Берег Стикса - Далин Максим Андреевич (книга бесплатный формат .txt) 📗
— Посидеть — посижу, — сказал Роман, чувствуя себя абсолютным победителем. — А вот пить не буду, извини, малыш. Мне на работу — не хочу с ходу вылететь за появление в нетрезвом виде, понимаешь?
Татьяна истово закивала.
— Ты бы действительно поспал, — посоветовала она озабоченно, — а то выглядишь как-то бледно и синячищи под глазами…
— Да, малыш, да…
Роман ещё поулыбался, покивал — и ушёл в свою комнату. Закрывая дверь на ключ, задёргивая и закалывая булавками занавески, он с удовольствием думал, что первое испытание прошло отлично. Татьяна ничего не заметила и не заподозрила, не удивилась его роже, не испугалась. Следовательно, всё идёт по плану.
До вечера можно отдохнуть. А вечером надо будет прогуляться…
Милка заменила шторы на окнах на куски картона, происходящие от разорванных коробок. Ей казалось, что лучи весеннего солнца просачиваются сквозь шторы слишком явно. А солнце — это плохо.
У неё аллергия на солнце. От него голова болит и все кости ломит. А в последнее время и лицо начало чесаться. Нет, солнце — это вредно. Вообще, в газетах пишут, что от него бывает рак кожи. Милка не хочет заболеть раком. Вот ещё.
Милка перестала выходить из квартиры днём. Вечером приходилось с сожалением отрываться от сладких грёз, укутываться в платок — холодно же — потом в пальто, втискивать ноги в сапоги, с проклятиями выходить на работу. Перед тем, как запереть квартиру, смотрелась в зеркало. Там, в тусклой глубине, маячило что-то бледное, синюшное, с жалкой гримаской на курином сморщенном личике, с бледными губами — мучной червяк, а не Принцесса. Впрочем, Милку это не слишком волновало. Это внешнее. О внутреннем знают только её Принц и она сама. Остальным и дела нет.
Твари, поганые твари.
Люди — твари. Всюду пачкают, гадят. Милка моет лестницы, а они ходят грязными сапогами, бросают окурки, пустые бутылки. Нассать норовят где-нибудь в лифте. Бросают свой поганый хлам где попало. Свиньи.
Кто-нибудь из жильцов скажет: «Девушка, дайте пройти», — а Милка огрызнётся: «Я работаю, чего, не видите?!» Мало огрызнуться. Хочется ударить изо всех сил ручкой от швабры или ведром, или бутылкой, чтобы кровь потекла — нельзя.
Нажалуется. Заберут. А то и сам драться полезет.
Сильные твари. Сильнее Милки.
Главная тварь — начальница. Милка её убивает в грёзах каждый день. Мучительно. Чтобы орала и стонала и молила о пощаде. А пощады не будет. Потому что по-настоящему Милка, когда начальница орёт на неё, стоит и молчит. Или оправдывается, а в голосе — слёзы. Из-за этой суки. Убить бы суку…
Убивать очень хочется.
Милка убила крысу. Крыса попалась в мусорный бак — и ей оттуда не выскочить. Раньше бы Милка испугалась, теперь — нет. Крыса — мелкая тварь. Ответит за всех. И Милка била её лопатой, пока от неё не остались кровавые лохмотья.
А в душу сходило тепло. И покой.
Тем вечером Милка целовала Принца нежно. Во всей квартире горела только одна тусклая лампочка.
К вечеру Романа разбудил голод.
Это ему совсем не понравилось. Не надолго же хватило этой дурёхи-продавщицы. Неприятно. Это означает, что убивать, возможно, придётся каждый день. Чёрт. Рискованно и хлопотно.
Впрочем, может быть, вчера, сгоряча, Роман что-то сделал неправильно. И никакой информации, паршиво…
С четверть часа Роман проторчал на кухне, где Татьяна и Петенька пили за его успех. От водки они согрелись, их лица побагровели, сделались бессмысленными — и в сознании Романа неотвязно крутилась мысль, что эти двое — лёгкая добыча. Зачем куда-то тащиться, когда совсем рядом — живое мясо, горячая кровь…
Совсем никуда не годится.
И Роман взял себя в руки и ушёл, сославшись на то, что боится опоздать.
