Ловец бабочек. Мотыльки (СИ) - Демина Карина (книги регистрация онлайн .txt) 📗
Смешок на ухо.
— Все еще ждешь, глупенькая моя, что тебя спасут?
— Ты…
— Я… ты меня заинтересовала… мне было любопытно наблюдать за твоими метаниями… я даже помог тебе… я был рядом… я смотрел…
— И Нинель…
— Вздумала меня шантажировать, глупышка… удачно получилось, верно? Я, говоря по правде, подумывал подбросить тебе подсказку… все-таки наша игра несколько затянулась. Ты была так наивно убеждена, что все поняла… это умиляло.
Конечно.
Она его умиляла.
Умиляют котята или щенки, детишки чужие сопливого возраста. Но это если нормальных людей, а она, Катарина, похоже, три года провела бок о бок с безумцем. И его умиляла… какая прелесть.
— Ждешь? — поинтересовался Хелег. — Давай вместе подождем, подумаем, что же могло произойти? Например, мой новый ученик… с учениками сложно поначалу. Они робкие, трусоватые даже. Они слушают. Соглашаются. Но все равно первую смерть, первую жертву нужно поднести на блюдечке… или на столе?
Он легонько толкнул Катарину.
— Кричи, — попросил.
Она упрямо сжала губы.
— Как знаешь.
Хелег подхватил ее на руки. Несмотря на худобу свою, он оказался силен.
— Скажи, ты ведь мечтала, чтобы тебя на руках носили? Все женщины об этом мечтали… а ты… ты такая же как остальные. Ты меня разочаровала.
— Чем?
— Его убили… это один вариант, на который я, признаться, не слишком-то рассчитываю. Все же ученики такие неловкие. После первой крови они начинают думать, что теперь-то выросли… и готовы убивать легко. Это доказывает, что твой наставник ошибался. Все люди немного звери.
— Но не все ими становятся.
— Дешевая демагогия, — Хелег отступил.
Покачал головой. Языком цокнул одобрительно. Примерил ремни.
— Второй вариант мне куда более интересен… твой князь получил моего ученика. Убил? Сомневаюсь. Скорее уж забрал себе. Туда… колготы тоже нужно снять. Тебе не холодно? Не беспокойся, это ненадолго. Скоро нам обоим будет очень и очень жарко… я ведь пригласил кое-кого.
Он замолчал, ожидая вопроса.
А Катарина поджала губы. Холод? О да, ее бил озноб, но вовсе не от холода. Скорее стол показался ей горячим, а белая колба электрической лампы и вовсе раскаленной. Эта лампа висела на черном жгуте провода, и казалась такой близкой.
Вот бы она лопнула.
С резким звуком.
Отвлекая.
В темноте у нее был бы шанс… ей так кажется, что был бы.
— Итак, у него появился свидетель и шанс закрыть дело. Свою часть, во всяком случае. Добавим покушение на убийство, и Тайную канцелярию, которой не слишком-то по душе нынешние игры… его остановят, пожелай он вернуться…
Неправда.
Не может быть правдой. Он мучит ее, эта словесная игра — тоже пытка, и Катарине надлежит страдать. Поэтому Хелег так пристально вглядывается в ее лицо.
— Глупенькая моя, — он нежно погладил Катарину по щеке. И захлестнул ремень вокруг запястья. — Не переживай, скоро ты поверишь… никто в первые минуты не верил, что это всерьез, все они ждали, что их спасут, вот появится кто-то такой… вроде твоего князя, и спасет.
— Ты на него злишься.
— Я?
Притворство.
И жеманство, которое Хелегу не идет. И он, раздраженный, затягивает петлю туже. Проклятое тело. Почему Катарина уверилась, то обладает устойчивостью к его силе?
…потому что уже тогда он собирался убить ее. И просто играл.
— Почему, Хелег?
— Почему… сложный вопрос, — холодный клинок коснулся щеки. — Я срежу тебе веки… потом, позже… женщины с отрезанными веками становятся уродливы…
— Ты желаешь меня изуродовать?
— Не я, Катарина… я тебя спасу… почти… к сожалению, будет слишком поздно… мы вынесем из пожара твое тело… я героически получу ожоги… увы, тело будет холодным, но…
Скрип половиц заставил замереть.
— Это я… — донесся сверху дрожащий женский голос, и надежда почти умерла.
