Великий Сатанг - Вершинин Лев Рэмович (книги .TXT) 📗
Давно, очень давно, с тех пор, как отгремели кровавые дни Йошки Грозного Бабуа, не доставали люди башен из заветных ларцов эти маски, означающие готовность погибнуть или победить…
Конница приближается, завершая полукруг. Резко, словно по взмаху, останавливаются выученные кони около строя приготовившихся к худшему людей, и те опускают изготовленные было луки, увидев мирно притороченные к спинам коней мечи.
Люди башен пришли не с войной.
Но что нужно здесь им, живущим по своему Закону?
Всадники молчат, не спешиваясь. Лишь глаза живут в прорезях масок; черные, синие, карие, водянисто-голубые, даже не имеющие цвета, с расширенными во весь раек зрачками глаза опьяненных дурманом терьякчи из башен Поскота мелькают то и дело в разрезах жесткой кожи…
Зачем они пришли?
Тот, кто возглавлял колонну, могучий великан с двуручным мечом за спиною, спрыгивает в траву перед копытами белоснежного жеребца.
Нет на нем кожаных доспехов. По неписаным правилам башен, лишь отважнейшие ходят в сражение с обнаженным торсом. По всему видно: вожак всадников — из таких. Тяжелые бугры мышц распирают смуглую кожу, расписанную синими знаками доблести. Синева растеклась по всей груди, по спине, по рукам исполина. Мечи, якоря, черепа, звезды — и даже мудрые, мало кому теперь понятные письмена старых времен, прославляющие его благородную мать.
Он коротко, на миг, не больше, преклоняет колено перед Лебедем и вновь встает во весь рост, горделиво расправив непомерной ширины плечи.
– Мы пришли, — гудит из-под маски, и бесстрастность голоса под стать неподвижному равнодушию личины. — Это не наша разборка, и масть не хотела вписываться в нее. Но духи нар сказали нам: не оставайтесь в стороне. Свои базары вы решите потом, сказали они, а сейчас пришло время масок и железа!
Рывком он срывает с себя поддельное лицо. И люди, стоящие в строю — немногие, те, кому довелось повидать мир, — удивленно округляют рты.
Это не кто иной, как сам Колян Глухой, владетель семи башен, берущий долю на общак с половины Поскота; даже паханы центра прислушиваются к слову его, а на толковищах нет такого, кто посмел бы сказать против. Раньше были. Теперь нет. Прозвище же Глухой получено им еще в юности, ибо и тогда уже был он глух к мольбам о пощаде.
– Бля буду! — тяжелым кулаком бьет себя в грудь Колян, и в глазах его клубится дым терьяка, выкуренного паханом перед битвой. — Бля буду!
Жуткая клятва хаз, выше которой нет ничего для людей, обитающих в башнях, впервые звучит здесь, под вольным небом степей и развалин. Впервые со дней дальних походов непобедимой кодлы Грозного Йошки.
– Приказывай, начальник! Братва порвет пасть всякому, кто встал против зоны. Потому что катят не по делу и потому что это наша земля!
– Земля-а-а! Земля-а! Я-а-а!.. — возвращается эхо.
– Раздели конницу поровну и встаньте на флангах! — спокойно говорит Лебедь, и в глазах его вспыхивает торжество.
Все оказалось проще простого.
(«Когда слепой увидит, а глухой услышит…»)
– Ждите! — говорит Лебедь людям Земли, пешим и конным.
И, спешившись, идет в шатер под знаменем с белокрылой взмывающей ввысь птицей. Где уже заждался его тот, кого земляне прозвали демоном Жанхаром.
И тот, одетый в комбинезон космолетчика гражданского флота, без знаков различий, обращает к нему близорукий, немного беспомощный взгляд, многократно увеличенный большими очками в тоненькой металлической оправе.
– Уходите, Джанкарло! — говорит Лебедь гостю не зло, но категорично. — Уходите. Разговора не будет!
– Помилуйте, Въяргдал Игоревич, — восклицает демон в комбинезоне, и лицо Лебедя передергивает короткая судорога — не воспоминаний, нет, но намек на них. — Да как же так можно! Я вам заявляю совершенно ответственно, если угодно, как искусствовед со стажем: без собранных здешними аборигенами экспонатов коллекция утрачивает полноту. А следовательно, и смысл!
– Мне плевать на коллекцию, — коротко отвечает Лебедь.
