Исповедь Стража - Некрасова Наталья (книги регистрация онлайн бесплатно TXT) 📗
— Она отказалась уйти. Сказала, что не покинет свой дом. Больше я не слышал о ней.
Лицо Гортхауэра не дрогнуло, но Горлим смертельно побледнел.
— …Там оставалась женщина. Что с ней?
— Великий, клянусь, я не знаю! — в ужасе взвыл орк.
— Лжешь. Она мертва.
— Нет, нет, клянусь! Пощади!..
— Она мертва. И убил ее ты. Ты нарушил приказ. Я не повторяю дважды: ты заплатишь жизнью.
— Я не виноват! Она…
— Повесить, — безразлично бросил Гортхауэр, поворачиваясь к Горлиму. Столь безысходное отчаяние было написано на лице человека, что в душе фаэрни против воли шевельнулась жалость. Но — ненадолго. На лице его появилась кривая усмешка.
— Я держу слово. В Обители Мертвых вновь обретешь ты Эйлинель и никогда не расстанешься с ней. Смерть дарует свободу, и смерть будет для тебя меньшей карой, чем жизнь. Хочешь прежде видеть, как умрет виновник твоего несчастья?
Человек молчал.
— Ты слышишь?
Человек медленно поднял взгляд — фаэрни невольно вздрогнул. Бессмысленный взгляд безумца.
— А ты жесток, Гортхауэр, — послышался сзади хриплый голос. Он даже не стал оборачиваться — он знал своих даже по голосам.
— А ты, Велль, так и не понял, каков я? — глухо засмеялся он в ответ.
— Я ухожу.
— Уходи.
Ну, Гортхауэр хоть не притворяется. Жестокий — ну, жестокий и есть. Это, по крайней мере, честно.
— …Славная работенка! Жестокий нам должен — всех положили!
— Зачем ему эта цацка? — Предводитель орков взвесил на ладони кольцо Барахира. — Что ему, золота мало?
— Только и гребет! Прям не как вождь, это ж только бабе пристало так за цацками гоняться!
— И я говорю. Вот что: скажем — на руке этого… не было ничего. Запомнили? А колечко я себе заберу. Заслужил. А что, не так?
Орки захохотали. Но хохот оборвался, когда из-за деревьев вылетел человек и, свалив ударом меча орка, схватил кольцо и снова бросился во тьму.
Его даже не преследовали.
— Учитель. Я — жесток, и это правда. Я не могу видеть, как убивают моих учеников.
«А я — смог… Ведь так было. Ты прав».
— Я буду убивать. И потому — прощай. Ты — оставайся с чистыми руками. Мне — уже поздно.
Он повернулся и неторопливо пошел к выходу из зала. Его никто не останавливал. Никто даже и не знал, что произошло. Он прошел по всему замку, спустился к выходу. Два волка из Стаи ждали его здесь. Молодой воин-ученик привел коня. Он уже готов был сесть в седло, когда сзади окликнули:
— Гортхауэр…
— Велль? Зачем ты здесь?
— Меня прислал Учитель. Он хочет видеть тебя.
Фаэрни покачал головой.
— Ты не понял. Он хотел говорить с тобой.
— Незачем. Все сказано. Все сказано…
Когда наступила зима и на окаменевшую землю выпал первый нетающий снег, настало тяжкое время для всякой живой твари, на которую охотились ее враги. Но у зверя и птицы есть логово или гнездо, и не все волки в лесу охотятся на одного оленя. У Берена, сына Барахира, не было никакого пристанища, и орки травили его в лесах упорнее и жесточе любой волчьей стаи. Они не слишком торопились, видно, считали, что одиночке-изгнаннику никуда не деться. Давно уже он не спал как следует и не ел досыта. Уже много дней он не грелся у костра, опасаясь выдать свой ночлег. И, несмотря на это, он оставался страшным врагом. Не проходило и дня, чтобы орки не теряли одного-двух из своей шайки. Тем сильнее жаждали они уничтожить его или захватить живым.
