Бумажный тигр (II. - "Форма") (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич (книги серии онлайн .txt) 📗

Лэйд взял с блюда спелый инжир и сильно сдавил его пальцами. Усилие было чрезмерным — на скатерть, салфетки и тарелки прыснул свежий алый сок. И хоть движение это было беззвучным, Уилл ощутимо напрягся на своем месте.

— Вы наблюдательны, Уилл.

Тот не выглядел польщенным. Должно быть, не воспринял эту реплику как комплимент.

— Я невеликий знаток чудовищ, мистер Лайвстоун, однако, смею думать, не самый бездарный гравёр в Лондоне. Наблюдательность — часть наше й профессии. Резец не прощает ошибок и небрежности. Знаете, иной раз довольно крохотной каверны на печатном оттиске или даже попавшего в краску волоска, чтобы печатная форма непоправимо испортила сложный эстамп. Если память мне не изменяет, мы сейчас в самом начале нашего путешествия и остановились в третьем круге, том самом, что Данте отвел чревоугодникам, обреченным заживо гнить под дождем и градом. Значит ли это, что эти хрустящие скатерти и салфетки — своего рода декорация для очередной истории?

Лэйд одним щелчком отправил раздавленный инжир в рот и некоторое время сосредоточенно жевал его, пытаясь сосредоточиться.

— Совершенно верно. Но если вы думаете, что я стану ее главным действующим лицом, то ошибаетесь. Я в самом деле люблю перекусить и охотно предаюсь этому занятию при всякой удобной возможности, о чем безжалостно свидетельствует мой живот, однако я не чревоугодник.

— А есть… разница? — осторожно спросил Уилл.

— Безусловно. Скажите, Уилл, вы никогда не задумывались, отчего невинное желание набить брюхо оказалось в списке смертных грехов наравне с гневом, похоть, алчностью и лицемерием? Чем безобидные обжоры прогневали Папу Григория Первого, чтоб заслужить такую участь? Почему платой за этот роскошный пирог и это превосходное рагу, которое я сейчас съем, должны стать вечные страдания моей бессмертной души в адских котлах?

— Задумывался об этом, — признал Уилл, — Пища без молитвы не идет на пользу, лишь разжигает страсть чрева. Забывая о том, что тело — это храм души, заботясь лишь о нем, мы забываем о потребностях души и…

Лэйд перебил его властным жестом сжатой в кулаке вилки.

— Чревоугодие — это не невинный грешок. По крайней мере, если понимать его глубинную суть. Чревоугодие — это паралич духа. Это невозможность отказаться от сладкого куска, вкус которого мы уже ощутили, несмотря на все доводы разума. Разум понимает, что этот кусок не принесет добра едоку. Вызовет изжогу и несварение, отложится жиром на бедрах, увеличит и без того огромный счет… Но чревоугодник бессилен противостоять этому желанию. Его дух сломлен и подчинен. Познав радость от поглощения пищи, он становится глух, слеп и безразличен ко всему на свете. Разве это не чудовищно? Тем и страшен этот грех, Уилл. Он превращает мыслящее существо в безрассудную алчную тварь, легко готовую обменять право первородства на миску чечевичной похлебки, а бессмертную душу — на сочный ростбиф. Я и в самом деле собирался поведать вам историю, Уилл. Но не свою, а человека по имени Эйнард Лоусон.

Уилл поморщился, наблюдая за тем, как Лэйд сплевывает хвостик от инжира прямо на белоснежную скатерть. Поморщился, но ничего не сказал. Слишком хорошо воспитан. Что ж, подумал Лэйд, тем хуже для него. Я постараюсь сделать так, чтоб этот рассказ дошел до твоей печенки.

— Вы не выглядите заинтересованным, Уилл.

— Я… Возможно, потому, что мне не терпится услышать окончание другой вашей истории, мистер Лайвстоун. Конечно, я имею в виду историю клуба «Альбион» и его членов, записанную доктором Генри.

Лэйд нарочито задел дно тарелки остро заточенным ножом, удовлетворенно заметив, как поморщился от этого резкого звука его собеседник.

— Видите ли, Уилл, согласившись принять мои услуги в качестве проводника, вы согласились принять и мои условия. Эта та часть контракта Бангорского Тигра, которая обычно не выносится в начало договора, но неумолимо следует из него. Так что рассказывать я буду то, что посчитаю нужным. Ну-ну, не беспокойтесь. Ваш корабль отходит послезавтра вечером, а мы всего лишь в третьем круге. У меня будет достаточно времени, чтоб поведать вам о судьбе клуба, как и о судьбе его участников. Сейчас же обстоятельства требуют от меня поведать вам о чревоугодии.

