Зимнее серебро - Новик Наоми (лучшие книги TXT) 📗

— Ночью все тихо было, — сообщил мне Сергей.

Я подхватила корзину и отправилась на двор. Среди зерна завалялась целая горбушка, еще мягкая в середине. Я сжевала ее и пошла к курам. Но куры куда-то вдруг подевались.

Я медленно приблизилась к курятнику. Вокруг него весь снег был в следах — копыта вроде оленьих, но больше и с когтями. Окошко наверху, которое я вчера закрыла, оказалось открыто, будто кто-то заглядывал внутрь. Я нагнулась и просунула руку в курятник. Куры все сбились в кучу, нахохлились, встопорщили перья. Яиц оказалось всего три, все маленькие. Я их вытащила наружу. Одно было беловато-серое, как зола в очаге.

Я зашвырнула серое яйцо подальше в лес и подумала: может, замести следы и прикинуться, что ничего не видела? А то вдруг заимодавец скажет Сергею больше не приходить, раз уж он проворонил Зимояра. Вдруг они и меня отошлют заодно? А если замести следы, они и забудутся — вчера ведь так и случилось. Были следы — и нет следов, и никто о них ни сном ни духом. И я пошла за метлой, которой обычно мела двор. Но метла стояла прислоненная к стене дома, а там оказалось видимо-невидимо следов. В этот раз не копыта, а сапоги. Зимояр побывал на заднем дворе и трижды прошелся туда и обратно вдоль стены — как раз там, где спали заимодавец с семьей.

Глава 5

Брат Ванды оказался мальчишка как мальчишка: долговязый, нескладный и неотесанный. Такой недокормленный жеребенок с костлявыми локтями и запястьями. В первый же вечер он объявил, что отец отпускает его, только если мы его кормим ужином и завтраком. И когда он уселся за стол, я сразу подумала, что Горек молодец, своего не упустит. Потому что ел-то этот парнишка за троих. При нынешних ценах съедал он на второе жалованье, никак не меньше. Но я ничего не сказала. Даже не возражала, если мать подсовывала ему еще хлеба с маслом. Родители унесли мою кровать к себе в спальню, а Сергею дали пару одеял и устроили его на моем прежнем месте.

Я проснулась в самый темный час, посреди ночи. Отец прошел в гостиную, скрипнула дверь, и в дом влетел порыв ледяного ветра. Я услышала, как Сергей стряхивает снег с башмаков и говорит отцу:

— Ничего, все тихо.

— Иди спать, Мирьем, — негромко позвала мать. — Сергей просто глянул, как там на дворе.

В ту ночь меня еще дважды будили отцовские шаги и острые уколы стужи. Я открывала глаза, но почти сразу снова закрывала. Ничего не случилось. Утром мы проснулись и принялись варить гречку. Сергей на дворе вбивал в землю столбики — делал сарай для коз. Зимоярова дорога была на месте, меж деревьев, но когда я вгляделась попристальнее, то мне показалось, будто она чуть отступила. День выдался сумрачный, холодный, солнце не показывалось, но дорога все равно сверкала. До меня доносились звонкие голоса: ребятня гомонила неподалеку от нашего дома. Мальчишки подначивали друг дружку кинуть камень в Зимоярову дорогу или потрогать ее.

Когда появилась Ванда, ее брат все еще сидел за столом и завтракал. Она сразу же ушла кормить кур. Вернулась она с почти пустой корзиной — на дне лежали только два яйца, а ведь у нас сейчас девять несушек. Ванда водрузила корзину на стол, и мы все вперили взгляд в эти яйца. Они были какие-то маленькие и очень уж белые. И тут Ванда нежданно-негаданно объявила:

— Там, за домом, еще следы.

Мы пошли смотреть. Я их мгновенно узнала, хотя почти успела позабыть, как они выглядели в прошлый раз. Я и вовсе о них позабыла бы, если бы Ванда не напомнила. Кто-то, обутый в остроносые сапоги, рыскал под стеной спальни — прошел три раза туда и обратно. А возле курятника потоптался зверь с раздвоенными копытами — словно лиса, вынюхивающая, где тут лазейка. Куры все сбились в нахохлившуюся пернатую кучу.

— Я смотрел, клянусь! — испуганно воскликнул Сергей.

— Ничего страшного, Сергей, не переживай, — успокоил его мой отец. — Это просто те сорванцы шалят.

