Исповедь Зеленого Пламени - Мазова Наталия Михайловна (бесплатная библиотека электронных книг TXT) 📗

Наталия МАЗОВА

ИСПОВЕДЬ ЗЕЛЕНОГО ПЛАМЕНИ

ЧТО-ТО ВРОДЕ ПРОЛОГА…

…Она пришла в себя уже в коридоре. Все та же молоденькая медсестра с выражением профессиональной скуки на накрашенном лице похлопывала ее по щекам.

— Ну все уже, нечего, нечего, — приговаривала она, даже не пытаясь изобразить сочувствие. — А рожать как будешь? Еще больнее…

Она попыталась сесть. Получилось с трудом.

— Не ваше дело, — отчеканила она прямо в лицо медсестричке. — Если буду… У вас-то с этим никаких проблем нет — скольких вам можно, двоих или троих?

— Да как ты смеешь!.. Девчонка, соплячка…

Скрипнула дверь, из кабинета как-то бочком выбралась мать. Черты ее правильного лица словно присыпала пыль безнадежности.

— Одевайся, горе мое, — только и сказала она дочери, и та сразу поняла: шансов нет. Истаяла последняя надежда, и через год ее ждет неизбежная Операция.

Всю дорогу домой мать молчала. Она тоже молчала. Режущая боль между ногами была нестерпимой, но она уже привыкла к тому, что не заслуживает жалости. Очень хотелось плакать, она сама не понимала, что заставляет ее сдерживаться.

Уже в лифте мать повернулась к ней и бросила звенящим от слез голосом:

— Только попробуй теперь не кончить школу с медалью! Не поступишь в институт — отец тебя кормить не станет, можешь мне поверить!

Отец…

Дома она, дождавшись, пока мать скроется на кухне, а сестренки рассядутся перед телевизором смотреть очередной сериал, тихонько извлекла из стола, из-под груды старых писем и заранее заготовленных открыток, старую фотографию.

У припорошенного снегом парапета древней Плескавской крепости стоял, полуобернувшись к ней, молодой человек с сильно вьющимися волосами цвета меда, с неуловимой смешинкой в прищуренных золотых глазах. Голубая спортивная куртка, на шее цветной платок — так одевались лет пятнадцать тому назад… Мать прятала от отца эту фотографию — и не без оснований.

Отец… Кто ты и где ты, Лазор Угнелис, МОЙ настоящий отец? Меньше месяца длился этот головокружительный роман ее матери — ровно столько, на сколько была путевка в Гинтару. А через восемь месяцев, аккурат в день ее появления на свет, пришла телеграмма: «ABEМАРИЛЛИЯ ДЕВОЧКУ НАЗОВИ ЛИНДОЙ».

Откуда он знал, что это будет она, а не сын? Как угадал точный день — день святой Элеонор, хранительницы Гинтары?

В любом случае, папочка, кто бы ты ни был, хоть демон-хва из когурийской сказки — но отсутствие твоего генотипа в окружной поликлинике поломало твоей дочери всю жизнь. И так-то, как дочери неизвестного отца — не больше одного ребенка. А прибавить сюда телосложение — родилась-то на месяц раньше срока, вот всю жизнь и не хватало десяти процентов до минимальной нормы веса — да еще и болевой порог пониженный…

Никто и никогда не возьмет ее замуж. Кому нужна женщина, не способная дать жизнь детям?!

Из комнаты донесся дружный смех сестренок. Вот ужу кого не будет подобных проблем — все три прекрасные ругианские телочки, спортивные, с хорошей родословной и звучными кличками, взятыми все из тех же сериалов: Маэстина, Дзидра, Альдона… Леопольд Ковенски великолепно делает все, за что ни возьмется, в том числе и дочерей.

