Синдикат «Громовержец» - Тырин Михаил Юрьевич (книга жизни .TXT) 📗
Человек ждал, а годы все шли, шли... И постепенно чувство сладкого ожидания все больше вытеснялось недоумением, которое мрачным облаком висело над городом. И в какой-то момент человек мог остановиться посреди улицы, увидев клубную афишу с сообщением о концерте областной филармонии, и удивленно подумать: «Что это, кому это? Неужели где-то еще шевелится какая-то жизнь?»
Или, наткнувшись блуждающим взглядом на вывеску районной библиотеки, он вдруг начинал хмурить брови, силясь вспомнить: «Какой прок скрывается за этими стенами?»
Неожиданно человек обнаруживал, что он уже стар. Что он болен, что он уже не может ходить и работать, что он умирает. И тогда его посещала последняя, но самая горькая доля удивления: «Как же так, когда это произошло, ведь я еще собирался?..»
А под окнами все так же прохаживались курицы и храпели лошади. И все те же грузовики месили грязь или поднимали колесами пыль.
Уже через три дня после налета на универмаг трудно было понять: а было ли что-то на самом деле или померещилось?
С одной стороны, народ только об этом и говорил. Но с другой, почти ничего, кроме изуродованных зданий, о происшествии не напоминало. Убрали завалы, вставили новые стекла в универмаге, начали латать рухнувшую стену напротив. Ну, конечно, похоронили погибших.
А потом и старик Плюгаев воцарился с мухобойками на привычном месте, как знак стабильности, символ размеренных будней.
Но ни одного внятного объяснения так и не появилось. Районная газета, которая прежде могла посвятить целый разворот причинам миграции полевой мыши или новой версии гибели динозавров, вообще не заметила чрезвычайного происшествия. Ни единого слова о вторжении в город вооруженной банды она не напечатала. Не считая маленького некролога по поводу «безвременной кончины» родителей Машки Дерезуевой.
Впрочем, это молчание объяснялось просто. После эмоциональной беседы, которую начальник милиции имел с суровым полковником, на происшествие была наложена печать государственной тайны. Дутов был этому очень даже рад и с большой охотой убедил районное начальство сохранять солидное молчание. Ничего не было – и точка. А народ пусть себе болтает что хочет.
А народ и болтал. Как молодой ручей находит себе путь среди нагромождения камней, так и людская мысль отыскала наиболее простую дорожку в запутанном лабиринте обстоятельств.
Собственно, народная версия облетела город уже под конец второго дня. Об этом говорили вполголоса. Мол, зенитчики сбили над Зарыбинском иностранный самолет с диверсионным отрядом – все слышали странный гром. Самолет летел на Москву, но за неимением лучшего, вражескому десанту пришлось захватывать Зарыбинск. До горсовета дойти не успели – засели в магазине. Или просто перепутали вывески – нерусские же!
Народ сходился во мнении, что на спокойствие Зарыбинска посягнули какие-то «исламцы». Неизвестно, кто первый предложил эту мысль, но утвердилась она легко. В самом деле, не американцы же...
Потом появились наши и быстренько разделались с интервентами. Просто и красиво, как, впрочем, и подобает доблестной русской армии.
Не всех, конечно, устроил такой бодрый патриотический сценарий, но мыслящие люди, как известно, часто бывают в меньшинстве. В Зарыбинске это правило никогда не нарушалось.
Район Промзавода был еще не городом, а одноэтажным поселком, вплотную примыкающим к Зарыбинску. Жилые дома так тесно соседствовали с производственными постройками, что часто нельзя было понять, где находишься: еще на улице или уже на территории завода.
И там, и там пространство было одинаково захламлено бетонными глыбами, ржавыми скелетами механизмов, мотками измочаленного троса, мятыми и вонючими железными бочками и еще бог знает чем.
Гимназисты старались эти унылые места не посещать. Но у Кирилла так не получалось. На Промзаводе жила его бабка, и время от времени он обязан был наносить ей родственные визиты.
На этот раз мать послала его с простым поручением: отвезти семена тыквы, это был какой-то особенный, сладкий и душистый сорт.
