Креститель - Прозоров Александр Дмитриевич (онлайн книга без .txt) 📗
Внезапно над рекой прокатился гулкий удар колокола, потом еще один. Ненадолго повисла тишина, вскоре прервавшаяся легким перезвоном, – и опять по ушам ударил низкий колокольный гул, почти мгновенно перебитый другим, еще более низким.
Ираклий закрутил головой – и внезапно увидел его, Киев. На холме стояла высоченная белокаменная стена с частыми зубцами, ограниченная в начале и конце грубо сложенными, но основательными квадратными башнями с бойницами в четыре ряда и островерхим шатром над площадкой для лучников. Из-за стены выглядывали еще несколько похожих шатров – вероятно, над внутренними дворцами или храмами.
– Не будет ни сегодня, ни завтра работы, – вздохнул грек, указывая кормчему править к причалам. – Коловрат у русичей, Ярилин праздник. Ишь, и вечевой колокол бьет, и набатный, и еще не пойми что. До утра гулять станут, а завтра отсыпаться.
– Разве у них есть колокола? – удивился Ираклий.
– Нет почти, – поморщился Геркес. – Токмо на вече народ звоном созывают, да при тревоге в набатный бьют. Мастерские здесь богатые, мастера киевские всё отлить могут, за что нигде и не возьмется никто. От латиняне многие, да и православные тут колокола и заказывают. А русские, коли другим льют – отчего и самим не позвонить? Хотя, знамо дело, Киев больше мечами своими известен. Здешнему булату нигде более равных нет. За киевский клинок два дамасских повсюду дают. Брони здесь знатные куют, полотна выделывают. Меха тут тоже недорогие..
– Парус долой! – закричал кормчий.
Его помощник кинулся отвязывать веревку у борта, и Геркес, оборвав разговор, направился тому помогать.
Судно, замедляя ход, приближалось к свободному месту у причала. Кормчий и хозяин, подхватив багры, встали у борта, приняли на железные острия толчок, не давая кораблю удариться о настил, – помощник же, наоборот, выпрыгнул наружу с канатом в руке, подтянул корму, а когда она коснулась причала – быстро намотал конец на деревянный столб. Потом побежал вперед, где один из купеческих детей стоял наготове с носовым канатом.
– Дворы постоялые, что христиане содержат, в городе есть? – спросил моряка Ираклий.
– А как же, – кивнул Геркес. – Сюда многие из Византии перебрались. Коли над воротами икона – стало быть, христианин живет. Или двор содержит. Отец нынешнего князя, Святослав, зело веру нашу не терпел, храмы ставить запрещал под страхом наказания. Сын его тоже веру христовую гоняет. Однако супротив икон не протестует. Лики ведь на них, сиречь – идолы. А с богами чужими русские ссориться не хотят.
Монах промолчал: не так давно ушла волна иконоборчества в самой империи, когда патриархи и игумены по этому вопросу бороды друг другу рвали. Не стоит затевать споры по этой скользкой теме с единоверцами на дальних закоулках мира.
– Думаю, святой отец, вас с радостью примут в любом христианском доме, – подвел итог грек.
– Ты охрану у судна выставишь?
– А как же. Порт тут оживленный, люда всякого разного хватает. Спокойнее присмотреть.
– Пусть тогда груз мой у тебя в трюмах пока полежит. Ты когда назад в море собираешься?
– Пока не знаю, отче. С праздниками токмо послезавтра разгрузиться получится. А на обратный путь еще товар найти нужно, али самому вложиться. Неделю точно простою.
– Я заберу свой груз раньше, – пообещал монах. – Дмитрий пусть тоже пока побудет здесь. А Елену и Агафена я заберу с собой…
Помощник кормчего с купеческими детьми уже сняли часть надставного борта, кинули сходни. Ираклий поманил за собой слуг и вышел на причал.
На берегу никаких построек не имелось – склон холма круто уходил вверх, и русские даже не удосуживались чистить его от всякой поросли, чтобы во время осады нападающие не прятались. Места у кромки воды хватало только на узкую дорогу, на которой вряд ли разъедутся две повозки, да на тощих бородатых идолов, встречающих путников после долгого пути.
