Великий Сатанг - Вершинин Лев Рэмович (книги .TXT) 📗
Золотистая дымка нежно опутывала сине-зеленый шар; он удалялся без спешки, неторопливо, и в теплых тонах его отблесков не было и намека на давешний черно-белый кошмар. Вполне можно было предположить, что все минувшее было не более чем кошмарным сном. Шар был уже далеко, но еще и близко, на него хотелось смотреть не отрываясь, и они смотрели…
Тот, который помоложе, еще не вполне отошел от давешней выволочки. Джанкарло знал за собой такой грешок: когда он того хотел, люди пугались. Откуда бы что? Все-таки две трети жизни он прожил вполне интеллигентно, можно даже сказать — богемно. С другой стороны, покойный падре обладал подобным даром в неизмеримо большей степени, а наследственность, что бы кто ни говорил, великая штука!
Но полковник эль-Шарафи уже не сердился на салажонка.
Рапорта, пожалуй, не будет. Парнишку можно понять, а значит, и простить. Тем паче элементарная порядочность не позволяла бывшему интеллигентному человеку с докторским дипломом ломать судьбу только-только начинающему жить пареньку. Сердце — не камень. Если уж останки дезертира летят в пустом отсеке для почетного погребения, то нет никакого резона отказать в снисхождении неопытному и туповатому мальчугану, все же старающемуся расти и развиваться…
– Прекрасный пунш! — Джанкарло отставил чашку и вкусно, с медленной грацией истого ценителя, облизал губы. — Вы не находите, лейтенант?..
Впервые после выволочки ко второму помощнику обратились вполне по-человечески, почти что дружески. И уж во всяком случае с намеком на возможное прощение.
Лейтенант несмело улыбнулся:
– Так точно, господин полковник! Пунш отменный!
Он трепетал и благоговел перед этим молчаливым человеком, являющимся не просто аж полковником, да еще и политического надзора, но и личным секретарем самого Его Превосходительства пожизненного Президента, почти равного, в его цыплячьем понимании, самому Господу Богу. В полное же оцепенение ввергал юнца титул доктора. В простоте душевной паренек полагал искусствоведение чем-нибудь еще более крутым, нежели грозный, вездесущий и не бросающийся в глаза политический надзор.
– Так-то, дружок, — счел возможным снизойти до отеческого тона эль-Шарафи. — А кстати, что это у вас там?
Поеживаясь в ожидании вполне возможных очередных осложнений, юноша поспешно передал начальству потрепанную разбухшую книжицу, которую только что безуспешно пытался листать.
Неужели не пронесет? Ведь это же просто сувенир на память о полете. Трофей с поля боя. Не может же суровый господин доктор подумать, что это было мародерством? Лейтенант ни у кого не отнял книжку. Он просто поднял ее с земли, вынул из холодеющей руки старика, впившегося в нее мертвой хваткой. Тогда еще подумалось: ни фига себе! Чего этот-то в бой полез?.. А потом — с еще большим изумлением: и на хрена ж ему вообще книжка?..
Старик был слеп.
– «Дхьотъхья об Огненном Принце», — с трудом разбирая буквы, почти исчезнувшие в бурых пятнах, прочитал вслух полковник. — Насколько я понимаю, трофей?
– Так точно.
– Ну что ж, хвалю! — снисходительно кивнул доктор искусствоведения.
Он был доволен. Не кинжал, не побрякушка, не диковинка какая-нибудь. Книга! Паренек не только меломан, но и потенциальный книголюб. Чем черт не шутит, может быть, из него и выйдет со временем толк.
– И кому же вы собирались это презентовать, а?
– Ляле… — мучительно краснея, выдавил летеха и тотчас испуганно поправил сам себя: — Виноват, маме, господин полковник!
Смущение лейтенантика было искренним и милым.
Но сам трофей выглядел жалковато. Его, собственно, нельзя было и назвать книгой. Так, скрепленный пучок расплывшихся едва ли не в кашу листков, старенький, почти антикварный (ого! еще девяносто восьмого года!), издание дархайское, с опечатками, бумага хуже некуда; да еще и побурел от крови и грязи…
Что и говорить, мечта библиофила…
– Знаете что, дружок? — совсем по-свойски вымолвил полковник. — А не купить ли вам маме просто-напросто букет цветов?
