Героиня мира - Ли Танит (полные книги TXT) 📗
Исход дня и начало вечера приносили мне наибольшую ясность сознания.
В те часы я с изумлением думала о месте, в которое попала, словно лишь только что заметила, где нахожусь.
Поначалу в столовой среди неуместной роскоши и золотистых парчовых драпировок устраивали обеды, во время которых мне довелось взглянуть на людей, переселившихся, как и я сама, в здание суда. Их лица были мне немного знакомы по встречам в салонах Эбондиса Иногда на обедах присутствовал Ретка. Порой приходил Оберис. В разговорах с ним никто не упоминал о его семейных неурядицах.
Потом обеды прекратились.
Каждое утро мне ставили под дверь графин с водой. Он не всегда оказывался полным. Другие люди отпивали из него, словно мучимые жаждой олени.
В городе сократили норму выдачи воды, зато увеличили объем положенного по пайку вина. Из глубочайших подвалов, овеянных громкой славой, извлекли на свет марочные вина, предназначенные для сиятельных губ, и они растеклись по кувшинам простой черни. (Эти слова я позаимствовала из чьих-то сетований, гремевших на всю лестницу).
Ретка обращался с воззваниями к жителям города с балкона на здании суда. Или в сопровождении всего лишь четверых охранников выезжал на крепкой чалой кобылке на улицы, в самое скопище народа. Теперь только стойкость его духа и ничто иное поддерживала Эбондис.
Весь день в городе происходило брожение. В коридоре мне повстречался напуганный секретарь, которые поведал мне хриплым голосом: «В заливе у Кисары заметили несколько тулийских военных кораблей, а затем толпа ворвалась в крепость и перебила всех бойцов гарнизона».
На протяжении дня я потихоньку переваривала эту новость.
В какой-то момент я услышала, как звонят колокола храма Исибри. Но через несколько минут они затихли. Порой со стороны неблагоустроенных улиц и окраинных трущоб долетал гомон, как будто сотни людей вопили от страха и боли, а может, в буйной веселости.
Но птицы среди стоявших на площади деревьев держались твердо, как кремень, и все пели.
Еду приобретали за счет служащих суда, ее приносили к дверям, как и воду. Все ели, когда придется. Завтракали не раньше полудня и то не каждый день. Вечернее блюдо, состоявшее из мясных консервов, маринованных овощей и хлеба из муки грубого помола, могло появиться в промежутке от заката до полуночи в любую минуту.
На этот раз в дверь постучали рано, пастельные краски дня еще не стерлись с небосклона.
Не поднос с едой, а лакей Ретки.
Мне предстоит пообедать с Реткой.
Как и в случае с Сидо, мне оставалось только покориться.
На столе граненое стекло, серебро, салфетки с вышитой эмблемой города. Сияние двух светильников озаряет зал. Между кровавыми занавесками зеленеют окна — сумеречные фалды, пришитые к комнате.
Лакей обслужил нас и ушел.
Блюда не выходили за рамки всеобщего меню, но к ним добавилось немного фруктов и сыру, соусов, солений и сластей, разложенных по серебряным сосудам. Первая порция вина оказалась звучной; красный гром, запертый в бутылке. Он счел излишним переливать его в графины За весь обед мы испробовали три сорта вина, а под конец еще фруктовый ликер.
Пока мы ели, Ретка говорил, or меня требовалось лишь внимание. Я подумала: видимо, за этим меня и пригласили, в качестве аудитории. Он набрасывал приблизительную картину грядущего возмездия, делая это без рисовки, отнюдь не мелодраматично, а вдумчиво, порой замолкая перед тем, как продолжить анализ ситуации. Я постепенно пришла к убеждению: это не элегия. И меня вызвали не в качестве безымянного пажа из последнего акта великой трагедии, который появляется затем, чтобы король смог исповедаться в грехах, прежде чем рухнуть грудью на меч. Отчасти можно сказать, что Ретка объяснял мне устройство шахматной доски, на которой стояла и я — крохотная неуместная фигурка.
