Лань в чаще. Книга 1: Оружие Скальда - Дворецкая Елизавета Алексеевна (книги без регистрации полные версии txt) 📗
– Так это не Эрхина! – кричал Торвард и колотил кулаком по столу, так что на доске оставались вмятины от его золотых браслетов. – Я думал, это все она! А это теперь какая-то новая ведьма! Чтоб ей провалиться! Меня и так обдурили, как последнего болвана! У меня опять из-под носа увели Бергвида, то есть его там вообще не было! Каких глупостей я там натворил, тошно вспомнить! И теперь меня еще позорят стихами! Я не могу этого терпеть! Я на них войско соберу! Я им не позволю меня позорить!
– Какое войско? – унимала его кюна Хердис, которая вообще относилась к этим приступам спокойно, понимая, что это неизбежно для того, над кем тяготеет проклятье. – Именно сейчас ты и не можешь собрать никакого войска, потому что сейчас из этого не выйдет ничего, кроме нового позора! Если ты пойдешь войной, то все сочтут это местью за Торбранда конунга и ты будешь опозорен.
– Ха! Дева-скальд счастливее меня: она мстит за своего отца, и ей это приносит славу, а если я буду мстить за моего, меня это опозорит!
– А разве ты убил ее отца на поединке? Смотри!
Кюна Хёрдис плеснула пивом из Торвардова кубка на кору священного ясеня, росшего в полу гридницы и уходящего кроной выше крыши, где для него было оставлено особое отверстие. И на коре, в цепочке вырезанных рун, одна загорелась бледно-голубоватым светом. Прямая черта сверху вниз, перечеркнутая косой черточкой, – руна Науд, руна Нужды, знак неудачи, слабости…
И Торвард замолчал. Эту руну он видел уже не в первый раз и больше видеть ее не мог. Положив руки на стол, он уронил на них голову и затих.
– Ты совершил нечто, что теперь мешает тебе! Осознай свое поражение, и тогда твоя слабость обернется силой! – внушала кюна Хёрдис, стоя над ним и даже с неким удовлетворением глядя на его разлохмаченную черноволосую голову. – Только из глубин своей души ты вызовешь тот огонь, который осветит тебе тьму и холод. Доверяй себе. Ты справишься, потому что ты мой сын! Я тоже в молодости любила залезать в неприятности, чтобы потом геройски преодолевать их! Мне тоже было плохо, когда я два года жила в пещере великана. Он вытягивал из меня все мое тепло, мое дыхание, я каменела, я уже стала настолько неживой, что не могла вонзить нож в свою ладонь! Но я не сдавалась и призывала спасителя. И когда мне стало совсем плохо, он, твой отец, пришел. И к тебе придет спаситель. Может быть, это будешь ты сам! Вселенная отзовется тебе, когда поймет, что ты так просто не сдаешься! Я знаю, что говорю, ведь это в тебе от меня!
Но пока Торварду эти слова не приносили облегчения. Он никого не хотел видеть и почти не выходил в гридницу. Хирдманы не смели с ним заговаривать, и только одного Халльмунда он терпел рядом с собой – но только терпел. Вид у него был больной и помятый, глаза смотрели тускло. Ингитора дочь Скельвира, дева-скальд из Эльвенэса, порадовалась бы плодам своих трудов, если бы могла видеть его сейчас.
Однажды, когда хмурым утром Торвард выбрался к фьорду подышать свежим воздухом, Халльмунд все же решился с ним заговорить.
– Ты знаешь, конунг, что я для тебя на все готов… – начал он. – Я хоть сейчас пойду повешусь, если ты от этого развеселишься!
Торвард оглянулся: такое выражение преданности не могло его раздосадовать, и он даже криво усмехнулся, имея в виду, что его это ничуть не развеселит. Но Халльмунд ободрился и продолжал:
– Или я не вижу, не понимаю, что ты всю зиму… Ну, ладно, ты послушай! – быстрее заговорил он, увидев, что лицо Торварда снова ожесточилось. – Я же не к тому… Я что хочу сказать? Ты вот что подумай! Ты сам все злишься, а тебе не надо сейчас злиться, от этого только хуже!
– Так что же мне, радоваться, что на меня «песни позора» сочиняют? – огрызнулся Торвард, не оглядываясь и продолжая быстро шагать навстречу ветру.
