянулся, выпрямился, расправил плечи? Доану увидел! И что он нашел особенного в этой розовощекой внучке местного священника? Откуда в нем интерес к крепко сбитым простушкам-провинциалкам? Обычно этим заканчивают утомленные развратом лорды. Молчу, молчу…
Бруно остановился на перекрестке, чтобы поговорить с Доаной и отцом Луцием, тонким и светлым, как свечка, старичком. Местный священник и его внучка с удовольствием принялись обсуждать проповедь, которую Бруно предстояло прочитать на днях.
Лукавило чудовище: вовсе не была Доана простушкой, пусть и выглядела таковой. Когда обманутый при знакомстве первым впечатлением Бруно позволил себе излишний апломб, эта румяная, чуть полноватая девушка ответила ему с такой иронией, что впредь он подбирал при ней каждое слово. Она прочла много книг, была умна, все знала о людях и, несмотря на свои двадцать лет, относилась к молодому миссионеру по-матерински, на что он ей отвечал совсем не сыновними чувствами.
На прощание отец Луций сказал:
— Работайте, побольше работайте над словом, брат мой. А ваше рвение похвально, ведь мечтателей у нас в достатке, а делающих мало.
Наградой за смирение, с которым молодой священник выслушал старика, была улыбка Доаны.
Стемнело, улицы Настоящего моментально опустели, но отец Бруно ничего не замечал. Он бредил мечтами влюбленного розовыми, как щеки Доаны. За углами скользили нехорошие тени, однако священник не обращал на них внимания, он привык к гарантированной чудовищем безопасности. Ему хотелось думать только о внучке отца Луция. О ее прекрасной душе, величавой невозмутимости. Уж получше Серебра будет! Как только чудовище умудрялось жить с Гезой? Ведь это все равно что находиться в одной клетке с Хорогом!
Разумеется, чудовище все слышало и от услышанного загрустило.
«Мне конец. Все идет к тому, что он женится на этой девчонке с душой, умом и задом взрослой тетки. Ловко он устроится. Доана с удовольствием будет с ним нянчиться, лечить его укушенные ляжки, нарожает ему кучу детишек. А что? Священник — верная, уважаемая и всегда нужная профессия. Глядишь, со временем и я переборю свою гордыню и забуду о звездных дорогах, секретах счастья, поединках со смертью и прочих соблазнах вечности. Как там говорил местоблюститель? Утешать несчастных, а не соблазнять их. Значит, буду утешать. Пусть другие шастают по звездным путям, а я начну привыкать к Доане, учиться чмокать бандитов, читать проповеди и… спасать пьяных из луж…»
Рыскавший далеко впереди по всем курсам пьянчуга споткнулся и рухнул в глубокую лужу, уйдя в нее всей головой. Однако священнику не пришлось переходить на бег, нашелся добрый человек, который не дал захлебнуться бедняге. Шедший мимо молодой парень в светлом костюме выволок пьяницу на берег и захлопотал над ним, судя по всему, приводя того в чувство. Когда неслышной походкой священник приблизился к спасшему ближнего доброму человеку, тот рассовывал по своим карманам стэлсы и кошелек пьяницы.
— Отдай мне то, что ты взял. Я все видел, сын мой.
Резко развернувшись на голос за спиной, парень выхватил нож и тут же его спрятал. Затем пнул ногой замычавшего возмущенно пьянчугу и обаятельно улыбнулся. Он был красив, знал об этом и держался, что было редко для Настоящего, свободно.
— Я ведь только кошелек взял, можно сказать, благородно поступил, а ведь мог и не подходить к луже.
— Верни то, что взял, сын мой.
Парень перестал улыбаться, тупость священника ему быстро надоела.
— Я спас эту скотину, так пусть платит. Неужели не понятно? С дороги, святой отец!
Красавец двинул прямо на священника, видя перед собой идиота с глупыми и ласковыми глазами, а «идиот» видел не красавца, а урода, надувшегося от собственного «благородства». Еще бы! Он только обчистил человека. А ведь мог зарезать.
«Дай-ка я с ним поговорю», — попросило чудовище.
«Пожалуй», — не стал возражать священник.
И красавец со всего ходу уткнулся лицом в торец здоровенного бревна, каким он почувствовал выставленный кулак. За свою жизнь парень слышал много угроз, видел много неприятностей, но в глаза чудовища в чине визкапа он смотрел впервые.
— Выверни карманы, — приказало чудовище, а когда красавец дернулся за ножом, чудовище сломало ему палец, как спичку, и рявкнуло снова: — Я сказал: выверни карманы!
С искореженным болью лицом, косясь на торчащий сучком палец, парень швырнул под ноги стэлсы и кошелек.
— Подними и не думай хвататься за нож — сломаю руку, — не унималось чудовище, а когда тот поднял и отдал добычу, смилостивилось:
— Теперь иди.
В темноту переулков парень ушел со слезами на щеках. Он плакал от боли и от убожества этого мира, не оценившего его благородства. Священник тем временем пытался поднять пьянчугу, уговаривая того идти домой.
