Летун. Фламенко в небесах (СИ) - Воронков Александр Владимирович (книга регистрации txt, fb2) 📗
Французская республика, Гавр, 11 декабря 1936 г.
…Мэри. Мари. Марийка…
Красавица, как большинство девушек из перекрёстных браков славян с западноевропейцами. Да и умницей себя показала во время морского перехода.
Вот только одна беда: пятнадцать лет дивчине стукнуло, хотя и выглядит постарше. А значит, товарищ майор Бехтеев, он же кадет Русанов, отставить гормоны! Ничего пока тебе не светит. Вот годика через три… Тогда нынешнему моему организму стукнет тридцать один — это я только выгляжу на двадцать пять лет, а так уже двадцать восемь. По нынешним понятиям — вполне «женибельный» возраст для мужчины. Это будет сороковой год. Как раз немцы оккупируют половину Франции, а вторая половина превратится в гитлеровскую дрессированную сучку. Впрочем, спустя некоторое время, боши оккупируют и остальное. М-да… До того сорокового ещё умудриться дожить надо, что для военного лётчика дело далеко не гарантированное. А всё ж таки девушка хороша!
С Марией и её отцом, Степаном Пивторачоботка, сдружились быстро. Не удивительно: люди тянутся к тому, кто среди чужаков вдруг оказывается своим — хотя бы по языку. Я же владею не только классическим русским, но и тем суржиком, на котором «хохол мариупольский», как гордо именует себя Степан, балакает с самого детства. Супруга моя покойная родом с запада Ростовской области, а туда ещё в девятнадцатом веке переселяли крепостных крестьян со Слобожанщины в немалых количествах, а после отмены крепостного права и вынужденно-добровольно, чтобы прокормиться[1], понаехало иногородних столько, что традиционно обитавших там казаков стала половина населения. Конечно, казарла[2] имела льготы за свою воинскую службу — но людская смесь получилась убойной. Вот и я, бывая в тех местах у родни, научился неплохо изъясняться.
Судьба у третьего сына сельского дьякона оказалась интересной, но очень уж беспокойной. Ещё подростком из юношеской фронды Степан начитался всякого запрещённого и с той поры мнил себя идейным анархистом. В семнадцатом году свежепризванный рядовой Пивторачоботка попал в плен во время Июльского наступления[3], но через несколько дней сумел бежать, руками выломав скрученную из колючей проволоки решётку на окошке и выпрыгнув на ходу из вагона. Как ни странно, не убился и даже сумел перейти линию фронта. Но возвращаться в полк не стал, а, совершив за три месяца одиночный переход, вернулся на малую родину в Приазовье. В шестнадцатом-семнадцатом году таких дезертиров оказалось много: несколько миллионов солдат не пожелали бесполезно помирать ни за царя Николку, ни за главноуговаривающего Сашку-аблаката[4]. Какая война? Пахать надо!!!
Но «пахать» в родном селе долго не пришлось. Весной восемнадцатого в Приазовье вошли немцы и австрияки[5]. Степан записался в красногвардейский отряд, но после отступления за Дон вновь вернулся домой. В третий раз взялся он за оружие, когда через село проходила Повстанческая Армия Нестора Махно. Без малого два года гулял Пивторачоботка с махновцами по южным губерниям, трижды брал Мариуполь, где пришёлся по сердцу самому Лёвке Задову, который забрал молодого силача служить в повстанческую контрразведку. Весной двадцать первого Степана свалил сыпной тиф: благо, родное село оказалось неподалёку и соратники не бросили бессознательного, доставив в родительский дом. Выздоровев, парень ощутил на себе нездоровое внимание «покрасневших» земляков: к тому времени Батька Нестор успел окончательно расплеваться с Советами и метался с остатками своего войска, уходя от ударов красных конников. Решив, что на просторах Радянской Украины ему с большевиками будет тесно, бывший махновец, прихватив какие-то материальные ценности, «экспроприированные» в своё время у буржуазии и захованные «на чёрный день», перебрался с Приазовья в Одессу. Оттуда с греками-контрабандистами уплыл в Турцию. Но на улицах оккупированного войсками Антанты и заполненного бежавшими беляками Истанбула оказалось неуютно, так что пару месяцев спустя он уже сходил с парохода на один из причалов марсельского порта.
