Ловец бабочек. Мотыльки (СИ) - Демина Карина (книги регистрация онлайн .txt) 📗
Она почувствовала, как кладбище изменилось. Оно вдруг затихло.
И муть, расползшаяся по траве, стала гуще, плотней. Сама трава сгинула, сползла гнилою шкурой, обнажив ноздреватую, как плохо пропеченный хлеб, землю. Пронизанная паутиной корней, что плесенью, она хранила клубки чужих тел. И Гражине привиделось, что тела эти дрогнули.
— А… — она попыталась отвлечься от собственного страха. — Мне тоже надо…
— Я был бы весьма благодарен, хотя и не смею просить о подобном, — произнес Зигфрид, перехватывая запястье той же тряпицей.
— Что вы делаете? — Гражина, позабывши про свой страх перед Зигфридом, схватила его за руку. — Всех богов ради, этак вы горячку схватите или без руки однажды останетесь.
Она вытащила свой платочек, который по привычке всегда носила с собой, ибо воспитанной девице в обществе без платочка появляться никак неможно, даже если его никто и не видит.
— Некромантам горячка не страшна.
— И гнили не страшны?
Он лишь плечами пожал. Вот ведь, невозможный человек! Но хотя бы не стал вырываться, а то бы… Гражина не знала, что б с ним сделала, но что-то нехорошее. Все ж была она колдовкой, а в характере и от маменькиного норову имелось изрядно.
Перевязавши руку, Гражина смело протянула свою.
— Режьте… это не больно?
— Сперва нет, но… кровь — это сила. И когда сила пойдет, то будет очень неприятно, — Зигфрид провел пальцем по запястью. — Поэтому мой долг наставника и мужчины спросить вас, и вправду ли вы готовы сделать то, о чем просите?
…а Геральд и спрашивать не стал бы, почему-то Гражина была в том совершенно уверена.
— Да.
— Что ж… в таком случае отвернитесь.
Боли она и вправду не ощутила. Холод. И прикосновение… прикосновение было скользящим, а потом по руке потекло что-то мокрое.
А Зигфрид запел. Низкий голос его отзывался колоколом. И Гражина не могла различить слова, но сама песня была прекрасна. Оттого и кладбище заслушалось.
Туман поднялся, вылепляя одну причудливую фигуру за другой.
Холодно стало.
А голос Зигфрида оборвался. Впрочем, ненадолго.
— Мало кому известно, что все кладбища меж собой связаны, — он заговорил вновь, обращаясь уже к Гражине, и она открыла глаза.
Надо же, руку перевязал и чистою тряпицей, значит, имелись у него и такие.
— Эта связь тонка, эфемерна даже… в мое время в ее существование верили не все. В ваше… похоже, вовсе забыли о ней. Вы живете иначе… я пытаюсь привыкнуть, но мне сложно. Что-то стало лучше… к примеру, железная дорога. Мне понравилось.
Он говорил и рисовал кровью на простыне непонятные знаки. Пальцем рисовал, не стесняясь время от времени облизывать.
— И еще горячая вода, которая почти в каждом доме имеется. Свет вот… этого не было. Зато вы забыли о том, как взывать к ушедшим. Не понимаю, почему… наверное, в той войне и вправду погибли слишком многие.
— А вы…
— Пропустил. Не по своей воле, хотя… по своей глупости. Забыл, что колдовкам не стоит доверять.
Гражине стало обидно.
Она ему платочки жертвует, а он, значит, доверять ей не собирается. Несправедливо.
— И мы…
— Нам нужно оказаться в другом месте и быстро… пройти кладбищенской тропой. Если вы все-таки…
Гражина вздохнула.
Хватит уже говорить. Надо? Пройдет. Хоть кладбищенской, хоть еще какой, главное, чтоб вернуться сумели. И Зигфрид, верно, понял по глазам, если усмехнулся своею кривоватою улыбкой.
— Вернемся. Постараемся.
Дальше было… скучно.
Мел.
Вновь знаки, дробные и непонятные. Их Гражина и так смотрела, и этак, но ничего толкового не увидела. На червяков похожи расползающихся. Или вот на пауков, что сплелись в странном танце. Одни белые, другие красные. Неужели и ей это учить придется?
С науками она не больно-то ладила.
Наконец, Зигфрид поднялся, отряхнул мел с ладоней и руку протянул.
— Кто бы вам ни встретился, не верьте. Мертвецам всегда охота ожить ненадолго. Дадите слабину, и ляжете в чужую могилу.
