Сельва не любит чужих - Вершинин Лев Рэмович (читать книги без сокращений txt) 📗
С какой стороны ни погляди, это было неплохим выходом.
В конце концов, на носу выборы, и вполне может случиться так, что кому-то из сильных мира сего пригодится для черной работы трезвомыслящий политик-центрист с опытом практической демократии в экстремальных условиях.
Почему нет?
Ну, хорошо, на должность мэра он, видимо, не потянет, Коза есть Коза, это вам не Шанхайчик, но ведь и пост муниципального советника, если вести себя хорошо, всегда может принести миску похлебки, матрасик и, чем черт не шутит, может быть, изредка даже кред-другой…
Если честно, то от одной лишь мысли о возвращении в политику Анатоля Грегуаровича замутило. Но что оставалось делать, если все, решительно все оказалось против него?
Эх, судьба-злодейка…
А между прочим, совершенно зря искусствовед Баканурски катил бочку на Судьбу. Она в это время как раз спускалась со ступенек управы. Вот она остановилась, внимательно посмотрела на несчастного, понурившегося профессора.
И спросила:
– Господин Баканурски?
Голос Судьбы был молод и звонок.
Анатоль Грегуарович приподнял голову.
Прямо перед ним, закрывая собою солнце, возвышался худощавый молодой человек, почти юноша, лет двадцати пяти, ни в коем случае не больше. В его руке была солидная кожаная папка, а темные глаза глядели остро и проницательно.
Так смотрят следователи, судебные исполнители и люди иных мужественных профессий, не привыкшие к встречным вопросам.
– Да, – искреннее недоумевая, признался доктор искусствоведения. – Баканурски.
– Анатоль Грегуарович?
– Анатоль Грегуарович.
– Место рождения?
– Старая Земля…
Востроглазый кивнул.
– Прекрасно. Ученые звания, степени?
– Доктор искусствоведения, профессор, – немедля отрапортовал Баканурски.
Эта игра, хоть цели ее и смысл были совершенно непонятны, понравилась ему. Она отвлекала от действительности. К тому же приятно было слышать, что кто-то все-таки помнит о нем, не хотелось даже задавать закономерный вопрос о причинах интереса к столь скромной персоне.
– Документы имеются? – прозвучал очередной вопрос.
Естественно, документы имелись.
Сквозь все передряги и все невзгоды пронес Анатоль Грегуарович, храня у сердца, личную карточку, утеря которой, согласно законам Федерации, равнозначна физической смерти, а также вырезку из газеты с фотографией, запечатлевшей церемонию вручения совсем еще юному аспиранту Баканурски диплома кандидата искусствоведения.
Хмурясь скорее для солидности, чем недовольно, юнец, затянутый, невзирая на полуденный зной, в темно-серый твидовый костюм, сличил предъявленные профессором документы с чем-то, хранившимся в папке.
Снова кивнул. И широко улыбнулся.
– Уважаемый Анатоль Грегуарович! Позвольте представиться: Руби. Кристофер Руби-младший, юридическая и консультационная контора «Руби, Руби энд Руби», Конхобар, к вашим услугам. По поручению моего клиента…
Как ни странно, произнося наконец эти слова, давно уже вытверженные наизусть, Крис не испытывал никакого трепета.
Дело было сделано. Не просто сделано, а выполнено с блеском, в кратчайшие, почти невозможные сроки. И клиент, вне всяких сомнений, будет в восторге.
Со всеми из восторга истекающими последствиями.
Строго говоря, последствия уже начались. С нынешнего дня, точнее, с тринадцати часов девятнадцати минут, он, поверенный в делах Крис Руби, стал богатым человеком, поскольку, в соответствии с контрактом, в момент обнаружения искомого субъекта вся сумма, остающаяся на кред-карте, превращалась в его призовые.
А это само по себе было достаточно много.
Если же вспомнить еще о предстоящем гонораре, то перспектива расставания с поднадоевшим Конхобаром и основания на Старой Земле солидной, со связями, авторитетом и устойчивой клиентурой фирмы становилась более чем реальной…
Еще вчера Крис не удержался бы и запрыгал от счастья.
Но минувшая ночь изменила всю его жизнь, позволив поглядеть на себя со стороны.