Другое дело — она, старшая. Угнела. Ни лыжи, ни велосипед, ни даже танцевальная студия… И кому нужна теперь ее хваленая красота, единственное, кроме имени, отцово наследство? Красота, уже год как ставшая несомненной и обещавшая развернуться в нечто большее…

А впрочем, известно, кому. Красивая женщина, любовь с которой не оставляет последствий…

За окном темнело. Она взяла со стола зеленую свечку в форме белки, символа этого года. Оглядываясь на дверь, коснулась пальцами фитиля — и тут же над свечкой вспыхнуло маленькое дрожащее пламя.

Угнела! Она гордилась этим и тем, что внешностью удалась в своего непонятного отца. И ни за что и никогда не променяла бы его имя на респектабельно звучащую фамилию Ковенска.

Она полезла на стул, желая поставить свечу повыше, — и снова резанула острая боль между ног.

— Ненавижу! — исступленно воскликнула она, стоя на стуле и держа свечу в протянутой руке. — Ненавижу этот гребаный Ругиланд! И президента Виторию ненавижу с ее проклятой программой сохранения генофонда! И все это благополучное семейство Ковенски тоже ненавижу! И ящик ваш с идиотскими сериалами, и институт, и вообще химию нашу наследственную, и весь этот мир!!! Господи, если ты действительно есть, скажи — неужели нигде в мироздании нет места, где я смогу жить так, как я, а не как надо им?! Хочу туда! Хочу!

(Тогда она еще очень легко бросалась этим словом — «ненавижу», ибо было ей лишь неполных семнадцать лет. Всем нам в этом счастливом возрасте хотелось умереть как можно более красиво и посмотреть, как наши близкие будут плакать над нашим гробом…)

Она резко дернула вниз руку со свечой — и вдруг замерла ошеломленно, глядя расширившимися глазами на повисшую перед ней в воздухе… трудно сказать, что это было. Словно комната, тонущая в полумраке, была всего лишь изображением на холсте, но кто-то полоснул по холсту ножом, и в разрезе проглянуло небо, сияние дня…

— Что это? — выговорила она растерянно. И словно отвечая на этот вопрос, перед ее мысленным взором нарисовалась картинка: лес, поляна у ручья, над которым склонились рябины с едва начавшими желтеть ягодами… а на траве у ручья сидит маленькая девочка с глазами в пол-лица и играет на флейте печальную песенку.

Она поставила свечу на стол. Еще раз оглянулась на дверь. «Лживая, коварная змея! Знай же — он мой и только мой!» — донесся истеричный женский вопль телевизора. Светлый разрез дрогнул, словно испугавшись, но никуда не делся, наоборот — вроде бы стал еще шире. Ей показалось, что туда можно протиснуться…

Она протянула руку к полке, сняла оттуда заветную тетрадку, на обложке которой большими корявыми буквами было нацарапано: «МОИ СТИХИ. ХИ-ХИ!» Вырвала последний чистый лист и торопливо вывела на нем: «Мама, я пошла погулять, постараюсь вернуться к ужину». Еще секунду помедлила, затем засунула тетрадь за ремень штанов, зажмурилась… и шагнула со стула.

Она не знала, что больше НИКОГДА не вернется в эту комнату, в которой после ее ухода ничего не изменилось. Вот только свеча погасла сразу же, как только за ушедшей по закону Истока затянулся разрыв ткани мироздания.

Стражи на лестнице, ведущей в Башню Теней, нервно поглядывали на восток — оттуда на Город надвигалась дождевая туча, а над лестницей не было ни навеса, ни магического щита. Не очень-то весело стоять в карауле, когда на тебя обрушиваются холодные потоки дождя, за две минуты выпивающие тепло тела…

Порыв ветра закрутил на асфальте высохшие чешуйки тополиных почек и хлестнул непонятно откуда взявшимся песком по щеке Дэлва.

— Пойдем, что ли, внутрь, — бросил он Гиару. — В конце-то концов, мы не почетный караул, а Стражи, встречающие гостей. А какие гости могут быть в дождь…

— Погодим еще, — отозвался Гиар. — Хлынет, тогда и спрячемся. Откуда ты знаешь, может, кто-то из них движется сюда за Именем, — он повел пленом в сторону нескольких торопящихся куда-то прохожих. — Например, она.