Город чудес - Беннетт Роберт Джексон (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗
Он и Шара устанавливают антенну на крыше сортировочной станции в Аханастане. Она молодая, смешливая, наслаждается их подвигами. Он мрачный, молчаливый, жестокий.
Он с дочерью Карин сидит на полу их старого дома, она баюкает тряпичную куклу. Он слушает, как она объясняет запутанную героическую родословную куклы неимоверно серьезным тоном.
Его отец, старый, мрачный и печальный, сидит за длинным столом.
— Люди склонны вести возвышенные речи, — говорит он, — чтобы оправдать свои самые низменные инстинкты…
Потом он видит себя в форте Тинадеши в Вуртьястане — видит, как всхлипывает и кричит, хватая перепуганного сайпурского солдата, швыряя об стену и втыкая нож в шею. Кровь бьет фонтаном, брызги падают на лицо, грудь, руку. Потом он бросает умирающего солдата и мчится по коридору.
Ковыляя сквозь свои воспоминания, Сигруд не сводит взгляда с умирающего солдата. Это юноша, которому нет и двадцати пяти.
«Сколько лет я отнял у людей той ночью? — думает дрейлинг. — Сколько лет я украл у других за всю свою жизнь?»
Сигруд видит Олвос, которая указывает на него пальцем, стоя у огня, и говорит:
— Это родилось в крови. Так было всегда. Это родилось в завоевании, во власти, в праведном возмездии. И вот как оно должно закончиться. Это цикл, который повторяется снова и снова, в точности как твоя жизнь повторяется снова и снова. Мы должны нарушить этот цикл. Обязаны! Иначе мы обрекаем будущие поколения следовать по нашим стопам.
Сигруд идет и идет, орошая ступени своей кровью. Город внизу делается все меньше. Его тело становится холодным, ощущается смутно, отдаляется.
«Я жил как раненый зверь, — думает он, — пытался причинить миру ту же боль, которую испытывал сам».
Он крепко сжимает копье в левой руке, ковыляя по ступенькам.
«Я думал, моя боль — сила сама по себе. Какая ужасная глупость».
Все новые и новые ступени.
«Неужели я позволю, чтобы то же самое случилось с Тати? Неужели я позволю ей у меня на глазах повторить мои собственные ошибки, все до единой?»
И тут он видит это.
Себя, неполных семнадцати лет. С младенцем на руках.
Маленьким, крошечным, безупречным, хмурящим лоб от неудобных ощущений.
Этот молодой Сигруд наклоняется к уху новорожденной дочери и шепчет: «Сигню. Так тебя зовут. Сигню. Но я вот все думаю: кем же ты станешь?»
Сигруд закрывает единственный глаз, пытаясь пройти мимо этого воспоминания. Палец его ноги цепляется за край ступеньки, и он спотыкается.
Падает на лестницу, роняет копье. В груди просыпается жуткая боль. Болит все, каждая его часть испытывает мучительные страдания, и как бы дрейлинг ни старался, он не может подняться опять.
Сигруд всхлипывает, усталый и жалкий.
— Я не могу, — шепчет он. — Я не могу это сделать. Не могу.
Он закрывает глаз, зная, что потерпел неудачу, зная, что это означает. Мир не просто исчезнет — все будет так, словно он никогда не существовал.
Сигруд открывает глаз, чтобы увидеть, как все случится, как мир растворится и бездна поглотит его. И видит, что не один.
Кто-то стоит на ступеньках выше него.
Сигруд поднимает голову.
Это женщина лет тридцати пяти, в кожаных ботинках и куртке из шкуры котика. На груди эмблема — эмблема Южной Дрейлингской компании в сопровождении шестеренки. Женщина смотрит на него сверху вниз, ее русые волосы ярко сияют в блеске парящей наверху фигуры, а голубые глаза за стеклами очков глядят пылко.
Она что-то говорит. Сигруд почти потерял сознание и не слышит. Но видит, что это три слова, и понимает, что это слова, которые она сказала ему давным-давно, когда объясняла цель своей жизни, — дерзкое заявление, полное мрачной и решительной надежды:
«Достаточно одного толчка».
Сигруд кивает, заливаясь слезами.
— Ладно, — говорит он. — Ладно.
Он собирается, снова переворачивается. Потом с трудом упирается левой рукой и вынуждает себя встать на колени. Тянет руку, хватает древко копья, которое, к счастью, не покатилось в самый низ. И в последний раз поднимается на ноги.
Еще шаг. И еще, и еще один.
«Каждую секунду я думал о том, что потерял».
Шаг, еще шаг.
«О том, что со мной сделали, и о том, как свершить мой собственный суд над этим миром».
Еще, еще, еще один.
«Но теперь, в преддверии конца, я все понял».
