Рыцарь умер дважды - Звонцова Екатерина (чтение книг TXT) 📗
Мильтон Адамс просит о чем-то Райза, и тот, кивнув, вновь плавно взмахивает рукой. Доктор спускается на дорогу, отряхивает одежду, как если бы просто пережил тряскую поездку в дилижансе. Он спешит к распростертым телам, ища живых. Конечно, он будет делать то, что считает первым долгом, из каких бы странных мест только что ни вернулся, какие бы странные вещи с ним ни случились. Это почти успокаивает. Я даже улыбаюсь, вытирая окровавленное лицо. Вокруг снова движение и шум: горожане встают с земли, помогают друг другу, проверяют оружие, тревожно переговариваются. Дэйв рядом шумно сморкается и зовет отца.
Никто не глядит вверх, будто там ничего не произошло и не происходит. Никто, кроме высунувшегося из-за баррикад Нэйта и меня. И лишь мы видим, как девушка в доспехе — та, что говорила вместе с вождем, та, что держала меч, невеста, — камнем падает вниз.
Каждое слово Злого Сердца, каждое слово Амбера и Джейн было ясно слышно, далеко разносилось в ночном безмолвии. Слова-птицы летели не только над Оровиллом; они мчались и назад, на Ту Сторону, где в Форте сияющий знак видели экиланы, а над лесом — повстанцы. Слова всюду находили путь. Это делало их необратимыми.
Джейн уйдет, — билось в голове. А горожане ничего-ничего не поймут. Они слышат, но забудут, видят, но не смогут описать. Они расскажут о господнем гневе, о демонах, о бойне, не менее страшной, чем сражение с Диким Псами. А моя сестра останется мертвой для всех, кроме меня. Мы даже обменялись одеждой, прежде чем отправиться сюда: Джейн снова рыцарь, а я надела то, в чем ее хоронили, и задохнулась от запаха полевых цветов в тяжести венка.
Я чувствовала: наши минуты утекают. Едва отзвучит то, что должно, едва сгинут живые «звери», едва исчезнут те, что лежат мертвыми среди людей, — все кончится. Сестра покинет меня. Я обниму ее в последний раз, поцелую, прошепчу, чтобы берегла себя, и потеряю вновь, ведь Двух Озер больше нет, род Кувшинки угас. Элилейя была юна, она не оставила детей. А Амберу и вождю слишком тяжело далось колдовство, чтобы когда-либо повторить его.
Я думала об этом и проклинала злой рок. Я спрашивала, почему так, почему должна обретать и тут же расставаться, почему столько несказанного, столько нежности рвет душу. Я не хотела отпускать Джейн. Я подло просила Небо сделать хоть что-то, чтобы она остановилась, опомнилась, поняла: мне очень больно. Но… больно было не мне, как всегда баюкавшей лишь свои страдания. И я еще не знала: они только начинаются.
…Прямо сейчас я вижу, как Джейн вдруг падает вниз, как Мэчитехьо летит за ней. Он подхватывает ее и прижимает к себе, о чем-то спрашивая, но не получая ответа. Он снова взмывает. Сестра вся в крови. Под доспехом, на рубашке, — алое, кожа бледна как воск. Затуманенный взгляд мечется с моего лица на его, потом к небу — и останавливается. Джейн склоняет голову к груди того, кто держит ее так крепко, кто тщетно призывает желтый туман, залечивший рану на ее боку.
— Не надо… — Она гладит его по щеке, рука тут же падает. — Прости меня. Я… не…
— Что с тобой? Что?.. — Я не узнаю его голос, прежде сильный и зычный.
Пятна тления проступают у сестры на запястье. Амбер склоняется ближе, потом пристально смотрит мне в глаза.
— Кто ее воскрешал? Чья кровь?
— Моя… — отзываюсь, пытаясь взять Джейн за холодную руку; пальцы тут же выскальзывают. — Саркофаг раскололся, Эйриш, как твой! Она встала! Она…
— Что у вас за общая рана? — Он проводит по лицу хрипящей, недвижной Джейн. Под волосами, на виске у нее еще один неотвратимый темный след. — Эмма, что?
— Мы… сиамки. — Хотя он смотрит молча, я всхлипываю, у меня не получается дышать. — Как твои помощницы! Срослись совсем чуть-чуть, нас сразу разрубили, и…
Светоч обрывает меня, что-то шепчет. Вокруг его ладони вспыхивает лиловое пламя, пальцы проводят над животом Джейн, но она только грустно улыбается, и струйка крови бежит с губ. Веки почти опустились. Она уже не видит нас, глядит в пустоту.
