Тени снов - Лукьяненко Сергей Васильевич (книги хорошего качества TXT) 📗
– Было бы за что. Домой пойдешь? Или со мной пошатаешься? Мне надо еще курьера встречать.
Я подумал.
– А помощь тебе нужна?
– Нет.
– Тогда – домой. Спать хочу.
– Удачи тебе, – помолчав, сказал Денис.
– Угу. Завтра можно подойти? Расскажешь, что и как?
– Если это не будет государственной тайной первой степени, – ухмыльнулся Денис. – Давай, счастливо.
Легко сказать – пойду спать. Куда труднее прийти и уснуть – если до рассвета всего ничего, день вместил больше событий, чем иной год, а в пустом доме – тихо, мертвенно тихо.
Дом у меня самый обычный, деревянный, двухэтажный, в таком хорошо жить большой семье, а вот одному – тяжко. Весь верхний этаж пустует, а я живу на первом, в своей старой детской. Только кровать сюда перетащил нормальную, вот и все изменения.
Когда я понял, что зря глазами хлопаю, уже рассвело настолько, что стало все видно. Подвешенная к лампе – давным-давно перегоревшей, кстати, не люблю верхний свет – модель имперского эсминца. Я ее сам склеил, когда мне было лет десять, по чертежам из детского журнала «Имперский соколенок». А вот картинка на стене – это рисовала мама. Рисовать она не умела совершенно, если у меня и были художественные способности, то никак не от нее. Все картины где-то наверху, на чердаке. Только эту я не стал снимать, хотя однажды из любопытства насчитал на ней семь только фактических неточностей. Ну не мог Император Грей в разгар Смутной войны носить боевой костюм модели «Викинг», его еще не придумали, и на фоне пылающего гнездовья Алкари его изображать смешно, он там не был, и уж никак не мог Император трогательно прижимать к груди свежевылупившегося птенца Алкари, спасенного из огня. Алкари – не цыплята, у них генетическая память, и даже самый мелкий птенец понимает, кто друг, а кто враг. Хватанул бы Императора клювом в открытый гермошлем, и все, нет у человечества вождя. Ну и еще, по мелочи, всякие неточности.
Все здесь было знакомо, все привычно, я с закрытыми глазами могу каждую мелочь найти, а в туалет ночью сходить не просыпаясь вообще, и книжку на стол швыряю не глядя, зная, что упадет точнехонько на единственное свободное место. У нас в общине считают, что так вот и надо жить – храня преемственность поколений, дух, народность и моральные ценности. Когда-то эту комнату занимал отец. Вон в шкафу на полочке стоит пластиковая модель боевого робота. Это он собрал. А перед ним здесь жил дед. Подоконник сделан из доски, которую дедушка сам украсил выжиганием: там изображен огромный город, который будет стоять на месте нашего поселка в будущем.
Цепочка. Преемственность. Помни дела своих предков, передай их своим потомкам. Главный наш завет.
Я тоже так думаю, конечно. Только не применительно к себе. Не хочу! Не хочу, и все! Вот только представлю: появятся у меня дети, старший сын будет жить в этой комнате, зная, что выжигание – от прадедушки, робот – от деда, модель эсминца – от папы. И когда он соорудит что-нибудь достойное духа семьи, так сразу этому найдется свое место – на полочке или на гвоздике.
Когда я понял, что точно не усну, то свесил ноги с кровати, рукой, не глядя, щелкнул по клавише кофеварки и посидел немного с закрытыми глазами, слушая тихое бульканье кофе. Интересно, улетело уже с планеты семейство Эйко?
Конечно, хочется. Очень хочется такой шанс за хвост схватить. Выиграют они регату или не выиграют, все равно можно будет домой не возвращаться. Устроиться где-то работать, ведь обязательный имперский образовательный курс я окончил на отлично, может быть, в армию пойти – рядовым, или техником в космопорт. Все равно – здорово. Но не зря же Денис, который меня вечно ругает за нерешительность, этот отказ одобрил? Как вспомню глаза девочки – страшные у нее глаза. И не потому, что в них злость или жажда убивать. Просто слишком легко они меняются – то внимательные, серьезные, а то наивные и просительные. Не верь людям, у которых глаза так быстро меняются. Никогда не верь.
