Алло, милиция? Часть 3 (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич (книги бесплатно txt, fb2) 📗
Говорил он вроде искренне. Но Евстигнеев отчётливо понимал: приписки идут в актив и этому славному полковнику. Делают Минск не хуже областных УВД Белоруссии, где точно так же химичат ради дутой раскрываемости. А также в УВД других республик СССР. В общем, Егор просто принимал сказанное к сведению и мотал на ус.
— Николай Иванович, хотите — честно? А не из разряда «рад стараться, разрешите исполнять бегом»?
— Валяй.
Чергинец уже явно понял, что разговор будет не из ординарных.
— Вот мы служим, чтоб советские люди были счастливы. Вы и ваши сыщики ловили убийц. Согласен, дело важное, расстрелянный за убийство или получивший в плечи пятнаху уже больше никого не убьёт. Но те обычные Вася, Петя, Таня, кого он бы мочканул, не знают, что они — потенциальные жертвы. Живут себе счастливой простой советской жизнью от зарплаты до зарплаты в сто двадцать рублей, стоят в профкомовской очереди на путёвку в Пицунду или на чешский гарнитур…
— Допустим. Куда ты клонишь?
— Видели бы вы глаза мужика с Калиновского, когда он о пропавшем телевизоре говорил. Он, может, года три за воротник не закладывал. Всё копил на цветной. Такой телек вообще первый в подъезде. Соседи приходили в гости посмотреть, руками махали, завидовали. Смешно, быть может, особенно мне, при жене из системы торговли, но для потерпевшего этот «Рубин» был символом благополучия. Не каждый так по собаке убивается, попавшей под колёса. А как он сиял, когда я ему телевизор возвращал как вещдок — с запретом отчуждения до суда, на хранение? Вот… Сколько в Минске убийств за год? Десятки. Большинство — бытовые, в условиях очевидности, муж жену мочит сгоряча и рыдает над трупом, а уголовный розыск радостно рапортует: особо тяжкое раскрыто по горячим следам. Таких, что требуют ваших детективных талантов, единицы. Вот кражи — их несколько десятков в неделю в одном только Первомайском. Кто-то спокойно относится: спёрли запаску из багажника, и хрен на неё, новую куплю. А кто-то убивается. Мой дом — моя крепость, место неприкосновенное. Даже интимное. Вдруг туда вламываются уркаганы, переворачивают вверх дном даже бабское нижнее бельё, перетряхивают семейные фотоальбомы, потрошат подушки и детские игрушки, вдруг где червонец заначен… Николай Иванович, домушники несут обществу больший вред, чем убийцы, такой парадокс. А вы, розыск, покрываете, навешивая их преступления другим.
В кабинете начальника розыска повисла тишина. Обвинение было очень серьёзным. И очень оскорбительным. Чергинец помрачнел.
— Слышал бы министр твои слова…
— Что бы он изменил?
— Не подписал бы приказ о переводе меня на должность начальника розыска республики. Мнительный он. Пугливый. Из партаппарата, оттуда все такие.
— А вы рвётесь делать карьеру?
— Глупый ты… И зелёный, хоть талантливый. Я за речку просился. В Афганистан. Налаживать службу в Царандое, так их милиция называется. Слышал?
— А как же. Весь мой выпуск пацанов с юрфака строем отправился в Афганистан, кто действительную не служил. Командирами стрелковых взводов.
— Ничего подобного, — устало возразил полковник. — Их всех до одного переводят в дознаватели при военной прокуратуре. В армии, которая много воюет, преступлений тоже много.
— Значит, и мне нечего бояться. Выгонят из МВД — отслужу пару лет дознавателем и свободен.
— А кто преступления раскрывать будет? — Чергинец полностью отбросил приветственно-юморной тон, что звучал в начале беседы. — Я как-то с Чурбановым общался, зятем Брежнева и заместителем нашего союзного министра Щёлокова. Генерал сказал, что у министра на всё про всё один ответ — кто ещё поможет народу, если не милиция? Вот как, лейтенант. Что смотришь непримиримо?
— Кто у вас отвечает за раскрытие серийных квартирных краж?
— Мой заместитель. Подполковник Дашкевич.