От же ж… последнею мыслью было, что матушка, узнай она про этакие прогулки, в жизни б Гражину из дому не выпустила. А потом вдруг поднялся туман и от простынки тропа протянулась, узкая, как ноге удержаться. Зигфрид первым ступил на нее. Руку Гражины не выпустил, более того, надежности ради ремешок на запястье накинул, затянул.
Она и не думала протестовать.
Так и самой спокойней.
Тропа была мягкою, что ковер, и прямою. Идешь, идешь, она под ногами проминается, но держит. А справа туман, и слева туман… и ничего-то в тумане этом не видать. Переливается он перламутром, и цветами разными… и будто шепчет кто-то.
Зовет.
— Пышечка моя… — этот голос она бы узнала из многих. — Ты ли это?
Сквозь туман проступила неясная фигура.
Пап? Только он и называл Гражину пышечкой, а мама сердилась, говорила, что сие — вовсе не похвала и девочке надобно быть стройною…
— Ты ко мне пришла?
Нет.
Нельзя верить… но ведь папа… когда она его еще увидит… и разве папа причинил бы ей вред? Ни в жизни…
…после жизни.
— Пышечка… подойди… дай обнять тебя! — он пробирается сквозь туман, но так медленно.
Конечно, он ведь мертв.
Мертвым тяжело.
Холодно.
И разве справедливо это? Разве Гражине не хочется исправить сию несправедливость? Надо всего-то — с тропы соступить. Отец рядом.
Обнять его и вернуться.
Тропа-то в шаге, и этот шаг…
— Я совсем один остался, — отец захныкал, и запястье опалило огнем. Боль была быстрой, но с нею вернулось и сознание. Нет уж, Гражина с тропы не сойдет, даже ради отца.
Она навестит его позже…
— Тварь, как мамашка твоя, — озлился мертвец и погрозил пухлым кулачком. — Всю жизнь мне испортила, а я ее любил… так любил…
Он всхлипнул горестно.
И оказался вдруг рядом, именно таков, каким Гражина его запомнила. В мундире своем генеральском, с наградами, коих было превеликое множество. Лысоватый. Нестрашный с виду… родной.
— Гадюки… извели меня, жизни лишили…
— Прочь поди, — велел Зигфрид, вырастая за Гражининым плечом, и от присутствия его стало спокойно.
— А! С некромантом связалась, пр-роститутка! — взвыл мертвец, пятясь. — На папку родного натравила…
— Это не ваш отец, — Зигфрид щелкнул пальцами, и фигура рассыпалась. — Обыкновенный неупокоенный дух. Они любят притвориться кем-то…
— Но…
— Ваша память, ваши эмоции для них открытая книга. Он потому и не подходил, позволяя вам самой создать нужный образ, который осталось лишь заполнить. Но идемте, все же на тропе не стоит находиться долго…
И они пошли…
…пан Штефан вытащил сердце из груди. Пощупал, причмокнул от восторга, до того хорошо оно было. А ведь и не скажешь, что в уродливой бабенке этакая красота сокрыта. Нет, определенно, изнутри человек много краше, чем снаружи. Снаружи что? Кожа и волосья, а вот внутри — совершенство истинное…
Он опустил сердце — не увеличено, не заросло жирком, не обзавелось опасного вида бляшечками, которые он видел на многих, впрочем, как правило мертвых, органов — в таз со льдом. Над тазом поднимался будто бы туман.
Амулет работал исправно.
И стало быть, сердце долежит до вечера.
— Дорогая, будь любезна, подай мне…
Панна Цецилия молча протянула нужный инструмент. Пожалуй, именно теперь она осознала, что поспешное это замужество было ошибкою. А ведь таким приличным человеком показался!
Доктор!
Она вздохнула, пытаясь понять, что же делать. В полицию пойти? Поздно…
…и ладно бы убил, но…
…слишком уж легко, стало быть, не первая смерть на совести пана Штефана. А где не первая, там и не последняя. Панна Цецилия отерла руки тряпицею и поморщилась. А говорила ж ей маменька, светлая память ей, мудрейшей из женщин, не торопись, приглядись хорошенько…
— Почки вот дрянь, — пан Штефан извлек их и, оглядевши, признал негодными. — Печенка… разве что для эксперименту, да…
Он уложил ее в чан со льдом и окинул распластанное на столе тело придирчивым взглядом. Хмыкнул. Потер узенький подбородок. Покачал головою и глянул на супругу.