Заговорщицки подмигнул:
– И Ляле, разумеется, тоже.
– Так точно, господин полковник!
Лейтенанту было жалко трофея. Но разве кто-то спрашивал его лейтенантское мнение?
– Значит, пусть так и будет, дорогуша!
И прежде чем отшвырнуть книжицу в лапы подскочившего роботостюарда, Джанкарло эль-Шарафи, в последний раз осмотрев старье, успел удивиться, как все-таки похож в профиль изображенный на обложке полустершийся человек на покойного майора Въяргдала Нечитайло по прозвищу Ниндзя.
А потом поднес к губам недопитую чашу.
И выронил, заляпав горячим пуншем брюки.
Очень горячим пуншем очень тонкие брюки.
Но ожога не ощутил.
Потому что все чувства погасил крик.
Страшный, выматывающий, вытягивающий, назойливый, тоскливый, безумный, болезненный, истерический, нечеловеческий, жуткий, ввинчивающийся, въедающийся, исступленный, истошный, невозможный, безостановочный…
…вопль…
…пролетел по космолету.
Он был способен свести с ума любого, даже очень умного человека, каковым не без оснований считал себя полковник эль-Шарафи, или недоумка, каковым с полным правом полагал он второго помощника…
…но этого не произошло, потому что крик тут же оборвался…
…не прожив и доли секунды…
…но за эту кратчайшую долю смоль щегольски подбритых височков юного летехи навечно покрылась изморозью.
А крик, летящий со стороны коридора грузовых отсеков, истаял, истек и сгинул, и последние осколки его коснулись слуха полковника эль-Шарафи угасающим шепотом:
– Джанкарло, нам плохо… помоги нам, Джанкарло…
И оба, полковник и лейтенант, побежали туда, не успев и сообразить, зачем бегут, настолько страшна и подавляюща была зовущая сила крика и…
…непредставимая мощь шепота.
А когда железная дверь первого отсека, скрипнув, ушла вбок, вместо изваяний из мрамора и гранита, вместо терракоты и базальта глазам людей открылась пустота.
Не совсем пустота.
Пыль.
Груды, кучи, горы, навалы, сугробы, терриконы мельчайшей пыли. Просто пыли — ничего больше, обычнейшего праха земного, и в прахе этом даже наметанный глаз профессионального искусствоведа не сумел бы различить ни плавной нежности форм Венеры с Милоса, ни самоотреченной юности навеки застывшего с пращою в руках древнего пастушка-поэта, еще не знающего, что станет царем, ни летящей прелести профиля давно умершей египетской царицы, при жизни звавшейся «Нехерт-аТа-иТи» — «Та, которая пришла»…
Разве камню бывает больно?
Разве камень, рассыпаясь в пыль, может кричать?
Отсек за отсеком — одно и то же.
Пыль.
Пыль. Пыль.
Пыль. Пыль. Пыль.
И труха.
И редко-редко, осколками уходящей жизни, в пыли…
…лебединые перья.
Белые. Черные. Белые. Черные. Белые…
Тускнеющие… угасающие…
Пыльные.
Серые.
…Лишь последний отсек, тот, которому надлежало пустовать, не был пуст.
Черноволосый юноша лежал навзничь на металлическом полу, мучительно запрокинув смуглое, нечеловечески красивое лицо. Из краешков губ сочились тоненькие синие струйки… Два огромных перепончатых крыла распластались от переборки до переборки; одно из них было нелепо заломлено, а на другом, почти накрывая его, лежала, вытянувшись, старуха в небрежно повязанном платке… подбородок ее отвис, подчеркивая впалость желтоватых щек, единственный клычок жалко торчал из упавшей челюсти, и в отблесках света, струящегося из коридора, неестественно прямая нога, открытая бесстыдно задравшимся почти до бедра сарафаном, отливала твердой, с серовато-синими костяными размывами, белизной. А в самом углу, прижавшись к банке с ухмыляющимися останками дезертира, жалко скорчился пушистый комочек… гадкая, пахнущая дымом, мочой и серой лужица натекла под ним, и прямо в лужицу, не шевелясь, уткнулась остренькая рогатая мордочка с подернувшимися тусклой пленкой бусинами глаз и болезненно выброшенные ножки, заканчивающиеся раздвоенными копытцами…