Кофеварка проиграла побудку, я протянул руку и взял чашку кофе. Втянул аромат. Не очень, конечно, есть где-то мешочек настоящего, терранского кофе, не нашему чета. Тетя Лиза и дядя Павел хоть и стараются, селекцией занимаются, специальные удобрения выписывают, а все равно кофе не такой.
И откуда я знаю, что именно наш – не такой? Если разобраться, так наоборот, терранский должен неправильным казаться, его я пил раз десять в жизни, а наш – постоянно. Вот только все равно – чувствую. Будто где-то в глубине, в клеточках, как у Алкари, сидит память и нашептывает: «не так», «неправильно», «подделка». Отец Виталий говорит, что это пережитки, что хоть Терра и родной мир человечества, но в колыбели вечно жить нельзя. Значит, и небо должно быть нам родным, и земля, и безмозглые абори, и джунгли, и этот кофе.
Выхлебал я две чашки, забрался в душ, переоделся в чистое. Потом вдруг принялся за уборку, хоть обычно по пятницам наводил порядок, а сегодня только четверг. Наверное, хотелось что-то делать. Пол пропылесосил и протер старый робот-черепашка, он барахлит, но если его запускать два раза подряд в режиме генеральной уборки, то становится вполне прилично. А я вытер пыль, особое внимание уделив дедушкиному подоконнику – в выжженные линии вечно набивался мусор, и город становился пыльным и ненастоящим, как макеты в нашем музее, потом протер стекла – для окон тоже есть маленький робот, но его замаешься пересаживать со стекла на стекло, проще походить с тряпкой и аэрозолем.
Хорошо бы, если гонщики уже заправились, отдохнули и улетели.
А еще лучше, если военный курьер попутно забрал Огарина. Не хочу я с ним прощаться. Лучше прийти в бункер и забрать у ребят конверт с какой-нибудь запиской, что он обязательно оставит. Прочитаю и пойду к священнику просить благословения на брак с Ноновой.
Весь первый этаж я отдраил и отчистил до полудня. Сделал все, что только можно, даже ковер в гостиной почистил пеной, а фамильный хрусталь в буфете сполоснул от пыли и высушил. И только тогда понял, что специально себе занятия придумывал – чтобы не выходить из дома.
Это что же, я боюсь, что передумаю и в экипаж к сумасшедшей девочке попрошусь?
Нет уж!
На улицах было очень тихо, и у меня зародилось подозрение, что и впрямь все закончилось – гонщики разлетелись, никто и не узнал про неожиданный визит, кроме меня.
Но подойдя к трактиру, я понял, что все еще далеко не закончилось.
У входа стояли два незнакомца, высокие, стройные, излишне хрупкие, наверное, с планеты низкой гравитации. Лица у обоих тонкие, прозрачные, нечеловеческие, на эльфов из детских сказок похожи. Когда я подошел поближе, то понял, что один из них – женского пола, едва-едва были заметны под комбинезоном груди, да и бедра пошире.
– Доброго дня вам, – слаженно приветствовала меня парочка. Улыбнулись. Но больше никаких попыток к общению не предприняли – то ли ждали они кого-то еще, то ли собирались со всем поселком перездороваться.
– День добрый, – прошептал я, проскальзывая мимо.
Ой, что внутри творилось!
Здесь было еще шесть иномирцев. Разделить их на две тройки труда не составляло – один экипаж выглядел совсем как наши люди, только одеты во все темное, со странными прическами, длинными прядями волос над ушами и с маленькими круглыми шапочками, будто приклеенными к головам. Сидела эта троица на высоких стульях у бара и пила вино, причем почему-то из своей бутылки, я такой раньше не видел. То ли метаболизм у них иной, то ли обычаи не позволяют чужого пить?
Вторая тройка была куда забавнее. Вначале мне показалось, что это тоже экипаж из детей, потом я понял, что люди-то взрослые, только очень низкорослые и хрупкие, с кожей голубоватого оттенка и светлыми, почти белыми волосами. Я попытался понять, что их такими сформировало, но ничего умного не придумалось. Планета с высокой гравитацией – так были бы кряжистыми. Планета с низкой гравитацией – были бы длинными и тощими. А так – словно подростки, только глаза недетские, настороженно-серьезные, и хлещут водку безостановочно.