По сути рассказ его совпадал с тем, что я уже услышала и ощутила. Охваченный жаждой крови народ впал в истерию и уничтожил бойцов гарнизона в Кисаре, ранее сложивших оружие. Это омерзительное проявление бунтарских настроений развязало руки тулийцам. Пушка имелась на борту лишь одного из трех или четырех кораблей, патрулировавших залив, но этого было достаточно, чтобы открыть огонь по городу. Пару часов спустя жители Кисары обратились в бегство, а тулийцы высадились на берег.
В совете Эбондиса провели голосование, и собранной по задворкам армии приказали спуститься с гор.
— О численности тулийских войск в Кисаре поступают противоречивые сообщения, — сказал Ретка. — То две тысячи человек. То пять тысяч. То шесть сотен.
Сегодня у Ворот на Холме произошел бунт. Толпа жителей Эбондиса, которые твердо вознамерились спастись бегством, напала на гвардейцев, посланных туда, чтобы охранять дорогу.
Ретка ударился в мрачные рассуждения о средствах обороны города. О том, что представляют собой жители Китэ как воины, об их достоинствах и слабостях. О недостаточности интеллектуального потенциала человека перед лицом подобной ситуации.
Он крутил в руках рюмку с розовато-лиловым ликером и вдруг спросил меня:
— Арадия, какие возникают у вас мысли при взгляде на эту панораму?
Я пила вино за обедом, к которому явилась в своем несчастном ежедневном платье с перешитыми рукавами. (Небрежно переделанные швы на розовом бальном наряде в конце концов разошлись.) Я одевалась, не испытывая страха, не ожидая встречи с каким-то могущественным врагом. Ужас все еще не добрался до меня, так уж получилось. Я сознавала только одно: колесо по-прежнему неуклонно катится вперед по дороге, залитой огнем и желчью.
А потому сумела дать ответ:
— Мне кажется, затевая свое предприятие, вы стремились не к победной звезде, а… к этому.
Он пристально поглядел на меня с противоположной стороны стола.
— К чему? Как вас понимать?
— К… этому. К провалу и крушению. Как будто воспевая победу и независимость, вы жаждали именно этого.
— Понятно, — сказал он, допил ликер и налил себе еще.
Но что-то в моих собственных словах взволновало меня. Я заговорила, жестикулируя, пытаясь донести до него всю важность сообщения.
— Именно этим все оборачивалось каждый раз. Для моего города, когда пришли кронианцы… потом для самих кронианцев. Точно так же ребенок тянется к языку пламени, желая схватить его. А затем в криках боли звучит своего рода торжество…
— Вас слышат боги, — сказал он. — Поостерегитесь. Чрезмерная мудрость — это очень рискованно.
— Но вы втаптываете в землю всех остальных, то есть нас, — продолжала я, — когда несетесь галопом в преисподнюю.
— Возможно, мы навлекаем на себя поражение, стремясь к победе, а вы жаждете тех самых страданий, которые вызывают у вас ужас, — возразил он.
— Отнюдь.
— Н-да. Однако в данном случае мне пока не кажется, что поражение неминуемо, — сказал он. — Через неделю, а то и раньше они придут сюда. Тогда мы и узнаем, может ли Китэ одержать победу, а Тулия потерпеть поражение, верно? В конце концов, не исключено, что и рука тулийского короля потянулась к огню.
За окнами раздался громкий перезвон колоколов. Я вскочила с места. Странная реакция, ведь и тогда я не встревожилась всерьез.
— Спокойно, — сказал он. — Враг еще не явился. Мне сообщили бы об этом.
— Так что же там такое?
— Восторги паники. Страх подыскал для них занятия. Известны вам подобные радости? — Он встал, не сводя с меня глаз; поблескивающий стол и пятнышки света вокруг него по-прежнему разъединяли нас.
Я опьянела. У меня закружилась голова и возникло ощущение, будто я покинула собственное тело. В тот миг реальными казались лишь он да я. Словно мы с ним повисли в воздухе, а нас окружают фантомы несуществующих предметов — мебели, стола, конторки, свечей, этих комнат, здания, города и всяческих событий на земле: смены времен года, ее дни и ночи, и засухи ее восстания и войны.
Он понял, о чем я говорила. Он тоже об этом знает. Все мы занимаемся лицедейством, играя в огромном зрительном зале из пространства и времени; этот спектакль может закончиться смертью, и в то же время он лишен смысла, все это ложь.
