Сельва умеет ждать - Вершинин Лев Рэмович (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗

Правда, без шапиры [37] не обойтись. Только нужен не какой-нибудь мэтр Падла, а нормальный, грамотный и чтоб свой в доску…

– Босс, а, босс! Вам бабки нужны?

Опять молчит. Ну и ладно, была бы жила, а юрист приложится.

Мерридью сунул в рот новый ломоть черного анго. Крепкие желтоватые клыки-жернова задвигались, с хрустом смалывая круглую косточку, легко режущую стекло. Полуприкрыв глаза, бичейро прикидывал, сколько и чего следует прихватить в пески, потому что кто-кто, а он, Остин…

– Остин!

– Да, босс?

– Что это?

Ноющий, унылый звук тоненько вибрировал в воздухе.

Мерридью прислушивался с полминуты, сперва скучающе, затем все более настороженно, даже перестав жевать.

– Нехорошо это, босс, – наконец ответил он. – Надо бы нам поторопиться…

И, сплюнув густую черную жвачку, пришпорил рыжего в яблоках оола, донельзя удивленный тем, как быстро скороталась дорога, хотя на сей раз спутник был не из говорливых.

Вот и тропинка, огибающая утес. Вот поворот на лощину.

– Мтлутху!

Приехали.

– Апу таари изицве Ситту Тиинка б'Дгахойемаро. Босс, покажите ему пропуск, – быстро сказал Мерридью, осаживая оола.

Внимательно рассмотрев желтый камешек, исчерченный мелкими крестообразными насечками, широколицый сипай-нгандва с шевроном онбаши – десятника, не оборачиваясь, бросил несколько отрывистых, мелодичных фраз. Кусты зашуршали, задвигались.

– Хлатутху!

– Беле-беле. Поехали, босс.

С невысокого взгорка градец Великое Мамалыгино с угодьями был виден как на ладони, от несжатого поля, тянущегося к самой стене леса, до останков сгоревшей мельницы вверх по течению ручья. И Крис, вовсе не будучи инженером, понял, почему уаттский путеец, горячась и брызжа слюной, настаивал на скорейшей расчистке именно этой лощины.

А из-за тына, окруженного сипаями, неслось то самое монотонное пение, но уже не по-комариному тонкое, а отчетливое, въедающееся в душу.

– Они еще живы, босс, – тихо сказал Мерридью, – но уже считают себя мертвыми. Я знаю, я однажды сидел с умирающим унсом.

Да, это была, несомненно, похоронная песня, песня прощания с жизнью. Словно не люди, а неприкаянные души стенали за тыном, и внезапно похолодавший ветерок разносил их стоны по Тверди. У осажденных было что-то вроде флейты, и ее заунывное посвистыванье вторило скорбному напеву.

– Перевести, босс?

– Не нужно. Я понимаю.

Трудно было не понять. Унсы прощались с Твердью.

– Как скажете, босс, – согласился Мерридью и вполголоса, словно самому себе, забормотал.

О том, что и самая темная ночь бывает прекрасна, оказывается, пели за тыном, ибо есть луна, хранящая свет не навсегда ушедшего солнца, и есть звезды, которые сами – солнца, только безмерно далекие, и в их свете становится отчетливо видно все, что утратил человек, идя дорогами судьбы, даже мельчайшую из мелочей…

Встань на тропу, пели за тыном. Если ты мужчина, ты обязательно встретишь в священном гае…(«Роща такая», – буркнул себе под нос Мерридью)…ту единственную, встречи с которой не дано миновать никому. Не бойся ее и не позволяй ей бояться, сын Незнающего, возьми ее на руки, как самую любимую из женщин, чтобы не вымокли в закатной росе босые ноги ее, когда ты понесешь избравшую тебя в дом ее и отныне – твой…

Вели мотив хриплые мужские голоса, а женские подтягивали им, добавляя в мрачную и суровую мелодию нотки тоски и боли.

– Остин, откуда вы так знаете их язык? – не удержался Крис.

Мерридью пожал плечами.

– Откуда мне знать, босс? Дается, и все тут. Может, прабабка с кем из мохнорылых согрешила. С дгаанья и нгандванья, сами видели, похуже дело обстоит. Там уж точно предков не имеется… О, черт…

Он умолк, уставясь на труп молодой оольны.

