Пешка в большой игре - Сухинин Владимир Александрович "Владимир Черный-Седой" (книги онлайн читать бесплатно .txt) 📗

— Не знаю, я пришел его спасти, а лечат его пусть вон братья шамана, — кивнул я на молчаливо сидящего старика. На мой выпад тот только поморщился.

— Присядь, — мягким голосом проговорил хан. — Тебя извиняет молодость и твое умение.

Он дождался пока, я снова усядусь.

— Место по левую руку от меня было свободно, но ты его занял. Сам уселся без приглашения, — усмехнулся он. — Я принял это, не прогнал, теперь ты мой советник, пока я тебя не отпущу. Ты сам принял это решение, я согласился. Теперь тебе за свои поступки отвечать надо. — Он говорил тихо, с расстановкой, давая мне время осознать свое новое положение и статус. И чтобы я понял опрометчивость своего поступка. Это был Гронд, только с клыками, такой же вежливый и опасный.

Я заерзал и обвел всех хмурым взглядом. Быр Карам мстительно усмехнулся, шаман остался сидеть с непроницаемым лицом.

— Так что ты говорил про Барака Абаму? — спросил хан как о чем-то незначительном, без особого интереса — вроде как поддержать угаснувший разговор.

— Барама Обаку, — поправил я. — Что слышал, то и сказал.

— И где о нем говорили как о великом хане? — Лежащий орк продолжал говорить с легкой снисходительностью, показывая, что особого интереса он к этой теме не проявляет. Типа мало ли что говорят. Всем рты не закроешь.

Я принял его манеру и ответил:

— Да болтали разное у сивучей.

Тут не выдержал правая рука.

— Кто болтал? — подался он вперед. Шаман укоризненно посмотрел на Карама, но тот только отмахнулся рукой и в упор уставился на меня.

— У вас, как в любом нормальном государстве, — я ответил ему усмешкой, — пока доберешься до больного, он уже три раза помрет, а советник, который должен знать то, что происходит в степи, спрашивает это у иноземца-хумана. Куда мир катится? — закатил я глаза.

— Человек, не играй с огнем! — Правая рука потянулся своей правой рукой к кинжалу.

— Что, так же, как и сивучи, попытаешься отрубить мне ноги и руки? — Я вел себя нагло, на грани. Шел по тонкому лезвию, но иначе было нельзя. Они должны меня принять именно таким, тогда я что-то смогу сделать. Я расширял рамки дозволенного, и только. Но это было опасно, очень опасно. Я играл на противоречивых чувствах орков. Они выше всего ценили в себе и других смелость и независимость. Уважение и почтительность рассматривали как слабость. А какие дела можно вести со слабым? Только повелевать им. Но я был не орк, а существо в их понимании низшего порядка — человек. Тут могло быть или — или. Но я сумел уже установить незримые нити доверия к себе и пер напропалую.

— Так ты тот студент из посольства, который муразу сивучей обозвал великим ханом? — прервал молчание шаман.

— Да, было дело, — согласился я. — Но вам доложили не совсем верно. Можно даже с определенностью сказать, совсем неверно. Я назвал его великим муразой сивучей. И кто мне скажет, что я был не прав? — Я еще раз осмотрел собравшихся. Мой взгляд был колючим, как шубка ежика, и каждый из глазевших на меня укололся и отступил.

— Расскажи подробнее, что произошло у сивучей, — мягко попросил хан. Не приказал, не потребовал, а именно попросил. С чуть-чуть заметными нотками просьбы в голосе.

— Так рассказывать нечего. У шамана Сарги Улу советник — лесной эльфар, вот он и подговаривал его и еще пятерых шаманов сменить хана. Убить непокорных вождей и иметь в совете большинство. Но они не пришли к единодушию. Шаман сивучей хотел видеть на месте великого хана своего вождя, а остальные опасались, что тогда орками будут править лесные эльфары, и лучше поставить дурачка Барама Обаку. Типа тогда они, шаманы, как более достойные будут править.

Я посмотрел на спокойного шамана, но тот и бровью не повел, оставшись сидеть и дальше с непроницаемым лицом.

— Интересно. И как ты все это узнал? — спросил хан, приподнявшись на подушках. Впервые за весь наш разговор его оставила невозмутимость. — Присутствовал на этом совете?

— Почти. Лежал в шатре вождя и ждал, когда мне отрубят ноги и руки. Пришлось слушать.

Я говорил о том, что слышал сам и видел. Даже если бы они могли отличить ложь от правды, то все равно не смогли бы меня уличить. Все, что я говорил о сговоре, было чистейшей правдой.