— То есть по его приказанию сейчас на Бочкарёва и его отца-инвалида вешают все свежие нераскрытые квартирные кражи? Не надо невинных глаз, товарищ полковник. Не надо заверений, что оперативная работа продолжается, несмотря на то, что эпизод формально считается раскрытым. В реале сыщики с облегчением прячут совсекретную папку с бумажками о «раскрытых» на самое дно и больше к ней не прикасаются, если только вдруг случайно не объявится настоящий злодей. Как сказал один знакомый опер, розыск — это служба раскрытия и укрытия преступлений.
— В тебе бурлит юношеский максимализм… Но в одном ты прав. И я не зря тебя вызвал. Ты помог мне принять непростое решение.
Чергинец поднял трубку одного из телефонов, наверняка — особо закрытой связи. Егору с Вильнёвым на двоих приходилось пользоваться единственным номером городской сети, а про мобильники и интернет в СССР 1982 года ещё никто не слышал.
— … Именно так. Я отзываю рекомендацию назначить Дашкевича на моё место после перевода в министерство. Да, окончательно. Представлю приказ о наложении на него взыскания, а не на повышение. Кто вместо? Дайте сутки подумать… Есть, товарищ генерал.
— Я сломал Дашкевичу карьеру?
— Не сломал, а подпортил, — возразил Николай Иванович. — Считай, он сам себе подгадил. Тоже думал его наказать, вздрючил по самые гланды за приписки. Но не стал выносить сор из избы. В кадрах министерства мой рапорт лежит: достоин, мол, занять должность начальника городского управления розыска.
Столь феноменальная откровенность полковника перед впервые увиденным лейтенантом шокировала, сбивала с толку. Кто Евстигнеев Чергинцу? Случайный пацан, да ещё с другой службы? Зачем вываливать столько деликатной информации?
— … Сашка, значит, по-прежнему за своё. Не внял моим уговорам. Продолжает химичить. Вот и поплатился. Егор!
— Да, товарищ полковник?
— А иди-ка ты к нему. Познакомься. Глупо, конечно, но он уверен, что для дела старается. По-своему. И вам сто раз придётся пересечься по службе, коль рвёшься раскрывать кражи и не торопишься в Афганистан.
Выйдя из кабинета, Егор въехал, из-за чего произошёл приступ откровенности.
Молодой лейтенант, распираемый гордостью за оказанное доверие, стал как бы соучастником наказания Дашкевича. Поэтому умерит свой пыл, не станет переть рогом дальше, настаивать на разоблачении.
Если солдат на плакате в Уручье только целился из автомата в коммунизм, то Чергинец сразу выстрелил в Егора. Метко. Только не знал, что на парне надет бронежилет цинизма коренного москвича двухтысячных годов, привыкшего за всем усматривать второй и третий скрытый смысл. Белорусская провинциальная хитринка ему — что слону дробина.
— Александр Матвеевич? Лейтенант Евстигнеев, Первомайское следственное отделение. Чергинец просил к вам заглянуть.
В кабинете у Дашкевича, раза в три меньшего, чем у полковника, сидел какой-то очень усталый мужик с толстой папкой бумаг. Повинуясь жесту и команде зайти попозже, сгрёб документы и растворился за дверью.
Подполковник мало походил на опера, скорее — на партчинушу. Не телосложением и общим экстерьером, они у сотрудников розыска весьма разные. В Первомайском наряду с дрыщём Трамваем служил ещё богатырь Карпов с огромными жандармскими подусниками. Говорят, расколол нескольких, только впившись плотоядным взором и угрожающее пошевеливая этими подусниками. Нет, Дашкевич выделялся холёным лицом, аккуратным штатским костюмом и чуть брезгливым выражением глаз.
— Садитесь. Вы — тот самый Евстигнеев, обеспечивший нам несколько раскрытий и, не скрою, кучу вопросов?
— Тот самый Евстигнеев — это киноартист из Москвы. Я — обычный следователь, товарищ подполковник. Просто делаю своё дело. Как умею.
— Да… Мне докладывали. У вас налажен контакт с Первомайским розыском. Благодаря ему раскрыты серии краж. И сейчас, в преддверии Нового года, мы раскрываем новые.
Именно то, о чём предупреждал Папаныч. На Бочкарёвых навесят нераскрытые эпизоды пор всему городу, «палки» раскрытия лягут в годовой отчёт, окажутся на столе у первых лиц ЦК республики и генералитета МВД СССР, их уже не вырубить топором. Преступная ненарезка огурца, только в сыщицкой версии.