Ибо провел он ее вовсе не в «Денди», как предполагал, собираясь напиться, а совсем в ином месте…
Будь Крис трезв, он скорее всего опять бы прошел мимо тускло мерцающей вывески салона madame Люлю. Но, к счастью, он был пьян. Не очень. В самую меру. Как раз настолько, чтобы чрезвычайно хотелось, но совсем не моглось.
В результате, аккуратно оплатив четыре сеанса подряд с наценкой за сверхурочные, он провел почти восемь часов, душевно беседуя с удивительным, чистым, бесконечно милым и трогательным существом, жестоко и незаслуженно обиженным судьбою.
Сперва они сидели у журнального столика, в пристойном отдалении друг от дружки, а затем совершенно неожиданно оказались рядом, и он сам не понял, как вышло, что их пальцы сплелись. Нюнечка расспрашивала его о жизни, о Конхобаре, о процессах, которые ему доводилось вести; особенно ее интересовало, почему и для чего он, Крис, оказался здесь, в такой глуши. Глазки ее сверкали, как две звездочки, на щечках играл очаровательный, кажущийся в свете ночника золотистым румянец. Разве можно было не откликнуться на просьбу такой девушки? И Крис рассказывал, рассказывал и рассказывал. Нет, конечно, даже в такой миг, в таком состоянии он все равно свято соблюл профессиональную этику, сохранив в тайне и личность искомого, и имя клиента-посредника. Но насчет себя он не скрыл ничего, да ведь, в сущности, и скрывать было нечего…
А Нюнечка слушала, и восхищалась, и печалилась, и сопереживала. Когда один раз, совсем случайно, его ладонь оказалась у нее на коленке, она вспыхнула и на ее ресничках появились две горькие слезинки. Он тут же отдернул руку, чтобы она ни в коем случае не подумала, что он видит в ней какую-нибудь проститутку, а она, великодушно извинив нахала, вновь позволила Крису взять себя за пальчики и даже чуть-чуть, бережно и очень нежно поглаживать их…
Потом она говорила сама, сперва спокойно, но с каждым словом все больше теряя самообладание. Она утирала глаза кружевным платочком и всхлипывала, и все это было бесконечно больно выдержать, особенно зная, что даже обнять эту удивительную девушку строго-настрого запрещено.
Оставалось только поглаживать нежную ладошку.
И слушать.
Крис слушал внимательно. Медленно трезвел. И скрипел зубами, с каждой минутой все больше проникаясь презрительной ненавистью к этой самой Люлю. К волчице-матери, торгующей невинным телом собственного ребенка.
И какого ребенка!
Как же она могла пойти на такое?
Или у нее в груди вместо сердца – холодный камень, поросший волчьей шерстью?
Он не мог этого понять.
А Нюнечка не могла ответить.
Она ведь так любила маму и так верила ей, что поначалу просто слушалась, даже не думая, что мамочка может сделать ей плохо! Даже самое противное и гадкое она выполняла в точности, а потом, когда подросла и попробовала отказываться, мама начала бить ее, и привязывала к кровати, и морила голодом.
Услышав это, Крис закусил губу. С подобным ему чересчур часто приходилось сталкиваться в трущобах Семьсот Восьмого.
– Мразь, – сказал он, не сдержавшись.
И Нюнечка, всхлипывая, доверчиво пересела к нему на колени.
Она не может больше оставаться тут! Не может, не может!
Но куда же ей деваться? Не бежать же в одиночку. Она ведь пропадет, маленькая, беззащитная, совсем неопытная. А довериться первому встречному еще страшнее. Да и не нужен ей этот самый первый встречный! Ей нужен человек, которого она любит. Нет, нет, она, наверное, покончила бы с собой, у нее в комнатке уже припасены и моточек шпагата, и бритвочка, и много-много снотворного…
И если бы не знакомство с Крисочкой – Нюнечка именно так и сказала, и тут же, застеснявшись, опустила прелестную головку, – то в эту ночь, наверное, все было бы уже кончено. Навсегда…
Ближе к рассвету разговор иссяк. Молчание сделалось красноречивее слов. Заплаканная девочка доверчиво прижалась к его плечу и задремала, забравшись с ногами на софу, а Крис, уже совершенно трезвый, сидел, боясь пошевелиться, и размышлял.