Монах сплюнул и повернул налево, размашистым шагом отмеривая чужую землю. Минут через десять он вышел к складам – срубленным из цельных стволов амбарам по полета саженей в длину и около десяти в ширину. Построек было так много, что Ираклий со слугами даже заплутал и с полчаса бродил по вымершим проулкам, пока наконец не выбрался на оживленную дорогу.
Здесь царило веселье. Между капищем, распахнутые ворота которого виднелись по левую руку среди дубовых крон, и угловой башней города постоянно перемещалась толпа, которая пела, орала, насвистывала на дудках и свирелях, приплясывала… На женщинах красовались травяные венки с торчащими во все стороны колосками, мужчины щеголяли в атласных и шелковых рубахах самых ярких расцветок и шароварах столь непостижимой ширины, что на каждые, наверное, пошло локтей по сто ткани. Многие целовались, кричали друг другу поздравления, махали руками.
– Язычники, – презрительно скривился монах.
Сначала он удивился тому, что святилище находится вне города, не под защитой стен. Однако Ираклий вспомнил, что большинство соседей Киева молятся тем же богам, а значит, не станут громить родные идолы. Да и вообще – на восток от империи жили только дикари, которые побаивались чужих богов и даже во время самых жестоких войн не трогали святые для соседей изваяния. Просто на русские земли пока еще ни разу не ступала нога воина из цивилизованной страны. Вот и строили они капища по своим, дикарским обычаям.
Посланец базилевса, стараясь держаться края толпы, дошел до ворот, протиснулся мимо нарядной стражи, которая ради праздника не брала платы за вход, и двинулся по городу, выискивая проулки, на которых было не так шумно. Казалось, это невозможно: язычники, распахнув ворота дворов и двери изб, прямо на улицу выставляли столы, всем желающим наливали что-то пенное и хмельное, грудами насыпали пироги, выносили миски с грибами, капустой, а то и мясом. Пели, кричали. Стоящего посреди одного из перекрестков идола с угрюмо опущенными уголками глаз украсили желто-синим венком, залихватски сдвинутым набок, поставили ему под ноги бадью с брагой и глиняную кружку…
Среди общего гомона ухо монаха наконец-то уловило тихий уголок. Ираклий повернул туда и обнаружил совершенно пустой, тенистый тупичок, где никто не орал и не веселился. С огромным облегчением он перекрестился на список Троеручницы, висящий над дверью в одну из изб, отдельно – на младенца, которого удерживала на руках богоматерь, но стучаться не стал, ища двор более зажиточный. Как понял монах – здесь, в этом закутке города, обитали только христиане. А потому он уверенно прошел мимо череды приземистых домиков и остановился перед воротами с образом Георгия, молящегося с отрубленной головой в руках. Перекрестившись, посланец кивнул слугам. Агафен тут же выскочил вперед и заколотил в двери, не жалея кулаков.
– Кто там дверь ломает, во имя Христа?! – послышался вскоре встревоженный возглас.
В калитку выглянул старик с большими складчатыми мешками под глазами и толстой щетиной.
– Не поминай всуе имени божьего! – сурово отчитал его Ираклий, и старик тут же упал на колени:
– Прости, отче! Тревожно нам в дни сии, испытания господнего ждем.
– Здесь я всего лишь путник, – подошел к нему монах и протянул руку для поцелуя. – Ищу ночлега, стола и крова на много дней. Не скажешь ли ты, сын мой, где сыскать постоялый двор, хозяином в котором был бы почтенный христианин, а не дикий язычник, дабы мог я спокойно блюсти посты и возносить положенные молитвы,
– К чему искать, отче? – чуть ли не испугался старик. – Мы с сыном с радостью разделим с тобой кров и стол, и свои молитвы.
– Мне не хочется чинить неудобства единоверцам своим.
– Что ты, что ты, отче! – отступил тот, освобождая проход. – То не в тягость, то в радость нам будет…
Ираклий, смилостивившись к просьбам хозяина, ступил во двор, прошел к двухэтажному дому и удивился недовольному мычанию из примыкающего к воротам хлева:
– Чего скотина недовольна?
– Не кормлена, отче. Пост ведь сегодня, среда. Опять же, молимся мы все. За спасение душ несчастных, что блуду и веселию бессмысленному предаются.