Крупная пегая корова лежала на боку, уродливо и вместе с тем жалко растопырив над вздутым брюхом голенастые ноги с несрезанными треугольными копытами, из которых получаются такие великолепные, необходимые в обиходе скребки, и крупные зеленые мухи, пожужживая, неторопливо бродили от желтой ноздри через выпуклый глаз к основанию только-только зародившегося целебного третьего рога и обратно. Вряд ли она успела принести более двух оолят: вымя ее совсем недавно было тугим и упругим, а курдюк еще даже не оформился…

– От недоя, босс, вы понимаете – от недоя! Молодая, глупая, сбежала из дому… – Бичейро, уроженца аграрной Пампасьи, кормилицы всего Восьмого сектора Федерации, трясло. – Понимаете, босс?

Крис понимал.

Сардар Ситту Тиинка так и говорил ему, посланцу Большого Могучего, в Дгахойемаро: сипаи Сияющей Нгандвани чтят Дряхлых и уважают их имущество. Никто из храбрых воинов Подпирающего Высь не позволит себе даже прикоснуться к собственности унсов…

И в доказательство своей правоты сардар показывал пальцем на стадо оолов, томящихся в плетеной загородке, на груды домашнего скарба, аккуратно прикрытые травяными циновками; вот, смотри, Посланец: все, что взяли с собою больные Дряхлые, – очищено шаманами и сложено здесь; как только Лишайя окончательно отступит, а этого ждать уже недолго, хозяева заберут свое добро, а сипаи помогут им уложить повозки и запрячь оолов.

Пока же знахари, вызванные им, изицве Ситту Тиинкой, с равнин, заняты изгнанием Лишайи, больные обитают в отдельных домах, где у них есть и утварь, и одеяла, и прочие необходимые вещи; им приносят пищу, которую Посланец может отведать хоть сейчас, и они вполне довольны уходом и присмотром, в чем Посланец убедится очень скоро: как только тело его пробьет легкий озноб, а синее пятно вокруг надреза на запястье покраснеет, он сможет идти к больным без всякой опаски…

– Что с вами, босс? – окликнул его Мерридью. – Вы на себя не похожи.

Крис встряхнул головой, но жуткое видение не ушло.

Сардар действительно обеспечил им прекрасный уход, всем тремстам девятнадцати поселенцам-1, с оружием в руках – и с немалым успехом – сопротивлявшимся депортации, пока Лишайя, она же лиловая оспа, не пригнала их в Дгахойемаро, где сдавших оружие обещали лечить. И не солгали. Кто успел дойти – остался жить. Прочие, слишком упрямые, чтобы смириться, или чересчур слабые, не сумевшие добраться до ставки сардара, гниют в сельве.

В ушах Кристофера Руби до сих пор кладбищенским колоколом отдавалось:

– Семейство Чумаков.

– Семнадцать человек. Детей нет.

По переписи – пятьсот тринадцать.

– Семейство Ищенко.

– Двадцать три человека. Детей двое.

По переписи – четыреста сорок один.

– Семейство Коновальцев.

– Шестеро. Детей нет.

По переписи – триста восемьдесят три.

И так далее…

Если бы они пришли раньше, может, было бы лучше. Так объяснял старенький, трясущийся знахарь через двух переводчиков. Застигнутая врасплох, Лишайя изредка оставляет своим жертвам способность продолжать род, но успевшая набрать силу – никогда.

Те, кто выжил, все – чистенькие, все – накормленные, пахнущие пряным отваром, успевшие немного окрепнуть и без усилий встающие на ноги. Но невозможно было представить, какими они были раньше. Мертвые глаза надежно хранят свои тайны, а глаза этих людей были мертвы. Как выпуклый глаз оольны, по которому путешествует муха…

Нет больше поселенцев-1, называвших себя унсами. Последние, живые и, кажется, здоровые, – там, за тыном, поют эту жуткую песню.

И не хотят сдаваться.

Почему?!

В Дгахойемаро Крис уверился: сардар Ситту Тиинка не причинит зла безоружным, точно так же, как не позволит вновь уйти в леса ни одному вооруженному. Учтиво и вежливо будут стоять его сипаи под градцем и войдут туда, лишь когда Великое Мамалыгино опустеет, выкошенное голодом…

Худощавый остроглазый сардар был несимпатичен Крису, но холодная логика его речей была неопровержима. «Большой Могучий просил Подпирающего Высь освободить путь Железному Буйволу, – говорил Ситту Тиинка. – Подпирающий Высь приказал мне исполнить просьбу Большого Могучего. Если Посланец привез мне лист бумиана с оттиском пальца моего владыки, я немедленно сниму кольцо стражи, и пусть они живут как жили или уходят куда хотят. Если же нет, я буду ждать. Ккугу Юмо, мой лучший индуна, не обидит никого из Дряхлых, ибо таков мой приказ».