Уилл нахмурился было, однако лицо его быстро разгладилось.

— С вами тяжело спорить, мистер Тигр.

— Именно поэтому мне приходится платить своей помощнице, мисс Прайс, по десять пенсов сверх жалования ежемесячно — за необходимость спорить со мной.

— Что ж, мои уши в вашем распоряжении. Тот Лоусон, о котором вы собираетесь рассказать, это тот же Лоусон, который является владельцем этого роскошного ресторана?

— Совершенно верно, мистер Эйнард Лоусон. Впрочем, когда мы с ним познакомились, его редко звали мистером, да и владельцем «Эгерии» он еще не был. По правде говоря, если он и был владельцем чего-то, кроме своего не иссякающего оптимизма, так только заштатной кофейни на окраине Миддлдэка, местечка столь невзрачного, что столовались там преимущественно окрестные тараканы, да и те не спешили расплатиться. Но мистер Лоусон не замечал ни их, ни покосившихся стен, ни плачевного состояния своих сбережений. У этого человека была мечта, Уилл. Он мечтал со временем завести собственный ресторан. И не где-нибудь, а в Редруфе! Эта мечта горела в его глазах, когда он протирал щербатый пол, драял столы и варил дешевый кофе. Если мистер Лоусон и был чем-то богат, так это своим оптимизмом.

Лэйд взял в руку канапе и некоторое время крутил перед глазами. Бесспорно, это было настоящее произведение гастрономического искусства, столь изящно украшенное жемчугом Афродиты [72] и миниатюрными соцветиями укропа, словносоздали его не на кухне, а в ювелирной мастерской.

— Я старался выказать ему поддержку, однако внутренне, признаться, сомневался в том, что его плану суждено исполниться хоть в малейшей степени. У Лоусона не водилось лишних денег, кроме того, он мало походил на знакомых вам обитателей Редруфа. Простодушный, с благородным сердцем и открытой душой, он выглядел неуклюжим увальнем Фальстафом на фоне чопорных бледнокровных Шейлоков [73]. Не умел толком вести дела и гораздо лучше разбирался в застольных ирландских песнях, чем в банковском деле и коммерции — неважные качества для человека, вознамерившегося сделаться владельцем ресторана, да еще не где-нибудь, а в Редруфе! Если его оптимизм, горящий свечой, и подпитывал где-то силы, так только в его семье. У Лоусона была большая и дружная семья, состоящая по меньшей мере из дюжины голов. Супруга, пятеро отпрысков, бесчисленные племянники, тетушки, шурин и прочие, о чьей степени родства мне тяжело судить. Это была большая и радостная семья, Уилл. Когда бы я ни наведался к Лоусонам, у них всегда гремело веселье, слышался смех, звенели детские голоса и дребезжало старенькое, отчаянно фальшивящее, пианино. Эйнард всегда был в центре. Он без памяти любил своих домочадцев, всех поровну и одинаково горячо, никто в этой счастливой семье не мог сказать, будто был обделен его любовью или вниманием. Удивительно счастливый человек.

Лэйд разжал пальцы и позволил ножке куропатки, которую небрежно обглодал, упасть на скатерть, оставив щедрую горчичную кляксу. Наблюдая за его пиршеством, скользившие мимо бесшумными тенями официанты испуганно округляли глаза, однако приближаться к столу не осмеливались.

— В ту пору мы с ним, должно быть, являли собой забавный контраст. Я был замкнут, озлоблен и устал — моя борьба с невидимыми демонами длилась уже несколько лет и многие нервные струны натянулись до такой степени, что грозили лопнуть. Эйнард же даже в худшие дни сохранял на лице улыбку. Он никогда не приходил в отчаянье, не клял судьбу — даже в те моменты, когда та подкладывала на его дороге особенно большой камень. Он черпал силы в своей семье, и сил этих было так много, что хватило бы чтобы сдвинуть с места гору. Видели бы вы, с какой нежностью он целовал свою жену, как заливался смехом, укачивая на ноге крошку-дочь, как добродушно подтрунивал на племянниками, как… Поразительно, только сейчас я вижу, что Эйнард Лоусон был счастливейшим человеком в мире, но сам не замечал этого. В его мире никогда не существовало чудовищ.