Сельва не любит чужих - Вершинин Лев Рэмович (читать книги без сокращений txt) 📗

Хотя, отринув прочь презренную прозу, нельзя не признать, что именно этим пуфиком было окончательно сражено недоверчивое сердце madame Афанасьевой! Потому что мужчина, в первый же визит презентующий даме предмет столь вызывающей роскоши, вне всяких сомнений, достоин пристального внимания, а затем и углубленного интереса. А что ножки у него коротенькие, как у скотч-терьера, так это даже пикантно, тем более что и фигурка petite Lulu даже в лучшие годы была далеко не лишена изъянов.

Короче говоря, именно широта раздольной профессорской души, помноженная на неприсущую окрестным пейзажам образованность, сделала возможным переселение клиента в домик-бонбоньерку из ставшего не по карману «Денди», а также и допущение к столу. Что же касается женского тепла, то уже неделю спустя после знакомства ни о какой плате для него не могло идти и речи, хотя поначалу и в строжайшей тайне от младшей совладелицы, поскольку Нюнечка, существо воздушное и волшебное, в финансовых вопросах отличалась строгостью необычайной…

Что тут скажешь? Воистину, без женщин жить нельзя на свете, нет, в них суть нашего бытия, и смысл его, и raison d'etre, [29] и не родился еще такой циник, который сумел бы доказательно опровергнуть сию нехитрую savoir vivre. [30]

Только не надо ухмыляться! Да будет стыдно тому, кто посмеет подумать, что мэтр Баканурски позволил бы себе стать вульгарным альфонсом. Он трудился! Он, как мог, вносил свою лепту в уже почти семейный бюджет, читая лекции и проводя семинары, благо Фонд памяти Искандера Баркаша не был прижимист и платил доктору искусствоведения целых полтора креда за каждый вечер воспоминаний о незабываемых встречах Анатоля Грегуаровича с замечательным человеком.

Поначалу было вовсе не легко настроиться на нужную волну, но уже к пятой лекции профессор почувствовал, что не может вспоминать о невинно убиенном страдальце за счастье людское без светлой грусти, и не на шутку перепугался.

Впрочем, сейчас все это уходило в небытие. Потому что как раз сегодня (даже милейшая Lulu об этом пока еще ничего не знала) пришла наконец долгожданная повестка…

– Позвольте перебить вас, хорошая моя, – доктор искусствоведения проронил это небрежно, одним пальчиком отодвигая подальше опустевшую чашечку. – Я ведь так и не сообщил вам главного… – он умолк и загадочно улыбнулся, интригуя хозяюшку все более и более. – Так вот! Сегодня я получил приглашение. Господин подполковник ждет меня завтра ровно в полдень. Так сказать, в двенадцать ноль-ноль…

Людмила Александровна замерла, не донеся чашечку до ярко-карминных губок. Затем восторженно ахнула.

– Вы шутите?!

– Ну что вы, милочка, – усмехнулся Анатоль Грегуарович немного свысока, как и надлежит мужчине, добытчику и кормильцу. – Кто же шутит такими вещами?..

Он был прав.

Речь шла о вопросе первостепенной, можно сказать, жизненной важности. Черт с ними, с кредами Баркаша, все равно их бы не хватило даже на один билет на рейсовик, что уж там говорить о двух или трех? Истинной надеждой его оставался тот самый блокнот в кожаной обложке. Ведь честным людям нет нужды зашифровывать записи, не так ли? А любые противозаконные деяния не могут не заинтересовать представителей федеральных властей. И нет никаких сомнений, что такая информация будет по достоинству оценена Его Превосходительством подполковником Харитонидисом. Тем более что к блокноту профессор прилагал гражданина Квасняка Егория Витальевича, каковой готов был под присягой поведать немало интересного о темных делишках, творимых за спиной планетарной Администрации некоторыми высокопоставленными чинами Компании.

Лучше, конечно, было бы заставить Егорушку подать письменное прошение о явке с повинной. Увы, юный Квасняк писать не умел, и это серьезно осложняло в последние недели жизнь доктора искусствоведения, вынужденного денно и нощно, не отпуская ни на шаг во избежание побега, держать изрядно поднадоевшее дитя природы под непосредственным надзором…

– Значит, завтра, mon cher? – пролепетала еще не отошедшая Людмила Александровна.