Бабка, естественно, была прослышана о происшествии в центре города, хотя лично там не присутствовала. Все уже знали про стрельбу и взрывы, даже жители окрестных деревень, приезжая за хлебом и крупой, вполголоса спрашивали у продавцов:
– Тут у вас прямо штреляли, да? Вот же, а! Уже прямо в людей штреляют!
Пока Кирилл сидел на веранде дома перед кружкой с невкусным жидким чаем, бабка собирала его в дорогу, набивая брезентовую сумку банками, огурцами, сушеными грибами и прочим старушечьим капиталом.
– И что ж, прямо на улице палили? – сокрушенно спрашивала она. – Прямо из ружей, да? Ах ты, деточка... Ну в тебя-то не попали? Ты-то хоть спрятался? Ах, беда какая, ну беда... Ну хоть поймали их, жуликов этих? Ну и то хорошо. А то, как же это – прямо на улице, из ружей...
Кирилл с облегчением дождался, когда можно было привязать сумку к багажнику и вскочить на велосипед.
– Ну ты гляди, поаккуратнее, – напутствовала бабка. – Теперь сам видишь как. На улице в честных людей палят...
Кирилл энергично крутил педали, стараясь объезжать ямы и булыжники. Дворовые собаки провожали его бесцветным, каким-то формальным гавканьем и не пытались преследовать. Стояла жара.
Там, где кончались дома и дорога шла немного под уклон, возвышалась старая водокачка. Кирилл собирался разогнаться и проскочить это опасное место с ветерком – как-никак здесь находилось логово промзаводских «болтов».
Но проскочить водокачку не удалось. На пути паслось целых пятеро местных пацанов. Дело, которым они занимались на дороге, было в общем-то характерно для их возраста, склонностей и образа жизни. Ребятишки долбили палками по ржавому заброшенному кузову «Москвича», соревнуясь, кто ударит погромче и оставит вмятину поглубже.
Кирилла сразу заметили, узнали. Оставив изувеченный «Москвич» в покое, неспешно, расслабленно выступили на дорогу. И встали, облокотившись на свои палки, так, что не объедешь.
Кирилл притормозил, опершись на одну ногу. Он постарался сделать это как можно ленивее и небрежнее, как и подобает для ритуала встречи двух враждебных племен. Побольше небрежности – мол, не очень-то надо ради вас, придурочных, совершать резкие движения.
Промзаводские стояли и смотрели с кривыми снисходительными ухмылочками. Все молодые – не старше пятнадцати, – но уже объезженные. У кого – нос набок, у кого – зубы через один. Все в униформе – турецких майках и вьетнамских джинсах, которые продавались в городе на субботних ярмарках в неограниченном количестве.
Они разглядывали Кирилла, как диковинную зверушку, которую случайно поймали в траве. Впрочем, одиночный гимназист в этом месте и был в некотором роде диковинкой.
Кирилл смотрел, и они смотрели. Положение выходило самое дурацкое. Он – солидный взрослый парень – встал столбом перед этими малолетками. Встал, хотя и не просили. Но и не встать было нельзя. Если б не притормозил, попробовал прорваться и задел кого-то велосипедом – дал бы им вожделенный повод. Тогда точно расколбасили бы своими палками до состояния жеваной моркови.
И они тоже стояли, не зная, что делать дальше. С одной стороны, пойманного гимназиста надо как-то наказать. Но формального повода для нападения не было. Будь на их месте старшие, у которых в голову заложен какой-никакой кодекс поведения, они бы, пожалуй, пропустили Кирилла. Ну разве что наорали бы гадостей вслед.
У молодняка же обостренная реакция на чужих, им и повода не надо. Поймать на своей территории гимназиста, да еще на велосипеде, с какой-то сумкой – и что же, пусть едет? Ну нет! Раз уж попал сюда, пусть узнает, кто он здесь!
Кирилл напряженно думал, как выпутаться из глупой ситуации. Можно заискивающе сказать: «Ну ладно, пацаны, пустите... Спешу я».
Может, отойдут. Но потом целый месяц будут рассказывать, как взрослый гимназист перед ними плакался и сопли размазывал, умоляя отпустить.