— Это не то, Эмма. — Эйриш находит среди людей внизу доктора, но, подумав секунду, не окликает. — Рана должна быть разделена. Должна быть жертвенной. Ваша — почти как обрезанная пуповина. Она обманула Звезды на какое-то время, но не может дать…
— Помоги ей, — снова звучит голос вождя, склонившегося и прижавшегося лбом ко лбу Джейн, ловящего ее ускользающее дыхание. Он не слышит приговора, не хочет слышать, как и я. — Пожалуйста, сделай хоть что-нибудь. Ты знаешь это волшебство. Ты… жив.
— Я не могу. — Снова рука вспыхивает, пальцы рисуют незнакомые символы, тающие алым дымом. — Нет. Ничего не получается, даже просто остановить… тление.
Слово — удар плети. Рядом двое глядят друг на друга; Эйриш бледен, почти как Джейн. Он совсем не хочет говорить то, что говорит, тому, кого едва обрел вновь, но продолжает:
— Мэчитехьо, я не могу лгать тебе. Она умирает. Да, в общем-то… и не оживала по-настоящему. Мне очень жаль. Но…
— НЕТ! Молчи!
Я отталкиваю его в слепой ярости. Он отлетает на несколько метров, морщится от боли, но тут же снова тянет ко мне руку. Он испуган и не прячет этого. Все внутри сжимается, когда в глазах, всегда недобрых, всегда насмешливых, появляется безнадежная жалость. Детская. Так ребенок жалеет птичку, не только выпавшую из гнезда, но и уже попавшую в лапы кошке.
— Эмма. Я не мог этого предвидеть. Я не знал, что вы так поступите. Я… я не виноват!
Действительно — ни в чем. Не завлекал Джейн в свой мир, она нашла путь сама. Не убивал ее, она сама подружилась с той, кто отнял ее жизнь. И не обещал мне воскрешения, не обещал ничего, кроме одного: я скоро буду жить спокойно, все сотрется, сгладится… Обещание уже неисполнимо. Но это тоже не его вина.
— Куда ты?! Подожди!
Светоч кричит это не мне, в изнеможении опустившей руки. Я оборачиваюсь, я успеваю заметить, как Мэчитехьо и моя бедная сестра исчезают за сияющим знаком, как воздух содрогается, будто от боли, с каждой секундой возвращающейся к Джейн.
В тишине остаются только стоны раненых далеко внизу.
И горестный вой в моем почти остановившемся сердце.
4
МЕРТВЫЕ
Я обещал, что буду с тобой, Джейн, — и я с тобой. Я обещал счастье нашим мирам — и готов был на все ради этого. Я обещал беречь тебя и не оставлять, обещал принять как детей весь дикий народ и стать отцом для твоих, наших детей. Я помню: ты сказала, что я даю слишком много обещаний, и они слишком большие для таких маленьких существ, как мы. Я ответил: нет смысла в иных, небо любит лишь храбрых и дерзких. Но для слишком храбрых, слишком дерзких оно готовит особенные муки. Одиночество. Предательства. Смерти от рук друзей. Слезы, которые не льются — въедаются, впиваются, вмерзают в глаза. И иллюзии, самые сладостные, ядовитые, хрупкие. Иллюзии, что оно — небо — за нас.
…Я мучил тебя в каменном плену, силясь обрести снова. Я искал помощи — и мне ее дали. Я снова целовал тебя, снова обнимал, снова давал те же обещания и каждый миг молил, молил беззвучно: «Не исчезай. Не исчезай. Не исчезай». Едва я поверил, едва стихла молитва, едва затих твой окровавленный город, — иллюзия развеялась. Ты исчезла. Упала, и, подхватив, я на самом деле дал тебе упасть, рухнул и сам.
У нас нет отныне дома, Джейн, и нет богов, нет ничего. Саркофаг расколот, но даже уцелей он, я не смел бы больше терзать тебя, не выдержал бы и сам — видеть, как раз за разом ты умираешь, как гаснут твои глаза, как цепляются за меня и тут же падают руки. Жизнь не может быть бесконечной, Джейн, и прямо сейчас я бросаю в Соленое озеро нож, крадущий время.
Жизнь не может быть бесконечной. И не может быть бесконечной смерть.
…Узнаешь эти места, Джейн, моя Джейн? Видишь, что там, за пустошами, поросшими мерцающими, теплыми тлеющими цветами? Видишь, воздух колеблется, как гладь воды на ветру? Видишь? Небо. Только наше небо. Не смотри вокруг, Джейн. Закрой глаза.