– Именно так, детка, – ласково улыбнулся Баканурски.

– И мы улетим? Вместе?

– А как же иначе, золотко? – совсем уже интимно, с откровенным намеком прищурился профессор.

– С Нюнечкой? И с бабушкой?!

Анатоль Грегуарович почти незаметно поморщился. Он, в принципе, не имел ничего против Афанасьевой-младшей, в отношении которой, честно говоря, имелись определенные наметки, но бабушка Оля, хоть и превозносимая до небес всеми геронтофилами Валькирии, в его планы никак не укладывалась.

– Да-да, конечно, – оробела petite Lulu, женским чутьем уловив недовольство господина и повелителя. – Как вы скажете, дорогой, так и будет.

И жалобно сморщила угреватый носик.

Она не была дурой! Она предвидела такой оборот событий и заранее подготовилась к нему. Конечно, ее Прекрасный Принц прав: мамочка такая старенькая и так страдает, бедняжка! Перелет способен убить ее. Но и бросать старушку на произвол судьбы никак невозможно. Ни Людмила Александровна, ни Нюнечка никогда не смогут простить себе такого бездушия, а Anatole, упаси Боже, сочтет их черствыми, жестокими эгоистками…

Но ведь можно же поступить иначе!

Если заманить в массажную комнатку Егорушку и совсем чуть-чуть побаловать его, то бедный мальчик, конечно же, не откажется подняться по шаткой лесенке на антресоли, в пропахшую лекарствами каморку, и минут через пять ни у кого не будет никаких проблем. Мамочке станет лучше, чем сейчас, а bon ami будет избавлен от тягостной необходимости взваливать на себя груз забот о престарелой ворчунье-теще.

Это трудное решение было принято еще неделю назад, после долгого и откровенного разговора с дочуркой. Обе Афанасьевы, поплакав, пришли к выводу, что лучшего варианта, сколько ни ищи, не найдешь… Однако все-таки сейчас Людмиле Александровне было слегка неудобно перед мамочкой, против обыкновения не приглашенной в ту ночь на семейный совет.

За окном заверещала тайм-птица.

Прошелестели невесомые шаги в коридорчике, и в гостиную, сверкая глазками, блистая зубками и задорно встряхивая очаровательным вымечком, впорхнула Нюнечка.

И Анатолю Баканурски сделалось решительно не до завтрашней аудиенции и тем более не до господина главы Администрации. Где там! В этот миг он молил Господа об одном: дать ему силу хоть изредка поглядывать с любовью на престарелую, что-то назойливо бубнящую дуру…

Тайм-птица вскрикнула в двадцатый раз. И умолкла.

А когда стихли последние отзвуки, в дверь кабинета главы Администрации, из окон которого не было видно домика-бонбоньерки, осторожно, но настойчиво постучали.

Взглянув на подготовленное секретарем расписание вечернего приема, подполковник действительной службы Эжен-Виктор Харитонидис нехотя буркнул:

– Войдите!

Честно говоря, будь его воля, он перенес бы встречу на завтра. День выдался премерзкий, и настроение к вечеру установилось соответствующее. Как всегда, когда приходилось выбираться в туземные трущобы на окраинах, именуемые старожилами Козы «обезьянником». Даже в случае необходимости глава Администрации старался переложить поездку туда на кого-либо из безропотных сотрудников. К сожалению, нынче такой номер не прошел бы. Поскольку именно «обезьянник» юридически считался столицей королевства Нгандвани, вот уже два года как полноправного члена Федерации, а Котлово-Зайцево, опять-таки с формальной точки зрения, проходило по бумагам всего лишь в качестве «поселка, населенного инопланетными гражданами».

Так что сегодняшний выезд был неизбежен. Суд над местным князьком, посмевшим поднять руку на потерпевших крушение землян, никак не мог состояться, не почти его присутствием высший официальный представитель потерпевшей стороны…

В общем, единственное, чего хотелось сейчас подполковнику, так это запереться ото всех и выключиться до утра. Хорошо еще, что Гришенька, словно понимая, до чего муторно хозяину, не стал капризничать, а поужинал безропотно. Он послушно, ложку за ложкой, опустошил до самого донышка фаянсовую мисочку манки, собственноручно сваренной подполковником Харитонидисом, благодарно хрюкнул, облизнулся и, поджав копытца, улегся у письменного стола.