Дань псам (ЛП) - Эриксон Стивен (библиотека электронных книг txt) 📗
Он держался наиболее разрушенных частей города, пытаясь выйти на окраину или, если это не получится, прорваться через внутренние ворота, ведущие к лесистым холмам — туда, где засели некогда проклятые Сжигатели Мостов, убившие тысячи мерзостной магией и морантскими припасами. Да, весь склон доныне покрыт проплешинами мертвой почвы, засыпан поваленными древесными стволами, кусками доспехов, кожаными сапогами, из которых иной раз торчат отбеленные кости. Если дойти туда, можно отыскать путь к Свету — тогда он, наконец-то, окажется в безопасности.
Эта возможность кажется все более привлекательной, ведь он оказался близко от ворот, а здешние адские тени и бесконечный сумрак не приносят пользы — Тисте Анди умеют видеть во тьме, а он бредет, словно ослепший.
Он услышал, как зашумел под чьей-то ногой камень — едва в тридцати шагах позади. Забухало сердце. Харек поглядел на ворота. Их развалили во время осады, но прохожие успели протопать тропу, ведущую к окружающей город дорожной насыпи. Но, сколько он не прищуривался, около ворот никого не было видно.
Еще двадцать шагов. Он ускорил шаг, а выйдя на чистую улицу, побежал к проему ворот.
Мчится ли кто-то следом? Обернуться он не решался.
«Бегите, проклятые ноги! Бегите!»
Он вылетел наружу, на склон дорожной насыпи, торопливо пересек ее и спустился по осыпи. Искореженная земля, на скорую руку засыпанные могилы, кривые корни и мертвые сучья. Повизгивая, Харек пробирался, получая ссадины и царапины, глотая пыль гнилой сосновой коры и кашляя. Вон там, на вершине — там уже свет солнца? Да. Почти заря. Солнце — благословенное солнце!
Быстрый взгляд за спину не обнаружил никого — он не понимал, отчего из груд мусора доносится шорох.
Почти удалось.
Харек сделал последние шаги, погрузился в холодный воздух утра, в столбы золотых лучей — и кто-то встал на пути. Блеснула сабля. На лице Харека выразилось удивление — и словно примерзло, ведь голова уже катилась с плеч, стуча и перекатываясь по склону, пока не нашла прибежище среди груды серых, сухих костей. Тело опустилось на колени на самом краю выкопанной Сжигателями траншеи, да так и застыло.
Сирдомин вытер лезвие, вложил клинок в ножны. Последний из них? Он думал, что да. Город… вычищен. Остались только те, что у кургана. Им он позволит просуществовать еще немного — в полном неведении, что в Черном Коралле всё переменилось.
Он утомился — охота заняла больше времени, чем предполагалось. Да, пора отдохнуть. Сирдомин огляделся, изучил полузасыпанный ров, выкопанный саперами при помощи одних лишь складных лопат. Да, впечатляет. Эти малазане были особенным сортом солдат.
Но лес уже берет свое.
Он уселся в нескольких шагах от коленопреклоненного тела, взял в покрытые перчатками руки отрубленную голову. Ощутил запахи кожи, пота и старой крови. Запахи прошлого. Они вернулись. Он словно слышит крики, скрежет кольчуги, чувствует, как стучат по бедру ножны. Урдомены наступают шеренгами, забрала шлемов опущены, скрыв горящие глаза. Фаланги бетаклитов формируются около города, готовясь к броску на север. Застрельщики скаланди, Тенескоури — оскалившая зубы армия голодных и отчаявшихся. Он вспомнил, как они двигались громадными нестройными массами, колыхались, пересекая равнину — сзади оставались умирающие тела и трупы самых слабых — вокруг них образовывались «водовороты», ибо проходившие мимо поворачивали и бросались на беспомощных товарищей. Если не было врага, армия питалась самой собою. А он просто смотрел на всё это без всякого выражения на лице, отгородившись доспехами, ощущая запахи кожи, пота и крови.
