Багатур - Большаков Валерий Петрович (книги онлайн бесплатно txt) 📗
Ладожская крепость была ещё Олегом Вещим заложена на Стрелочном мысу, разделявшем Волхов и реку Ладожку. Когда-то на её месте стояла фортеция деревянная, а Вещий велел из камня строить. Вот и выстроили оплот — каменную твердыню, грозу свеев, «оплечье» Великого Новгорода.
В твердыне насчитывалось пять башен — Воротная, Раскатная, Климентовская, Тайничная и Стрелецкая. Соединяясь стенами в шесть шагов толщиной, башни составляли крепость, имевшую вид огромного утюга, направленного острым концом на север. Стрелецкая башня была главной и располагалась на остром конце «утюга». Нижняя часть её стены была толщиной в восемь шагов; второй ряд бойниц располагался в стенах немногим тоньше, даже над верхним рядом бойниц толщина каменной кладки была в четыре шага, под размер башенных зубцов. Складывали стены из диких камней-валунов и заливали известковым раствором, а снаружи ещё и облицовывали толстыми плитами из тёсаного камня, эти же плиты шли и на своды.
— Ну, как? — горделиво спросил провожатый, подкормщик морской стражи Губарь.
— Сила! — сказал Олег уважительно.
Подкормщик расплылся в довольной улыбке, а Сухов выглянул в бойницу. Внизу он увидел речку Ладожку, большой деревянный мост, соединявший её берега, толпу посадских жителей на торгу у моста. Немного далее, за крайними строениями посада, виднелись купола Успенского монастыря.
— Ладно, — улыбнулся Олег, — пошли. Насмотрелся!
Сухов с подкормщиком прошли мимо дозорного, спустились по каменным ступеням в средний этаж башни. С трудом приоткрыв дубовую дверь, они узким сводчатым ходом вышли на крепостную стену с заборолами.
Заборола, как и башня, были покрыты почерневшим от времени дубовым тёсом. Через каждые десять шагов Олег обходил сложенные дрова под медными котлами на треногах, наполненными смолой. По стенам хранилось аккуратно сложенное оружие: копья, рогатины, топоры, колчаны со стрелами, луки.
— А ты говоришь — свеи! — фыркнул Губарь. — Что нам те свеи? Размажем! И мунгалов не побоимся!
— Мунгалы, друг мой, — вздохнул Олег, — и не такие крепости брали.
— Думаешь? — нахмурился подкормщик.
— Знаю. Да и не о том ты мыслишь — крепость твоя от свеев поставлена и прочих гостей непрошеных, что с севера явиться могут или с запада придут. А татары — на востоке, и там таких твердынь у Новгорода нет. Так что, когда судачить станете про князя нашего, не ругайте его особо и с отцом не равняйте — не от трусости личной Александр Ярославич Орде кланяется, а от слабости новгородской.
— Да ежели новгородцы поднимутся, — затянул Губарев, — да с оружием выйдут биться…
— Выйдут, — перебил его Сухов, — и биться храбро станут. Верю. Знаю. А сколько их с битвы до дому вернётся? В одиночку Новгороду не осилить монголов, а умирать за всех… Смысл есть?
— Нету, — признал подкормщик.
— То-то и оно… Ладно, веди к посаднику.
— Да я ж тебе говорю — нету Доброгаста Никитича, отбыл он!
— Уже прибыл. Внизу лодья его стоит.
— Ну-у? Тогда пошли.
Посадник устроился в жарко натопленных палатах, свет в которые едва просачивался. Оконца были узки, как бойницы, ужимая лучи, процеживая безудержное сияние мартовского солнца.
Посадник, высокий, худой человек с неожиданно широкими костлявыми плечами, сидел за большим столом и вдумчиво читал грамоту князя, шевеля губами и водя пальцем по строкам.
Наконец, отложив послание, посадник уставился в окно, огладил рукою бородку.
— Ты-то как, — спросил он Олега, — знаком с волей Князевой?
— Ежели ты о повольниках, желающих Новгороду послужить, — ответил Сухов, — то да, знаком. Александр Ярославич изложил вкратце, чего он хочет.
— Дельно он мыслит, хоть и юн, — проворчал Доброгаст Никитич. — Крепость-то моя сильна, слов нет, по Волхову никого не пропустим. А ежели свей на реку Свирь намылится? Али не пойдёт дальше Ижоры, местных станет раздевать?
— Флот нужен, корабли.