С деньгами — а значительная часть «экспроприированных» ценностей у него ещё оставалась — жить везде хорошо, даже во Франции. Но воспитанный в вынужденной бережливости сын сельского дьячка не стал швыряться направо и налево франками и золотыми империалами: привычный к крестьянскому труду, он нанялся работником к богатому фермеру. Отгремевшая недавно Империалистическая война крепко повыбила население la belle France[6]. Среди погибших оказались и оба старших сына старого Поля Нуара и помощи молчаливого — из-за почти полного незнания языка — да ещё и не слишком дорого просящего за работу — силача он сперва был весьма рад. Вот только и его младшенькой, шестнадцатилетней Лизетт, силач и почти красавец Пивторачоботка тоже пришёлся по сердцу. Дурное дело, как говорится, нехитрое, так что спустя несколько месяцев последствия добровольного, но слишком тесного общения стали видны невооружённым глазом. Это, естественно, не понравилось Нуарам-старшим и старый Поль, безуспешно попытавшись набить Степану морду, поставил вопрос ребром: или тот ведёт Лизетт к алтарю, или ажаны ведут «подозрительного иностранца» в тюрьму как насильника.
Расписаться по французским законам в мэрии парень был, вообще-то, не прочь. Но предполагаемый тесть настаивал и на обязательном церковном таинстве, а перекрещиваться для этого из православия в католичество дьяконов сын был морально не готов. Позволить же дочке стать ортодоксалкой[7] не хотел уже папаша Нуар. В результате ссоры Степан покинул ферму, наплевав на невыплаченные деньги. Но на следующую ночь вернулся и попросту похитил свою брюнеточку, будто какой-то кавказский абрек. Через три дня парочка уже плыла на пароходе в Америку. Там же их брак был зарегистрирован капитаном корабля и на берег Нового Орлеана они сошли супругами по всем американским законам. В этом же городе родилась и Мари-Марийка, гражданка США Мэри Пивторач (ну не могут американцы правильно писать славянские фамилии!).
Увы, семейное счастье оказалось недолгим, а луизианский климат нездоровым. В двадцать девятом году Лизетт подхватила местную лихорадку и вскоре скончалась. В опасении за жизнь дочери, Пивторачоботка решил перебраться в места с более щадящим климатом и уже в тридцатом, покинув Новый Орлеан, перебрался севернее, где приобрёл домик в нью-йоркском Статен-Айленде. Там он устроился в подпольный бар, благо Сухой закон ещё действовал и люди, «завязанные» на производство и продажу выпивки, зарабатывали весьма неплохо. Когда же президент Рузвельт вновь легализовал потребление алкоголя, бывший махновец Стив Пивторач отошёл от этого бизнеса и успешно занялся торговлей. Время шло, и вот недавно в их дом пришло официальное извещение из-за границы. Французский нотариус сообщал, что, поскольку Поль Нуар скончался, его ферма перешла к вдове. А та официально завещала всё единственной своей внучке Мари, но с условием, что оная внучка вернётся на землю предков и приглядит за бабулей в её последние дни.
Отпускать несовершеннолетнюю девчонку в дальние дали Степан не пожелал, но и к требованию старой мадам Нуар, к коей не испытывал особого негатива, отнёсся с пониманием. Поэтому, после продажи магазинчика конкуренту, он приобрёл билеты в каюту второго класса лайнера «Нормандия» и отправился вместе с дочкой в Европу.
Здесь-то, на палубе «Нормандии», я и поймал сорванную морским ветром шляпку девушки. И, кажется, старый пень, умудрился влюбиться, как пишут в романах, «с первого взгляда». Ну не идиотизм ли? Прожил достаточно долгую жизнь, стал отцом троих детей и дедом двух внучек — и всегда с «нежными чюйствами» всё было, как говорится, «ровно». За исключением школьно-подросткового периода, но это, говорят, у всех так. А теперь, похоже, взыграли гормоны русановского организма. Разум Дениса до сих пор не функционирует, не считая приобретённых рефлексов, начиная с навыков прямохождения и заканчивая владением стрелковым оружием, — а вот жеребячьи инстинкты проявляют себя в полную силу…