Наступила зима, и скрываться стало неимоверно трудно. Предательский снег выставлял напоказ его следы, а петля облавы стягивалась все туже и неотвратимее. И все же уходить из этих мест он не хотел. Здесь была могила отца, и Верен поначалу решил лучше погибнуть рядом с ней в последнем бою. Но это было проще всего, а он хотел еще мстить. А для этого надо было жить…
Последний раз поклонился он отцовской могиле. Постоял, стиснув зубы, не утирая злых слез. «Я вернусь, отец, — сказал он, — я вернусь». Он еще не представлял, как выживет, как отомстит — он был силен и молод и не думал о трудностях. Среди людей его края давно ходили слухи о потаенном городе Гондолине, оплоте короля Тургона, злейшего врага Моргота. Правда, слухи эти похожи были скорее на древние легенды, а сам Тургон представлялся в них колдуном и великаном в два человеческих роста, от взгляда которого бегут враги. Говорят, когда настанет час, король выступит с волшебным воинством и сокрушит Врага. Правда, говорили еще, что людям путь в Гондолин заказан; но, может, судьба будет милостива к Берену? Может, удастся найти Гондолин…
Он упорно шел к горам, поднимаясь все выше и выше, минуя горные леса, луга, занесенные снегом, пока наконец розовым ледяным утром над ним не заклубились туманы перевала. Орки давно не преследовали его — может, боялись гор, может, потеряли след. Назад пути не было, а впереди — что там, в горах?
День был неяркий, жемчужный, и совсем не больно было смотреть на тусклое, расплывчатое солнце. Ветра не было. В неестественной тишине слышалось только тяжелое дыхание Берена, карабкавшегося по обнаженным ветром обледенелым камням к перевалу. Главное — добраться до седловины между двумя черными обломанными клыками. Как он дополз туда, он сам не мог понять. Себя он уже не ощущал — ни боли, ни усталости. Он заполз в расщелину, завернулся в меховой плащ и почти мгновенно провалился в тяжелый сон без сновидений.
Проснулся от холода. Показалось, что заперт в узком каменном гробу, а вместо крышки — кусок черного льда со вмерзшими в него звездами. Он встал, зная, что, если уснет, — смерть. Обмотав ноги кусками мехового плаща и растерев лицо снегом, Берен вновь собрался в путь. Зимняя ночь была на исходе. Цвета неба в эту пору были резкими, и границы их не расплывались — золотисто-алая трещина рассвета вспарывала небо на востоке, заливая кровью заснеженные пики далеко впереди, на западе небо было аспидно-черным. Казалось, до звезд можно дотянуться рукой — это почему-то развеселило Берена, и ночной холод отпустил его.
Он шел — упорно, уже теряя надежду, но не желая признаваться в этом самому себе. Горы были жестоки. Он почти не спал, опасаясь замерзнуть. Сейчас он был страшнее любого орка — исхудавший до невозможности, заросший косматой бородой, — только светлые глаза, кажется, и остались на почерневшем обмороженом лице. Почему он еще шел, что вело его? Может, кто другой сдался бы судьбе и, уснув, незаметно перешел бы из сна в смерть, — но не Берен. Сейчас он еще сильнее хотел жить. Назло всем. Туда, на юг. Ведь кончатся же эти горы когда-нибудь! А там — увидим.
Последний рывок, последний отрезок пути — к перевалу. А там, наверху, можно будет увидеть, куда идти.
И вот он на самом гребне перевала. А внизу — ничто. Ничто сверху донизу. Молочно-белый туман, молочно-белое небо сливаются в одну непрерывность, и где-то там, не то в небе, не то еще где — смысл слова «где» потерян, — холодно и мутно пялится размазанное бельмо солнца, похожее цветом на рыбье брюхо.
Позади — смерть. Впереди — что? Все же надежда. Берен не боялся опасностей — вся жизнь его, почти с самого рождения, была игрой со смертью. Но эти опасности были заурядны и знакомы. А здесь было другое. Это был не просто туман, он чувствовал это. Он не знал — что там, враждебно это или нет, но это было незнакомо, а потому — страшно… Стиснув зубы, Берен, сын Барахира, ступил в туман.
Он задержал дыхание, словно входил в воду. Путь шел под уклон, он долго старался держать голову повыше, словно боялся захлебнуться туманом. Еще секунду глаза его смотрели поверх студенистого моря невесомых струй. Следующий шаг погрузил его в слепую бездну. И Берен пошел вперед, вниз — ибо идти назад означало погибнуть. Там, позади, не было надежды. Но впереди еще оставалась она, утешительница отчаявшихся. Ни холода, ни голода он не ощущал, как и времени. Не было ничего. А путь вел его все ниже и ниже, и Берен начинал думать, что пути этому не будет конца, пока не коснется его рука сердца Арды. И тогда он умрет. Странная мысль. Почему умрет? Может, оно — как те сказочные камни света, которые сжигают прикоснувшуюся к ним смертную плоть?