Ванда подмела двор, а два яйца мы выкинули в мусор. По дороге в дом мать крепко обнимала меня за плечи.

Сергей ушел домой к отцу, а Ванда покончила с уборкой и отправилась за водой. Следы в этот раз не шли у меня из головы — а ведь я была бы не прочь их забыть. И все же, когда Ванда вернулась, я решительно встала и как ни в чем не бывало произнесла:

— Идем на рынок.

Я закуталась в шаль, и мы пошли. В сторону леса я старалась не смотреть. Студеный ветер обвивался вокруг моих щиколоток, норовил скользнуть под длинный подол. Но я упрямо не оборачивалась. Не проверяла, серебрится ли меж деревьев Зимоярова дорога.

Ванда тащила за мной корзину со всякими побрякушками, которых я набрала в Вышне. Помимо побрякушек в этой корзине лежали два платья, купленные мною в порыве дерзкого расточительства, — мать ни за что не приняла бы от меня такой подарок. Это были теплые платья, шерстяные, и к тому же красивые: по подолу яркими пятнами разбегались большие цветы — темно-зеленый, глубокий синий на красном. Я направилась прямиком к прилавку портнихи Марьи, развернула перед ней два подола и сказала:

— Гляди, такой узор в этом году носят в Вышне.

Вокруг меня тут же столпились женщины. Модные новинки отвлекли их и надежной стеной защитили меня от слухов и пересудов. Здешним сплетницам роскошный узор куда интереснее всяких там Зимояров, тем более что о них и думать-то никому не хотелось. И по рыночной площади никакие Зимояры не слонялись. Марья, разумеется, поинтересовалась, сколько я хочу за эти наряды. Ответила я не сразу. Шесть женщин стояли возле меня, алчно глазея на платья, как сороки на блестящую вещицу. Я чуть было не поддалась искушению отдать платья по бросовой цене — чтобы расположить к себе покупательниц. Если вдруг кто заведет разговор о Зимояровой дороге и о том, как близко пролегла она к нашему дому, эти женщины будут вроде как на моей стороне. Внезапно я осознала, что в чем-то понимаю отца.

Я вдохнула поглубже и выпалила:

— Ох, даже не знаю, стоит ли мне их продавать. Видите, сколько в них вложено мастерства. Самые искусные руки в Вышне над ними трудились. Они сшиты для свадьбы. И мне недешево встало купить их и привезти сюда. Меньше чем за злотек я их продать не могу.

Я весь базарный день простояла на одном месте, а женщины подходили, смотрели на наряды ценой в злотек и перешептывались насчет вышивки, и кроя, и ярких цветов. Они внимательно изучали швы и согласно кивали, когда я с важным видом расписывала им, с каким тщанием и сноровкой выполнены эти мелкие стежки и какие тут использованы тончайшие нити. А между делом я продала им остальной товар — все, что я привезла из Вышни. И за каждую безделицу я выручила больше, чем заплатила, — словно отсвет великолепия платьев падал и на обычные побрякушки тоже. А под конец дня объявился сборщик податей. Он любил время от времени сам потолкаться на рынке, хотя у него для этих дел имелся слуга. Сборщик торжественно вручил мне два злотека и забрал оба платья в сундук с приданым для своей дочки.

Я вернулась домой, и сердце мое колотилось от яростного ликования. И все же мне было страшно: продавая их, я ничего не могла с собой поделать. А ведь за каждое платье я отдала в Вышне всего-навсего копейку. Дома я выложила на стол два злотека, да еще кучу пенни и три копейки, заработанные в придачу. Отец с матерью молчали. Потом отец еле слышно вздохнул.

— Ну что ж, моя дочь и впрямь мастерица обращать серебро в золото, — произнес он сокрушенно. И погладил меня по голове, точно жалел меня, вместо того чтобы мною гордиться.

К моим глазам подступили злые горючие слезы, но я стиснула зубы, сгребла золото в кошель и вручила матери горшочек засахаренных вишен. Это лакомство я купила для нее. После обеда мать заварила крепкий чай и выложила вишни на стеклянную тарелку крошечной серебряной ложечкой — остатки чайного прибора из ее приданого. Большая часть этого прибора давным-давно, когда мы голодали, ушла на рынке в чьи-то чужие руки. Мы опускали сахарные ягоды в чай, выпивали сладкий горячий напиток и съедали все до одной чуть согретые вишенки, деликатно снимая ложкой косточки с губ.