— Вроде руки и ноги у тебя на месте, — прервал свое молчание шаман.

— На месте. — Я ответил коротко, не собираясь отвечать, как так получилось.

— А почему? — это был вопрос Быр Карама.

— Я их заново отрастил.

Даже хан поморщился:

— Не хочешь говорить, не говори.

Для него это было сейчас не важно, он прокручивал в голове полученную информацию и делал свои выводы.

— Как сюда добрался? — спросил он.

— Со свидетелями.

Я отвечал односложно, заставляя вытаскивать из меня ответы клещами.

— Это они тебя спасли? — свою версию выдвинул правая рука.

Не отвечая на вопрос, я просто пожал плечами и промолчал, понимай как хочешь. Он и понял по-своему, крякнув:

— Понятно.

— Ну раз понятно, то у меня вопрос как у советника по праву левой руки. Вы врага искать будете или нет? — Я смотрел на ошарашенные моим вопросом лица орков. — У вас окопался здесь лесной эльфар, он ходит под личиной орка и имеет доступ к хану и его еде.

— Ты его опознаешь? — живо сообразил хан.

Я уважительно на него посмотрел: не зря он занимает свое место.

— А как же! — внушительно ответил я. — В конце концов, должность советника обязывает находить врагов, а правая рука пусть его обезвреживает. Теперь ты, мураза, не калека однорукий, а как все, с правой и левой рукой. — Я засмеялся своей шутке под оторопелыми взглядами первых владык орков.

— Я тебе тоже руки и ноги отрубил бы на месте сивучей, — ответил хан, быстрее всех пришедший в себя. — Ты просто несносный и до крайности наглый шарныга. — Он со смехом смотрел на меня. — Не пойму я одной, вернее, двух вещей: зачем тебя в посольство определили и почему ты еще до сих пор жив?

Демон черт-те где

Ступени — гладкие, как будто обработанные заботливой и умелой рукой каменотеса — уходили вверх и тонули в темноте. В этом лабиринте, бессмысленном и малопонятном для Прокса, среди скал тянулась череда плохо освещенных тропинок и прячущихся в темноте каменных лестниц, уходящих то вверх, то вниз. Чего хотел добиться Рок от соискателей его милости — Алеш сколько ни думал, так и не понял. Потом он отбросил всякие мысли о замыслах божественных братьев и сосредоточился на подъеме. Надо просто идти и наконец выбраться из лабиринта. Только бы побыстрее.

Шли они долго, словно поднимались из самых глубин планеты. Ни странностей, ни опасностей на пути не встречалось. Здесь всегда было так. Эту закономерность Прокс уже понял. Спокойные участки являлись обманчивыми, на них могло быть наложено наваждение, заставляя путников брести по кругу или проходить мимо спрятанного прохода. Поэтому он использовал заклинание рассеивания, чтобы вовремя заметить очередное спрятанное ответвление. Но пока их окружали только тьма и молчаливый монолит скалы. Здесь не было слышно даже стука подошв о камень, который обязательно должен был звонко раздаваться по этой длинной и, как ему даже показалось, бесконечной лестнице. Но зато было время подумать о своей судьбе. Кто он в этом мире и что он делает, для чего он родился и для чего живет? Странные, непривычные мысли стали посещать его. Ведь раньше их не было. Для него его жизнь была проста и понятна. Долг и цель, которую нужно достичь любой ценой. А если цена слишком высока?

Раньше и эти вопросы перед ним не возникали. Кто были те люди, что прежде длинной чередой стояли с ним плечом к плечу? Только инструмент. Инструмент, с помощью которого он решал свои задачи. Сломался инструмент, взял новый. А инструмент не имеет ни души, ни своих желаний, его просто используют. И он сам был таким инструментом в чужих руках. Бездушным, пустым, но надежным. Раньше для него это было нормой — так устроена жизнь. Теперь что-то переменилось, в том числе в нем самом. Он сломался как инструмент, внутри стали просыпаться странные, доселе неизвестные ему чувства. Алеш ощутил привязанность, желание защитить, оградить от опасностей и, если надо, умереть, но не дать беде подобраться к близкому ему существу. Он поднимался, а эти мысли наполняли его, искали ответа внутри него самого и наконец отыскали глубоко спрятанное, можно сказать, зарытое чувство, способное дать ему ответ на многие вопросы, и он с удивлением ощутил это новое для него состояние, и оно придавало ему силы и надежду, но названия ему он не знал. А если бы решился кому-нибудь рассказать, то с удивлением узнал бы, что оно называется… любовью.