…она пришла, холодная женщина, которую князь счел неважной. И спустилась.
Хелег был так любезен, что подал ей руку.
— А…
— Там, — он указал на ящик. — Можешь проверить. Я сдержал свое слово.
Вне больницы она выглядела иначе.
Обыкновенно?
С халатом исчезли и холодная ее самоуверенность, и надменность. Она была напугана, и к коробу подходила бочком. Заглянула. Вдохнула судорожно… и прикоснулась к ледяной шее, проверяя отсутствие пульса.
— Он мертв, — сказала… и опустилась на землю. — Он действительно мертв…
— Видишь, я держу свое слово, — Хелег погладил ее по голове. — Это ведь очень важно, когда партнер держит слово. Тогда ему можно доверять. А мы должны доверять друг другу, верно?
Она кивнула.
Она плакала, беззвучно, не стесняясь слез и размазывая их по лицу ладошкой. Потом взгляд ее рассеянный остановился на Катарине. Слезы не высохли, но докторша будто забыла о них.
— Простите, — сказала она тихо. — Простите меня, пожалуйста… я больше так не могла… я…
— Все будет иначе, — пообещал Хелег.
Нельзя ему верить.
Солжет.
Катарина вот верила, и что с ней стало? Она лежит голая на оцинкованном столе, ждет, когда же бывший ее любовник устанет от словесной прелюдии и возьмется за нож.
— Помогите… — этот шепот из стены заставил собраться.
Не время для жалости к себе.
Думать.
О чем?
У нее нет и ножа, Хелег забрал его. Да и тело по-прежнему парализовано. Она попыталась пошевелить пальцами, но те не слушались.
И ремни.
Не стоит забывать о ремнях.
— Тебя все равно возьмут, больной ты ублюдок…
— Не думаю.
— Ты самоуверен. В этом твоя беда. Ты начал убивать давно… еще в приюте, верно?
Он склонил голову на бок. Есть что-то птичье, что в позе его нелепой, что во взгляде, от которого Катарину пробирает дрожь. Но надо говорить, пока она говорит, она жива… и есть надежда…
Глава 33. Где все становится несколько сложней и непонятней
…в сознании есть особые кармашки для памяти.
Творческий ответ некоего студиозуса о природе человеческого разума.
На городском кладбище Гражине доводилось бывать и прежде. Как иначе, когда тут батюшкина могила? Матушка и памятник поставила из белого мрамору с золочением. Гражина прекрасно помнила, сколько эскизов было пересмотрено, сколько эпитафий отправлено в мусорное ведро, прежде чем матушка отыскала именно то, что полагала единственно верным.
А ныне белый мрамор резал глаза своей неуместностью.
Отец предпочел бы гранит.
…а вот стихи оценил бы.
Впрочем, Зигфрид не позволил задержаться у этой могилы, он вел дальше, к старой части, в зеленой яркой траве утопали старые плиты.
Он же не собирается поднимать мертвецов?
Гражина надеялась, что не собирается.
Остановился Зигфрид у самой ограды и, скинув с плеча сумку, велел:
— Осмотрись.
А на что смотреть? На надгробные камни? Иные заросли лишайником так, что не разобрать ни слова… есть и треснутые, и даже сломанные. Почему их не заменили? Некому?
— Ты не так смотришь, — с укором произнес Зигфрид.
И из сумки появилась грязноватого вида простыночка, а может и не простыночка, но скатерть.
Пикник?
Но смотреть… как на госпиталь. Ленты? Не было лент, но было темное марево, будто туман, по траве разлившийся. И в этом тумане прятались клубки могил. Те, что в отдалении, тускло мерцали зеленоватым светом, а вот нынешние, близкие, набрались черноты.
— Нам понадобится вся сила, — Зигфрид посмотрел на небо. — Возможно, ты почувствуешь себя дурно, отдавать силу неприятно. Даже больно. Но я просил бы тебя потерпеть. От этого зависит человеческая жизнь.
На простынке встали корявые камни, бурые, будто осмаленные, они выглядели столь отталкивающе, что Гражина содрогнулась.
Белые осклизлые свечи.
Клинок.
Зигфрид содрал зубами грязноватую тряпицу, обнажив худое запястье с нитью свежего шрама.
— Отвернись, — попросил он. И это было именно просьбой, которую Гражина исполнила с превеликой охотой. Боги, какая из нее колдовка, когда ей от вида крови муторно становится?
