Рыцарь умер дважды - Звонцова Екатерина (чтение книг TXT) 📗
— Он не любит неловких пальцев. А она дорожит им.
Вождь кладет меч подле книги бережно, как что-то хрупкое и ценное. Потирает лоб, глаза и по-прежнему мирно глядит на меня. Он очень высокий, вблизи это еще заметнее. Не старый, ровесник отца или доктора, может, чуть моложе. Резкие скулы придают ему хищный вид, как и сжатые губы, длинные волосы, светлеющий в зачесанном хвосте череп. Он… красивый — мелькает невозможная мысль. Он зачаровывает странной тенью за широкими плечами, тяжелой мудростью в глазах, грациозной готовностью броситься или взлететь — в каждом движении. С ним страшно, но это не тот страх, что охватил меня впервые, и не тот, что возвращался с каждым звуком имени. И все же это почти неуправляемый, дикий страх мыши.
— Вы… — голос дрожит, — вырвете мне сердце?
Молчание. Он медленно обходит меня, снова без опасения поворачивается спиной.
— Вы… — в лезвии лежащего на столе меча дрожит мой силуэт, — мстите мне за что-то?..
Оглядываюсь. Он у гробницы, замер, просто прислонившись к камню лбом.
— Вы… — не взяв оружия, не сделав вовсе ничего, не понимая, что могла бы сделать в этой изломанной обреченной неправильности, я отступаю от стола, — не убивали ее, ведь так?
Он разворачивается резко, будто я все же его ударила, будто меч прошил лопатку и вышел в груди. Но лицо — маска, остаются померкшими глаза. Мертвые, как все, чем я когда-то жила.
— Нет. — Почти не разжимаются губы.
— Вы… — я прижимаю к груди руки, стискиваю кулаки, заставляю правду-стон, правду-смерть наконец заполнить комнату и перестать меня мучить, — вы ее любите.
А она — вас. Поэтому выбросила букет, собранный совершенно чужим мальчиком, поэтому «все сложнее, чем кажется», поэтому койот и лисенок, и книга, и даже стеклянные подсвечники. Она украла их из нашей старой беседки, и сказала, что разбила, и что они были уродливыми, ненужными…
— Эмма. — Последнее мое слово, вместе с несказанными, сгорает в его глазах. — Прошу, не бойся. — И он плавно протягивает мне руку.
Каждый шаг отдается в висках. Я не отвожу глаз; мне кажется, так вождь не ударит меня, не снимет нож с пояса, не зажжет над ладонью пламени, не сделает ничего, чтобы я уверилась: услышанное, увиденное, все, что я почувствовала и осознала, — изощренный злой обман. Ястреб играет с мышью. Играет, а потом просто съест ее и забудет.
Но меня ждет вовсе не это. Это было бы милосерднее.
Вождь открывает Саркофаг.
…Моя мертвая сестра в платье, в каком ее похоронили, — и нетленна. Волосы отросли, на бледном лице румянец, распустился венок — тот, в каждый цветок которого я вплетала молитву. Маки и васильки дали свежие бутоны. Зацвели сорные травы, которых я добавила, чтобы венок держался крепче. Я боялась: он распадется, едва гроб опустят в землю. Я боялась не того.
— Боже…
Вождь не мешает коснуться руки Джейн, убрать прядь с ее лба. Теплая, живая, она не просыпается, и, отступив, я быстро закрываю лицо ладонями. Не сделать ни вдоха. Строки о воскрешении Лазаря отдаются хрипом, режут меж ребер. Я ничего не хочу понимать. Не хочу корить священников, отрицающих, что это возможно. Не хочу спрашивать стоящего рядом, какую цену он заплатил, кому. Я хочу одного: чтобы моя сестра открыла глаза и поговорила со мной. Я тянусь к ней снова, но теперь плечо сжимают жесткие пальцы. Приходится отойти, в кровь закусить губы. Лишь бы не обрушить удары, слезы и проклятья на того, кто запирает ее — дышащую — в гробу.
— Не надо!..
Пронзительный возглас все же вырывается. Мэчитехьо слышит, опять протягивает руку, и в этот раз я торопливо, без страха хватаюсь за нее. Вождь вглядывается в меня долго, остро; я смотрю в ответ. Ноги подгибаются; я вот-вот рухну, вот-вот уткнусь в его колени, не околдованная ужасом, а лишь чтобы молить.
— Выпустите… верните ее назад. — Даже не успеваю упасть; мужество и гордость предают меня раньше, чем тело. — Пожалуйста, я что угодно для вас…
— Не могу. — Незримый камень придавливает, заставляет подавиться остатками обещания. — Но ты можешь. Поэтому ты здесь.
