Обнаженное солнце (сборник) - Бирс Амброз (книги бесплатно без регистрации полные .txt) 📗
Полиция не смогла раскрыть тайну появления всей четверки. Тела были преданы земле без траура. Золото оставили там, где оно лежало, — раскиданное по пустыне и кучей наваленное на заднем сиденье разбитого старинного автомобиля. Оно скоро стало неотъемлемой частью пейзажа, заросло шалфеем, полынью, жемчужницей и вечным кактусом. Подобно Фаруэллу, Эрбе, Бруксу и Декразу, оно не имело никакой цены. Никакой.
Вальтер ШЕРФ
АКУЛЫ
— Моим спасением были нож и то, что машина оказалась открытой. Вот этот нож, — сказал Билл и достал из своих широких манчестерских штанов толстый, негнущийся нож. — Вы едва ли поверите, но тогда, в Австралии, я топал по прибрежному шоссе, и тут меня взял в свою машину этот жуткий парень со слезящимися глазами на рыбьей физиономии.
— В Австралии? — спросил я, тупо уставившись на деревяшку там, в реке, внизу, которая вертелась, переворачивалась и проскакивала пороги.
Билл был единственным в Миццуре бретонцем среди бывалых сплавщиков, когда я пробивался на север.
— Да, в Австралии. Я подошел к бензоколонке и увидел лишь разбитый кабриолет. “Наверняка какого-нибудь фермера, — подумал я, — самый подходящий для него”. А тут вышел из будки этот тип и стал буравить меня своими водянистыми глазами. Я бы с удовольствием удрал, но он уже спрашивал, не хочу ли я поехать с ним. Солнце палило вовсю. Небо казалось огромным иссохшим куполом. Если посмотреть на море, начинали болеть глаза. Чертово левое крыло у этой развалины моталось из стороны в сторону и хлопало на каждой выбоине.
“Вы наверняка фермер”, — попробовал я начать разговор.
“Нет”, — ответил он и прибавил газу.
“Тогда вы, наверное, скотопромышленник”, — сказал я, ослиная голова.
“Скотопромышленник? — отозвался он и скосил на меня глаза. — Нет, рыботорговец”.
Так. Значит, рыботорговец. Мы ехали молча два часа.
С моря подул легкий ветерок. Побережье там безлюдное, и таким его видишь часами и даже днями. Несколько скал, и потом все обрывается в воду. Я попытался шутить и намекнул на акул, чьи треугольные плавники вспарывали воду тут и там. Тогда он затормозил, подвел машину к самому краю шоссе и сказал: “Я голоден. Давайте позавтракаем”. Он погремел в багажнике и кое-что извлек оттуда. “Неплохо”, — подумал я и сел на краю скалы. Когда мы ели, он спросил: “Вы француз?” — “Да, конечно”. — “Вас выдает ваш акцент. У меня в южной Франции живет дальняя родственница. В то время я был еще художником…”
Я разглядывал парня с головы до ног. Художник? На него он походил меньше всего.
“Вы, пожалуй, не верите этому? — вспыхнул он. — Я выставлялся в Париже. Я работал в современном стиле”. Неожиданно он загрустил: “Париж! О, вы совсем не представляете, что это такое. А потом меня пригласила старая Колетт. Она писала, что на юге все так и просится на холст. Для художника истинный клад”.
— Представьте, — сказал Билл, — парень почти плакал. Меня всегда злит, когда кто-нибудь исповедуется мне. А этого рыботорговца несло на всех парах.
“… Я сказал, — продолжал он, — что согласен, и отправился на юг. На своих двоих! — хихикнул он. — Пешком, как и ты! — Он погладил мою руку. — Но я пришел не в лучшее время года. Когда ветер весной дует с моря, становится так сыро, что простыни кажутся свинцовыми. Двери и окна не закрываются, все разбухает. Холодный каменный пол и постоянный ветер — любой схватит тут ревматизм. Тетя Колетт сказала, что летом все переменится. Не стоит из-за этого огорчаться. “Ну, летом я уже буду далеко отсюда”, — возразил я. “О, Гаспар, подожди, не торопись. Здесь есть фантастические сюжеты для твоего искусства. Ты больше не захочешь в Париж”.
Что до фантастики, то ее действительно было достаточно. Вы не поверите — дом был настоящей кунсткамерой. Когда я вошел в комнату, то поскользнулся на куче монет — бразильских, китайских, мексиканских и еще шут знает каких, — которые лежали возле двери. Выпрямляясь, я ударился головой о ржавую алебарду. Поодаль на стене была растянута шкура крокодила. Толстые пыльные пачки газет лежали на полу рядом с окаменелостями, раковинами и чучелами попугаев.