— Корабли-то имеются! Пять лодеек держим, а ходить на них некому. Кто раньше меня держался, нонче на Север подались, «рыбий зуб» добывать и прочего счастья пытать. Ну так не перевелись же мореходы в землях новгородских! Наберём… Только поспешать надобно — проморгаться не поспеешь, как лёд сойдёт. Тут-то и свеям дорога откроется. «Здрасте! — скажут. — Вы нас не ждали, а мы припёрлись!» Ну ладно, заговорил я тебя. Когда в обратный путь собираешься?
— А завтра с утра и двинем!
— Добро! — согласился посадник.
С утречка, отменно выспавшись, Олег с Пончиком отправились обратно в Новгород. Морозов уже не было, но снег пока не рыхлел, держался. И лёд ещё не трещал на реках — суровая выдалась зима.
Где-то за Сясью Сухов выбрался на заснеженную поляну. Посреди неё, на оплывшем кургане, лежал поваленный идол. Что-то знакомое почудилось Олегу на капище, а потом савраска вынес его на соседний лужок.
— Узнаёшь? — спросил Пончик.
— Где-то я всё это уже видел…
— Хочешь подсказку? Восемьсот пятьдесят восьмой год…
— Точно! — прозрел Сухов. — То самое место! Давай здесь остановимся? Всё равно вечер скоро. Костёрчик организуем, пройдёмся по местам боевой и трудовой славы… Не бойся, не ножками — языком!
— Давай!
Они распрягли коней и сложили баксоны в кучу. Расчистили снег, наносили хворосту, запалили костёр. Уселись на сумы, протягивая ладони к огню.
— А деревья тогда другие были, — сказал Шурик. — И росли погуще.
— Что ты хочешь, девятый век — и тринадцатый. Есть же разница.
— Ну да… Слушай, Олег, мы тогда не договорили… Ты уже думал, как дальше жить-быть?
— Прикидывал, Понч. Может, всё-таки во Францию податься? Доспех есть, чем я не рыцарь? Только надо герб придумать и имечко покруче… Пойдёшь ко мне в оруженосцы?
— Пойду! — радостно согласился Александр. — Я ж ещё в Киеве пошёл! Угу…
— Во французской стороне тепло… — зажмурился Сухов. — Замок бы ещё выпросить у короля…
— Здорово… А знаешь, я верю, что у тебя это получится.
— Получится, Понч, получится… Всю жизнь, считай, наверх карабкаюсь. Опыт есть… — Тут мысли Олега приняли иное течение. — Перекусим, может? Что нам там дядя посадник выдал от щедрот своих?
— Угостишь, может, эльчи? — раздался вдруг знакомый голос.
Сухов мгновенно вскочил, оборачиваясь, уже с саблей в руке — не заметил, когда и выхватил.
Напротив него стояли двое — Бэрхэ-сэчен и Савенч, оба с саблями наголо.
— За Исайю! — взвизгнул брат Иоганн и кинулся на Олега.
И в тот же миг по снегу заиграли сиреневые отсветы.
— Опять?! — закричал Пончик, вскакивая и потрясая кулаками. — Да сколько ж можно?
Бэрхэ-сэчен растерялся сперва, не зная, как отнестись к неожиданному знамению, но тут же вдохновился, посчитав, что Бог на его стороне. Шагнул, замахнулся…
А Олег спокойненько уселся, равнодушно посматривая в небеса, где сворачивались и вновь расходились сполохи чистейшего сиреневого цвета. «Опять… — подумал он. — Как же мне всё это надоело… Сейчас туманец накатит…»
Голубой туман затмил лес и небо, разошёлся повсюду, гася движение и звук. Бэрхэ-сэчен замер в момент выпада, с выпученными глазами, весь вытянувшись в застывшем броске. И пала тьма.
Свет показался Сухову яркой вспышкой, полыхнувшей и справа, и слева. Обрушился шум, лишь позже обратившийся в легчайший шелест листьев и перепевы лесных пичуг. Свет тоже будто убавил яркость — перед Олегом предстало то же самое место, только в летнем убранстве. Зеленели деревья, голубело небо. Было тепло.
— Мы там… — сказал Пончик стеклянным голосом. — Мы вернулись, Олег!
— Глянь за теми кустами, — подсказал Сухов, с трудом поднимаясь с земли. Да нет, с какой земли — с баксона! Все его сумы лежали там, где он их оставил. А вот коней не было — ни сивки, ни бурки, ни савраски…
— Олег! — заорал Пончик. — Мы там! Тут «тойота» твоя!
Олег испытал громадное, ни с чем не сравнимое облегчение, немыслимое опустошение, обессиливающее, лишающее и радости, и расстройства.