…Он рассказывает — глухо, но горячо, скупо, но лихорадочно. Как встретил сестру, как они обрели друг друга, как преодолели вражду, длившуюся много лет. Как Джейн не стало, как он вырвал ее душу, не дав ей улететь слишком далеко, и украл тело, а прежде нашел Саркофаг Творения. Как молился. Как дважды приносил вечно живой и вечно мертвой кровавые жертвы и как потерял всю надежду, кроме…
— У нее на боку, ниже ребер, — шрам. Когда я спросил, откуда, она рассмеялась и сказала, что это — первая ее рана, что оставлена она ножом доброго человека и что такой же, продолжение, — у тебя. Вы начали срастаться в утробе матери, но срослись лишь кожей, немного, и вас сразу разделили. Это правда?
Он смолкает. Рука, помогавшая мне стоять все это время, сейчас впервые дрогнула. Я киваю, отстранившись, отступаю к столу. Два голоса звучат теперь в моей голове, звучат как один. Он и она ищут друг друга во мраке. А я не понимаю, не мертва ли я сама.
— Да, — за меня говорит, кажется, кто-то чужой. — Да, мы делим с Джейн одну рану, а нанес ее тот же, кто воскресил светоча. Я знаю, чего ты хочешь, вождь. Знаю.
И… спасибо, что отнял камень. В пещеру я шагну сама.
Я смыкаю пальцы на лезвии меча, — чтобы выступила кровь, чтобы с силой хлестнула из каждого пореза. Снова, в несколько стремительных шагов, я приближаюсь к Саркофагу, опускаюсь на колени и вдавливаю в камень распоротую ладонь. Обезьяна жадно впитывает каждую каплю, мерцают яростным космосом ее зеленые глаза.
— Прими… — шепчу я, склоняя голову. Ниже. Ниже. До самого пола.
Прими жертву, Страж. Примите, все, кто держит ее в плену. Верните мне мою сестру.
Я с рычанием мечусь и, наверное, напоминаю зверя. Ни Мильтон, ни жрица не решаются приблизиться, лишь глядят на меня с разных концов поляны: девчонка, так и не вставшая, потирает колено, а все силы моего друга, кажется, уходят на то, чтобы держаться на ногах. Его шрам кровоточит, хотя мой давно перестал. Это немного отрезвляет: приблизившись, я провожу ладонью перед встревоженным лицом Мильтона. Рассеченная кожа стягивается, остается лишь знакомый розоватый рубец. Мильтон болезненно морщится.
— Прости. Я забылся, док.
Досадливо опускаю глаза. Я не только напугал этих двоих, но и потерял время. Я должен был броситься за Мэчитехьо, и нагнать, и напасть, — может, я даже убил бы его. Но одно осознание: он следил, он узнал о плане и, как прежде, оказался умнее… это пригвоздило меня к месту, захлестнуло дурнотой. Счастье желанного воскрешения обернулось кошмаром слишком быстро. Эмма в плену. Попалась, как точно не попалась бы Джейн! Почему, почему? Если она пострадает, тот, ради кого я столько ее мучил, никогда мне этого не…
— Объясни. — Тяжелые руки Мильтона сжимают мои плечи. — Немедленно, Амбер. Это был он? Ваш вождь?
— Мой враг. — Тщетно пытаюсь понять, что выражает его непроницаемое лицо, столь же тщетно и фальшиво силюсь ободрить, обещая: — Я спасу ее. Я…
— Подожди. — Он легко меня встряхивает, продолжая пытливо глядеть. — Он же забрал ее неспроста. Зачем?
— Плевать! — В нетерпении я отпихиваю его руки. — Плевать, Мильтон. Когда он убил отца, тоже надо было интересоваться причинами? Он… — Догадка заставляет задохнуться в новом приступе злости. — Впрочем, знаю. Знаю, он думает, что иначе я струшу снова сразиться! Эмма — способ заманить меня в Форт, и надо сказать, хороший. Я отправлюсь туда. Сейчас…
— Нет. — Мильтон хватает меня снова, крепче и больнее. — Ты никуда не идешь.
Он должен трястись за свою почти дочку! Должен сам подгонять меня. Должен…
— Да какого дьявола?.. — Я едва выдерживаю взгляд, продирающий до костей.
— Он бы напал сейчас, если бы хотел битвы.
— Он не лишен благородства… — я усмехаюсь, вспомнив «милостивый» бой на ножах. — Картинного. Глупого. Он же издевается, дает время собраться с силами, чтобы…