Его тяготит ненужное присутствие этого человека. И он повторяет уже гораздо жестче, чем в первый раз:
– Уходите!
Очки на крупном носу возмущенно вздрагивают.
– Нет уж, позвольте! Я готов пойти и на компромисс… Давайте так, Въяргдал Игоревич!..
Он раскрывает пухлый блокнот и вчитывается в него, напряженно шевеля губами.
– Ну-с, в принципе можно ведь и поладить. Не знаю, что уж вы там себе задумали, да и не хочу знать; возможно, вы просто сошли с ума, но дело не в том. А дело в том, что, на счастье, основные фонды уже собраны и отсортированы. Поэтому предлагаю…
Пухлый палец поднимается вверх.
– Вы: прекращаете устраивать диверсии и даете возможность спокойно заниматься погрузкой; далее: обеспечиваете нас нужным количеством рабочей силы; и наконец: отдаете мне экспонаты, привезенные из Киевского музея религий. Скажите на милость, к чему вашим… э-э… подданным иконы кисти Рублева, к примеру? Со своей стороны я возвращаюсь на Гедеон и докладываю дону Мигелю о вашей героической гибели. И живите себе здесь спокойно, если уж так нравится. Ну, по рукам?..
– Я сказал, Джанкарло, — устало качает головой Лебедь и опускается на циновку. — Разговора не будет!
– Но вы понимаете, что в этом случае вашим хлеборобам придется иметь дело с людьми госпожи Минуллиной? — разводит руками Джанкарло. — А вы же знаете эту фанатичку…
Лебедь усмехается:
– Что ж, пусть попробуют. Ко мне пришли люди башен…
– О, вот как?!
Человек в очках заметно удивлен. И встревожен. Он на секунду задумывается. Затем аккуратно снимает очки и бережно протирает их.
– Ну что ж, — говорит он совершенно спокойно, уже совсем иным тоном, без тени раздражения и запальчивости. — Я вижу, что договориться нам не удалось. Пусть так. Если вы забыли, что такое присяга, майор Нечитайло, позвольте напомнить вам еще кое о чем. Взгляните!
Джанкарло протягивает Лебедю глянцево блестящие стереокарточки.
Тот кидает небрежный взгляд и удивленно приподнимает брови.
– Ну и что? Это пулеметы. Исчезнувшее оружие…
– Так точно, — кивает человек в комбинезоне. — Исчезнувшее. А если я скажу вам, что два экземпляра этого исчезнувшего доставлены мною с Гедеона? По личному разрешению господина пожизненного Президента?..
Лебедь отвечает улыбкой.
– Бред. Оружие непроизводимо в принципе.
И добавляет то, чего никогда не мог понять сам, да и никто не мог, даже наставники в училище, когда пытались разъяснить курсантам, отчего любое, кроме холодного, оружие, будучи собранным, немедленно превращается в липкий порошок:
– Этический индетерминизм.
– Верно. — Джанкарло отвечает улыбкой на улыбку. — И про принцип, и про индетерминизм. Но вы ведь знаете, кажется, про опыты Рубина? Он работал одно время в лабораториях моего покойного батюшки. В том числе и над этой проблемой…
Голос его становится приглушенно-доверительным.
– И вы не представляете, майор, что может совершить всего только одна щепотка боэция, если добавить ее в сплав. Во всяком случае с этическим, как вы сказали, индетерминизмом она справляется без труда…
Джанкарло саркастически пожимает плечами. Глаза его, лишенные очков, вовсе не так уж беспомощны, как казалось.
– Не скрою, майор, серия была мизерна. Два экземпляра на всю Галактику. И оба здесь, со мною. Что скажете теперь?
Лебедь приподнимает голову. На лице его уже нет улыбки.
– Послушайте, господин эль-Шарафи…
Он уже не называет человека в комбинезоне по имени.
– Кто вы все-таки? Искусствовед? Или?..
Тон его враждебен. А ответ звучит по-прежнему спокойно и даже с холодноватым сочувствием:
– Всего понемножку, майор. Отчасти то, отчасти это. В том числе и искусствовед. И смею вас заверить, весьма квалифицированный.
Он дружески подмигивает.
– Я не блефую, майор. Итак, ваш ответ?
– Погодите.
Не обращая внимания на гостя, Лебедь опускается наземь.
Прикладывает ухо к квадрату травы, оставленному в центре шатра меж небрежно набросанных циновок. Вслушивается. А потом поднимается на ноги, и взор его светел.