Солдаты, ведущие справедливую войну — хотя бы верящие в ее справедливость — могут держаться за чувство чести, приносить себя в жертву. Укрепившись духом, они способны оставить войну позади, начать новую жизнь, иную жизнь. Им не важно, сколь мерзок и несправедлив окружающий мир, мир настоящего — ветераны способны держаться за святость прошлого. Но несправедливая война… в ней все иначе. Тем, у кого есть хоть капля совести, не укрыться от осознания совершенных преступлений, не смыть крови с рук, не забыть безумств прошлого, в котором честь была ложью, долг — сломанным клинком, а отвага — вонючей, запятнанной тряпкой. Внезапно они понимают: нет защиты от несправедливости, нет прибежища в воспоминаниях о прошлых делах. Тогда вздымается гнев, заполняет любую трещину, становится бешеной яростью. И нет способа выразить ее, выпустить накопившееся давление. Напряжение нарастает, и вот самоубийство уже кажется лучшим выходом, самым легким путем побега. Сирдомин мог видеть в этом логику, но логики недостаточно. Любой способен загнать себя рассуждениями в угол и затем найти оправдания капитуляции. Это еще проще, когда отвага уязвима, когда ей так часто пользовались в дурных целях. Продолжение жизни требует отваги, но не каждый может хранить отвагу, потеряв самоуважение.
Сирдомин поднял отрубленную голову, бросил взгляд на тело. «Ты понимаешь, Харек? Ты хотя бы сейчас смог понять, что лишь существование таких, как ты, дает мне причину жить? Ты придавал лицо моей ярости, а мой клинок жаждал видеть лицо противника». Либо так, либо ярость пожрет его душу изнутри. Нет, лучше кромсать лица врагов, чем свое лицо. Надо искать одного за другим. Справедливость так слаба. Гниль побеждает, чистота сердца исчезает. Мастерство и жажда крови берут верх над ответственностью и сочувствием. Он еще может сражаться, и не за себя самого. Он сражается за Черный Коралл, за Тисте Анди и за человечество.
Даже за Искупителя… нет, не так. «То, что я совершил… этому нет целения, нет искупления. Никогда не будет. Ты понимаешь это. Все вы должны понять…»
Он осознал, что оправдывается. Перед кем? Он не знал. «Всех нас поместили в невозможную ситуацию. Тиран хотя бы погиб, тиран был наказан. Могло быть и хуже: он сумел бы сбежать, скрыться от справедливого суда».
Война причиняет травмы. Некоторым удается избавиться от них, остальные оказываются в вечном плену. Для большинства дело вовсе не в неудаче, в болезни или безумии. По сути травма явилась следствием неспособности разрешить конфликты души. Ни один целитель не сможет это исцелить, ибо исцелять нечего. Никакой эликсир не вытравит болезнь. Никакая мазь не разгладит шрамы. Единственная возможность примириться с самим собой — предстать перед судом, понести наказание. История учит, что такое возмездие бывает весьма редко. Поэтому раны ветеранов не исцеляются, шрамы остаются вздутыми, лихорадка не отступает.
Итак, Сирдомину придется поверить — он уже отлично понимает происходящее — что все его подвиги, все удары клинка не разрешат конфликта души. Он запачкан не меньше остальных, и неважно, сколь накален его гнев, сколь праведна ярость: он не способен нести чистую справедливость, ибо на это способен лишь народ как целое. Подобное воздаяние должно быть действием всего общества, всей цивилизации. Не Тисте Анди — они, вполне очевидно, не примут бремени человечества, не станут дарить нам справедливость. «Да и кто ожидает этого?.. Итак… я здесь и я слышу, как рыдает Искупитель.
Нельзя свершать убийства во имя справедливости».
Примирения нет. Каким он был, таким и остался. То, что он делал раньше, делает и сейчас.
Неудачливый заговорщик стоит на коленях, и отрубленная голова кажется символом. Только символ слишком уж сложен и невнятен. Сирдомин может понять лишь одну, очевидную истину.
Головы летят и будут лететь.
Возможно, люди добровольно обманывают себя, веруя в искупление. Искупление ждет нас, подобно задней двери в зале суда. Мы обнаруживаем, что не надо даже платить штраф, что пустые разговоры способны избавить от ответственности. Помаши рукой и под благожелательным взором судьи мирно уходи в заднюю дверь. Виновность и ответственность счастливо отменяются.
О, Селинд воистину оказалась в кризисе. Аргументы стали не нужны; само понятие искупления стало предметом сомнения. Искупитель простирает объятия, берет все на себя. Прощение без вопросов, благодеяние, лишенное ценности и значения — а ведь прощаемые получают дар, не сравнимый со всеми горами золота тираний. Где же справедливость? Где же наказание за преступления, где воздаяние за грехи? Мораль больше не служит компасом, ведь любая тропа ведет в одно и то же место, в котором тебя благословляют безо всяких вопросов.