Тетушка Колетт хихикала. Она сидела у окна на единственном стуле, перед ней была книга на треснутой глиняной вазе. У Колетт были серые редкие волосы, сквозь которые просвечивала кожа. Она носила очки в никелированной оправе, которые сдвигала к кончику носа, разговаривая со мной.
“Устраивайся поудобнее, Гаспар, — сказала она. — Подвинь свой чемодан к окну и отодвинь чучела попугаев”. — “Я должен здесь остаться?” — “Гаспар, это же кладовая! Мой покойный муж собирал все, что мог найти в течение своей неспокойной жизни. Царствие ему небесное! Посмотри вот на эту раковину-сердце. Такие попадаются только в одном месте — в Бретани”. Действительно, раковины были восхитительны. Они играли переливающимися красками. Позднее я заполнил набросками этих созданий природы целый альбом.
“Но где я тут буду спать, тетя Колетт?” — спросил я затем. Она сняла очки и двинулась вперед, ловко обходя окаменелости и прочую древность. Я последовал за ней в темный проход. “Осторожно: книги!” — проговорила она. Хлоп! — на голову мне свалилась целая стопка книг. Во рту я почувствовал вкус пыли. “Ничего, — успокоила она и отперла комнату, всю забитую ножами, пистолетами и клочьями шкур. — Вот тут, мой милый Гаспар!” В углу лежал матрац в зеленую полоску. “Если тебе будет холодно, можешь взять шкуры со стены”. Сказав это, она оставила меня одного. Я попытался навести хоть какой-то порядок, но это было бесполезно. Мертвое и живое зверье взяло верх. “Куда ведет вторая дверь, тетя Колетт?” — спросил я как-то. “О, Гаспар, не спрашивай”, — всхлипнула она. “Ах, да, — подумал я растроганно, — это, наверное, комната покойного мужа”. Ночью я проснулся оттого, что мне на лицо упал паук. За дверью были слышны шаркающие шаги. Я постучал. Тишина. Только окно хлопало от резкого ветра. Я лег на другой бок, и мне стали мерещиться раковины, из которых выплывал бесконечный ряд попугаев, сотни зеленых, белых и красных попугаев. Они раскрывали клювы, чтобы кричать… Но тут я снова проснулся. Окно все еще хлопало. В то время мной руководила смелость. Я рванул дверь. Заперта. Я рванул еще раз. И тут дверь поддалась, выскочив вместе с коробкой. На голову мне посыпались известка пополам с соломой, я очутился в прихожей со стеклянными книжными шкафами. Здесь был больший порядок.
По коврам я прошел дальше и заглянул в открытую комнату. В кресле-качалке сидел мужчина и спал. Справа от него стояли длинные узкие аквариумы. Я подошел ближе. Изящные маленькие рыбки, посверкивая чешуей, резвились в зеленой воде. Неожиданно я понял, что это акулы”.
— Мне стало не по себе, — продолжал Билл. — Надо же придумать такое: акулы в аквариуме! Но рыботорговец, уставившись в море, бормотал: “Совсем маленькие акулы, милые маленькие бестии”. Я быстро вернулся к себе и уничтожил следы своего вторжения. “Тетушка Колетт, — сказал я за завтраком, — тетушка Колетт, не надо считать меня глупее, чем я есть. Твой муж вовсе не умер!” — “Тсс! Гаспар! Как ты можешь такое говорить?! — Очки упали ей на колени. — Гаспар, вдруг кто-нибудь услышит твои слова! Весь город считает его умершим. Ты, конечно, прав, малыш. Но, однако, знаешь, зачем мы тебя позвали? Ты должен написать его портрет. Но не будь так опрометчив, ты еще ведь ничего не понимаешь”. Колетт выглядела совершенно растерянной. Я решил во что бы то ни стало выяснить, что означало это разведение акул. “Тетя Колетт, тетушка, я знаю больше, чем ты подозреваешь. Ну, пусть. Пусть твой муж мне позирует. Я вам нарисую столько портретов, сколько пожелаете”. Она взяла меня за руку, и я пошел за ней по темным лестницам и коридорам, пока мы не переступили порог знакомой мне комнаты! Аквариумы были покрыты огромными географическими картами. “Южное море. Австралия. Полинезия”, — прочел я. “Это Гаспар, — прошелестела моя тетя, — Морис, это художник из Парижа”. Морис покачивался. Он носил очки с темными стеклами и красные бархатные шлепанцы. “Твой дядя Морис сказал, что ты можешь начинать. Он уже давно ждет тебя”, — втолковывала мне тетя. Я ничего не слышал. А Морис плавно покачивался. “Твой дядя говорит, что ему хотелось бы иметь свой импозантный портрет, написанный маслом”. “Портрет на века! — подтвердил я. — А тебе, тетя?” “Мне? О, Гаспар! — она вдруг словно стала маленькой девочкой и кокетливо спряталась за креслом. — Я всего лишь незначительная жена великого исследователя!”