– А ты вот что подумай. Если бы эта йомфру сочиняла стихи не про тебя, а, скажем, про Эдельгарда винденэсского или про Авимунда ярла с Тюленьих островов, если бы они ее обидели, а братьев не было, и она стихами бы им мстила – что бы ты о ней подумал?
Торвард помолчал и замедлил шаг. Если представить, что ночью напал на невинного человека и убил его, имея вчетверо больше дружины, не он сам, а надменный Эдельгард ярл из Винденэса, то все разом переворачивается и начинает выглядеть совсем по-другому. И эта смелая йомфру, взявшая на себя мужской долг биться за честь рода, посмевшая бросить вызов мужчине и конунгу, да еще и нашедшая в себе силы действительно причинить ему ответный вред – она становится достойной восхищения! Всю жизнь Торвард мечтал о сильной духом, умной, выдающейся женщине – и эта дева-скальд была как раз такая! Он сам с удовольствием бы от ее имени начистил морду Эдельгарду ярлу – такая девушка стоит того, чтобы ее защищать!
– Ну, что ты сказал бы? – спросил Халльмунд, видя по прояснившемуся лицу Торварда, что его довод подействовал. – Если бы ее врагом был не ты?
– Я… Я бы на ней женился! – с искренним, с самого дна души шедшим восхищением ответил Торвард. – Если бы… Если бы это только был не я! Лига а мад, я бы хоть «Златоухого» отдал, чтобы это был не я! Я бы всю дружину отдал… кроме тебя, борода. А то кто же еще пойдет повесится ради моего удовольствия?
На самом деле начистить морду следовало себе, и потому образ отважной девы служил для Торварда воплощением его собственного позора.
– Но это же ты? – уточнил Халльмунд. В конунге пробудилась драгоценная способность смеяться над собой, а значит, он встал на путь выздоровления.
– Я, – покорно согласился Торвард, и теперь уже его стыд выглядел стыдом нашалившего ребенка, который полон искреннего желания исправиться.
– Ну, стало быть, она права. Я к чему говорю? Обидно, когда с тобой несправедливо обходятся. Когда на тебя напраслину плетут, тогда впору на стенку лезть и свой щит кусать. А когда виноват – отвечай. Я не к тому, чтобы тебя винить – вместе же там были! И я там тоже дрался, и тоже наверняка кого-нибудь убил! Я к тому, что раз мы перед ней виноваты, то за вину и наказаны. А значит, все по справедливости. На справедливость чего же злиться?
Лицо Торварда оставалось спокойным, слепая злоба ушла и больше не возвращалась. Род из Пологого Холма не зря славился умом: Халльмунд не отличался такой мудростью, как его дед Хравн ярл, но от отца унаследовал строгую честность и неуклонное стремление к справедливости, пусть даже в ущерб себе. И сейчас его способность смотреть правде в глаза сослужила Торварду, не такому трезвому и уравновешенному, отличную службу. Он больше не напивался и обрел некое душевное равновесие, хотя остался замкнут и задумчив.
Он больше не жаждал немедленно собирать войско на Слэттенланд и не чувствовал злобы на девускальда, но все-таки было нужно так или иначе заставить ее замолчать, с этим и Халльмунд соглашался. Торвард обсуждал с ним и с его отцом, Эрнольвом ярлом, не послать ли дочери Скельвира виру, даже в тройном размере, чтобы искупить ночное убийство. Оба ярла соглашались, что это был бы отличный и благородный выход, но сомневались, что девушка эту виру примет. Даже три марки золота не слишком много значат для скальда, всю зиму получавшего подарки от Хеймира конунга. А раз уж она приняла на себя мужской закон чести, она не захочет «держать отца в кошельке», как это называется, то есть продать его смерть за деньги. Раз уж она выбрала путь мести, то не сойдет с него добровольно. А просить прощения, валить вину на мертвого колдуна, приплетать негодяя Бергвида… «Это не я, он первый начал…» Халльмунд, верный своему обещанию «хоть повеситься», не отказался бы взять на себя попытку примирения, но Торвард не решался дать такое поручение. А если она все же отвергнет его золото и его извинения? Этого нетрудно ожидать от девушки, которая своей местью успела так прославиться! Такого унижения, на глазах у всего Морского Пути, хрупкое душевное равновесие Торварда сейчас не смогло бы вынести. Надо было искать какой-то другой путь.
И этот другой путь предложила вскоре кюна Хёрдис, с удовлетворением замечавшая, что сын ее взял себя в руки и способен воспринимать разумные советы.