Стоял молочно-синий вечер. Было сыро и тепло; дул сильный влажный ветер, нёс свежий, весёлый, лесной запах. Фонари только зажигались, разгорались от тусклых розовых звёздочек до шаров с лиловато-белесым холодным светом…
Прохожих было немного, вероятно, из-за сырости и ветра. Пытаться напасть на кого-нибудь посреди улицы мог только полный идиот. Роман сунул руки в карманы и отправился бродить.
Сумеречный город успокоил и развлёк его. Он с незнакомым удовольствием наблюдал, как догорает и меркнет вечер, как густой ультрамарин заливает нежную молочную синеву, как плывут по исчерна-синему небу рваные белесые клочья весенних облаков.
Взошла луна. Её тусклый свет, похожий на свет уличного фонаря, теперь ощущался кожей лица, как раньше — солнечный, мягким, ласкающим теплом. Луна была лишь чуть-чуть ущербна сбоку — только что закончились полнолунные ночи. Роман усмехнулся: не иначе, как его метаморфозе поспособствовали волшебные чары луны. Забавно.
Ноги как-то сами привели его к ларьку, где он давеча раздобылся кровью и деньгами. Ларёк был закрыт, и его дверь опечатана. В воздухе висел запах мёртвой, свернувшейся крови. Роман поморщился — обоняние теперь доставляло ему больше удовольствия, чем раньше, но и проблем тоже больше.
Он уже повернулся и хотел идти, как сзади его схватили за рукав и дёрнули.
Роман обернулся — и остолбенел.
Мёртвая девица с растрёпанными крашеными волосами и вымазанным кровью рукавом осеннего пальто, которое было ей мало, накинулась на него с той мелкой холодной злобой, какая находит на людей определённого типа в общественном транспорте в час пик.
— Ты чего со мной сделал, урод! — взвизгнула она, тряся Романа за рукав. — Почему я в зеркале не отражаюсь?! У меня коммуналка! Мне теперь на люди не показаться, козёл ты вонючий!
Роман между тем пришёл в себя.
— А ну заткнись, — приказал он негромко. — Не привлекай внимания. Хватит уже.
Девица удивлённо посмотрела на него — но заткнулась. Её лицо приняло выжидающее выражение.
— Нормальное кино… — Роман отступил на шаг, рассматривая её. Её лицо было зеленовато-бледным, одутловатым, как у неудачно сделанной куклы, глаза ввалились, губы приобрели синюшно-красноватый оттенок, как несвежее мясо. — Красавица… Долго ты тут валялась?
— Не знаю, — буркнула девица. Она сильно снизила обороты, Роман не мог этого не заметить. — Прихожу в себя, кругом — кровища, всё болит, деньги пропали… Ворюга поганый…
— Легче на поворотах, — сказал Роман насмешливо. — Ещё благодарить меня будешь, малютка. Как тебя зовут, ты сказала?
— Я не говорила, — оторопела девица. — Ира зовут. Чего это я буду благодарить?
— Пойдём, — Роман галантно взял её под руку, чтобы окровавленный рукав не бросался в глаза случайным свидетелям. — Поговорим по дороге.
— Не пойду я с тобой никуда! — фыркнула девица, но пошла.
Роман направился во двор ближайшего дома. Во дворе обнаружился детский садик. Его окружал забор, ворота оказались запертыми, зато в заборе нашлась солидная дыра.
— Прошу вас, сударыня, — сказал Роман, показывая на дыру самым светским жестом.
Ира покосилась на него, но без слов полезла. Роман последовал за ней. У него внутри было тепло и щекотно от занятной мысли — девка откровенно от него зависит. Не может возразить. Чудненько.
Они прошли по мокрой песчаной дорожке мимо кустов, сырых, чернеющих в темноте растрёпанными вениками, мимо сломанных качелей и лестничек — и подошли к беседке в виде башенки с флюгером, с тремя скамейками внутри.
Скамейки были мокрые, вокруг стояла ветреная тьма, чуть-чуть нарушаемая только тусклым дежурным фонарём на стене за углом. Ира плюхнулась на скамейку и уставилась на Романа вопросительно; её глаза явственно светились мутным красным светом, как запылённые автомобильные стоп-сигналы. Роман усмехнулся.
— Итак, милая леди, — сказал он с насмешливой торжественностью, — можете считать меня своим отцом и благодетелем. Ибо я и никто другой даровал вам бессмертие — потому что в настоящий момент вы находитесь за порогом земного бытия.
— Какого бытия?!
— Ты, Ириша, стала потрясающей демонической сущностью. Вечной, вечно юной и могущественной. Адской девой. Ты рада?