И вот наконец-то он приходит к ней.
Женщина, парящая в воздухе, похожа на Татьяну Комайд с толикой Мальвины Гогач: маленький нос, слабый подбородок, дерзкий рот. Она зависла футах в двадцати от края лестницы, подняв руки и обратив взгляд к небесам. Из ее глаз вырываются лучи ярчайшего чисто-белого света, стремятся к вершине башни. Но ее лицо искажено от печали и скорби, щеки мокры от слез: она создание, пусть и Божественное, но достигшее самых глубин отчаяния.
Это ему знакомо. Он сам выглядел так же, когда потерял своего отца, семью, дочь, подругу.
И в этот момент Сигруд понимает: это петля, бесконечная петля искалеченных детей, которые вырастают, но берегут свою боль, сохраняя ее свежей и новой, причиняя еще больше травм и начиная весь цикл заново.
Он смотрит на богиню, но видит только юную девушку, которая несколько ночей назад смотрела на луну и говорила, что мертвые для нее загадка.
— Не надо искать в смерти смысл, Тати, — говорит он ей. Отбрасывает копье, и оно катится вниз по лестнице. Медленно отходит назад, пока не упирается спиной в стену башни. — Ты сама мне это сказала.
Он смотрит на зазор. От лестницы до нее двадцать футов. Сможет ли он? Даже в таком измученном состоянии?
«Мне придется».
Он приседает, находит упор, готовится.
— Я тебе напомню, — шепчет он.
Он бежит вдоль лестницы — шатаясь, рывками, словно пьяный, но все равно в его движениях быстрота и сила.
Сигруд достигает края.
Прыгает.
Он взмывает, протягивая руки вперед, и под ним — оцепенелый Мирград, а над ним тянется в бесконечность черная башня.
Он летит к ней, тянется к ней, касается плеча и хватается, прижимает ее к себе, и тогда…
На него обрушиваются все секунды.
Сигруд сидит на белой плоскости.
Плоскость огромная, бесконечная, и хотя дрейлинг этого не может постичь, он понимает, что плоскость тянется во все стороны сразу. И все же он каким-то образом сидит на ней, скрестив ноги, голый — его покрытое шрамами и синяками израненное тело озаряет свет, который как будто льется отовсюду.
Что-то шевелится вокруг него. Он понимает, что эта плоскость, это место существует на ладони чьей-то руки — руки, принадлежащей непостижимо огромному существу.
— КАК ТЫ ПОСМЕЛ, — произносит голос.
Все продолжает шевелиться. А потом она поднимает его на уровень собственных глаз.
Сигруд видит перед собой богиню, она держит его перед своим лицом, и время все без остатка клубится в ее хватке. Ее глаза полнятся светом умирающих солнц и воем тысячи бурь, шумом тысяч дождевых капель, падающих на тысячи листьев, тысячей слов, произнесенных шепотом, тысячей взрывов смеха и тысячью слез.
Ее лицо искажается от неприкрытой ярости.
— КАК ТЫ ПОСМЕЛ МЕНЯ ПРЕРВАТЬ, — говорит богиня. — КАК ТЫ ПОСМЕЛ БРОСИТЬ ВЫЗОВ ВРЕМЕНИ.
Сигруд смотрит на богиню и медленно моргает.
— Я не бросал вызов, — говорит он. — Я просто выполнил обещание, которое дал юной девушке совсем недавно.
— Я БОЛЬШЕ НЕ ОНА, — грохочет богиня. — Я НАМНОГО, НАМНОГО БОЛЬШЕ, ЧЕМ ОНА КОГДА-НИБУДЬ БЫЛА И ЧЕМ МОГЛА БЫ СТАТЬ.
— И все-таки, — говорит Сигруд, — она была намного мудрее, чем ты теперь.
Богиня разгневанно глядит на него.
— ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, О ЧЕМ ГОВОРИШЬ. Я ПЕРЕДЕЛАЮ ВРЕМЯ, ПЕРЕДЕЛАЮ МИР. Я СОТВОРЮ СПРАВЕДЛИВЫЙ МИР, ПРАВЕДНЫЙ МИР. МИР, В КОТОРОМ НЕ БУДЕТ НАСИЛИЯ, ОШИБОК И ЖЕСТОКОСТИ.
— Татьяна, — мягко говорит Сигруд. — Мальвина… Сколько раз мы через это уже проходили?
— ТАКОГО НИКОГДА НЕ СЛУЧАЛОСЬ РАНЬШЕ. ВРЕМЯ ПРОБУДИЛОСЬ ВПЕРВЫЕ. ВПЕРВЫЕ САМО ВРЕМЯ ПЕРЕДЕЛАЛО СОТВОРЕННЫЙ МИР.
